Альберто Моравиа - Равнодушные
Он взглянул на Лизу и по ее глазам, по всему ее виду понял, что она с наслаждением и острым любопытством ждет великолепной сцены, когда праведный гнев оскорбленного брата выльется наружу. «Гнев… ярость… ненависть, — лихорадочно проносилось у него в мозгу. — Все богатства мира за крупицу искренней ненависти». Но, увы, он оставался равнодушным и свинцово-спокойным: ни гнева, ни ярости, ни ненависти. Карла вся в слезах, обнаженная, униженная, Лео — безжалостный сластолюбец, — весь этот стыд и позор его не трогали.
И тут ему пришла на ум отчаянная мысль, — раз уж последнее испытание закончилось крахом и даже сильнейший шок не вывел его из душевного оцепенения, не лучше ли попробовать притвориться, будто он способен и на щедрую любовь, и на ненависть, и на гнев. И уже потом притворяться вовсю, обильно, бурно, словно он огнедышащий вулкан. Мысль, конечно, была безумной. «Это конец», — подумал Микеле. Ему показалось, что он в самом деле