Джон Пристли - При блеске дня
— А, Доусон, садитесь! — воскликнул Харндин, искренне обрадовавшись моему появлению. — Элеонора пошла наверх собирать вещи. Утром мы уезжаем. Я пообещал Линсингу сыграть с ним сегодня в бридж, но они еще не спустились. Знаменитая Элизабет Эрл нас покинула?
— Да, уехала сегодня днем, — ответил я. — Кстати, вы ведь помните Элингтонов из Браддерсфорда… Она рассказала мне, что в прошлом году познакомилась с младшим из них, он теперь сэр Дэвид Элингтон, один из создателей атомной бомбы.
— Правда? Хорошо устроился, а? Что-то я его не припомню…
— Он тогда был совсем мальчиком.
— Нет, не могу вспомнить. Вот девушки — это да. Очень хорошенькие были. Одна сорвалась с обрыва, так ведь? Что случилось с остальными?
— Почти все умерли.
Я с любопытством взглянул на своего собеседника: сухого и ломкого, но по-прежнему щеголеватого. Да, это был тот самый Малькольм Никси, с теми же беспокойными глазками. Много воды утекло с нашей последней встречи: он сколотил состояние, каким-то образом угодил Чемберлену, получил титул… Словом, настоящая история успеха. И все же, глядя на него, я чувствовал, что на самом деле с ним ничего не случилось, он так и не получил необходимого жизненного опыта, не познал ни истинной боли, ни истинного счастья: с тех пор как мы расстались, он только и делал, что высчитывал прибыль, болтал по телефону и ходил на совещания — все не выходя из стеклянного ящика. Мое изначальное подозрение, что он не может ничем увлечься по-настоящему, подтвердилось.
— Я много думал о нашем браддерсфордском прошлом, — сказал я. — Вспоминал людей, о которых не думал уже много лет.
— Правда? Ну, я уже говорил вам, что мы с женой тоже обсуждали то время. Выпьете, Доусон?
— Не сейчас, спасибо. Ответьте мне на один вопрос. — Я помолчал. — Когда дядя отправил вас в Браддерсфорд якобы для обучения торговому делу, в действительности вы с самого начала задумали выжить Элингтона из конторы? Знаю, это было давно и сейчас не имеет никакого значения, но мне интересно.
— В самом деле… Дайте-ка подумать. — Мой вопрос его ничуть не задел. — Дядя познакомился с Элингтоном в Лондоне и считал, что коммерсант из него никудышный. Школьный учитель или там профессор — это да, но не бизнесмен. Понимаете?
— Пожалуй, вы правы, — сухо ответил я.
— Несомненно. Мой дядя знал, что грядет война, но Элингтон ему не верил в основном потому, что немцы его поколения были старомодными либералами, а мы с дядей уже успели познакомиться с новой породой. В общем, дядин замысел был таков: пока есть возможность, как можно больше торговать с немцами и одновременно быстро расти на внутреннем рынке, чтобы, как только начнется война, можно было воспользоваться ситуацией. Мы не думали оставаться в деле, торговля шерстью нас не особо интересовала, и я, разумеется, не хотел торчать в Браддерсфорде до скончания века. Нам надо было быстро вырасти и продать фирму на пике рынка, что мы и сделали уже после вашего ухода, конечно.
— Да, помню, старик Экворт именно это и предсказывал.
— Экворт? А… старый торговец шерстью, да?
Он рассмеялся:
— На дух меня не выносил! И бывал со мной чертовски груб, надо сказать. Но если б в конторе остался он, а не Элингтон, нам с дядей пришлось бы туго. Смерть дочери сразу подкосила Элингтона. Странное было происшествие, признаться.
— Ее старшая сестра позднее призналась мне, что Ева покончила с собой, — медленно проговорил я.
— Неудивительно. Они все были слегка неуравновешенные. Младшая сестра однажды на нас накинулась… такую нелепую истерику устроила!
— Знаю. Это случилось при мне.
— Разве? Ах да… точно. Ну, тогда вы помните, какая она была неуравновешенная.
— Однако же, — добродушно заметил я, — девушка оказалась совершенно права.
— Едва ли, — процедил Харндин. — Да и забыл я, что она тогда несла. Помню только, что с ней случилась истерика.
— Ей нелегко пришлось, сперва одно, потом другое… Сестра умерла, отец тяжело заболел.
Он расслабился.
— Ваша правда. Ну, расскажите мне про кинематограф. Я вложился в одну из местных кинокомпаний, но особо в дела не вдаюсь.
— Я вам расскажу про кинематограф, — ответил я. — Только позвольте сначала задать еще один вопрос. Вероятно, он покажется вам необычным… но мы, писатели, — народ необычный и любопытный.
Как я и рассчитывал, мои слова ему понравились. Пока писателей считают чокнутыми чудаками, у малькольмов никси этого мира все будет хорошо. Когда Англия переняла мировоззрение коммерсантов и дельцов, а теперь даже профсоюзы не гнушаются общением с коммерсантами, все творческие люди мгновенно оказались на обочине.
— Скажите, — продолжал я, бросив на него чудаковатый взгляд, — что вы из всего этого извлекли?
Он нахмурился скорее в удивлении, чем в недовольстве.
— Не вполне вас понимаю.
— Ну как же, Малькольм, он спрашивает, что ты из всего этого извлек?
Последняя реплика, разумеется, прозвучала из уст его жены, которая незаметно подошла к Харндину со спины.
— А, вот ты где, дорогая! — не без облегчения воскликнул он. — Все собрала?
— На сегодня — все. Ты же хотел играть в бридж с Линсингами.
— Да-да, я их жду. Мы с Доусоном как раз болтали про ту браддерсфордскую контору. О, вот и Линсинг! Чем займешься, дорогая?
Она устроилась в кресле поудобнее.
— Останусь тут и побеседую с мистером Доусоном — расскажу, что ты из всего этого извлек. А потом лягу спать… тебя ждать не буду, очень устала.
Малькольм удалился.
— Выпьете со мной? — предложил я, звоня в колокольчик.
Она согласилась и приняла у меня сигарету. Пока официантка не принесла напитки, мы молчали. Музыканты играли тихую музыку, и в нашем углу вестибюля было безлюдно. Элеонора, уставшая и заскучавшая, наконец смогла расслабиться. Между нами вдруг установилась атмосфера неожиданной близости.
— Почему вы задали Малькольму этот вопрос? — с легкой улыбкой спросила она.
— Потому что хотел знать ответ. Мы разговаривали о Браддерсфорде, и я прекрасно помню свои тогдашние чувства… Особенно хорошо мне запомнился один вечер, который мы провели вместе. Мне показалось, что ваш муж ни от чего не получает истинного удовольствия, ничем не может увлечься. Да, он добился успеха, но я по-прежнему гадаю, извлек ли он из всего этого хоть что-нибудь…
— Ну, вряд ли мне стоит отвечать за него, — с той же едва заметной улыбкой произнесла Элеонора. — Но вам, возможно, будет интересно узнать, что родители Малькольма были люди небогатые. Его взял под крыло богатый дядюшка, которого я ненавидела, и он меня недолюбливал. Даже после смерти дяди Малькольм пытался ему угождать. Кроме этого, пожалуй, с Малькольмом в самом деле ничего не случилось. — Она помолчала, затем пристально взглянула на меня. — Вы часто думаете о Браддерсфорде, не так ли?
— Да. Как вы узнали?
— Ну, во-первых, я заметила, как вы на меня смотрели… Вопросительно, задумчиво, словно спрашивая себя: «Неужели это та самая женщина?»
— В самом деле. Не думал, что вы заметите.
— О, я такие вещи замечаю. Я не Малькольм, знаете ли. И к тому же ваша подруга, мисс Эрл, сказала мне, что вы стали часто предаваться воспоминаниям о далеком прошлом. Это было вчера вечером, за покером. Примчался какой-то странный американец, сыграл с нами в покер и исчез.
— Это голливудский агент, — пояснил я. — Они все такие. Значит, Элизабет вам все рассказала?..
— Да, и спросила, каким вы были в молодости. Я ответила: умным и дерзким мальчиком, считавшим нас с Малькольмом зловещими незваными гостями. Как и та девица, что набросилась на нас у Элингтонов… помните?
Я уставился на Элеонору. Она спокойно и довольно улыбалась. Хорошо бы встряхнуть ее разок-другой, подумал я.
— Да, я прекрасно помню тот вечер. Ваш муж тоже. Я ему уже сказал, что считаю слова Бриджит справедливыми. В 1919-м я встретился с Джоан, старшей из сестер Элингтон, которая была вместе с Евой на утесе Пикли-Скар. Она призналась, что Ева не сорвалась, а сама бросилась вниз.
Элеонора перестала улыбаться.
— И вы ей поверили?
— Джоан вела себя очень странно, едва ли не истерику закатила, когда рассказывала об этом. Но я не представляю, зачем бы ей понадобилось лгать. Очевидно, она много думала о том происшествии. Жилось ей не очень хорошо, брата убили на войне, Джока Барнистона тоже — человека, в которого она была влюблена. Отец умер. С того рокового дня на Пикли-Скар жизнь всей семьи пошла прахом.
— А до нашего с Малькольмом приезда они были счастливы, так?
— Думаю, да, — уверенно ответил я, выдержав ее пытливый взгляд. — По крайней мере мне так казалось. Я был с ними счастлив, это точно. С тех пор я ни к одной семье не испытывал подобных чувств.
— А я вообще не испытывала никаких чувств к семьям, — резко ответила Элеонора. — То, что случилось с Элингтонами, потом произошло с миллионами семей по всей Европе. Они не единственные пострадавшие. А вы не единственный человек с хорошей памятью.
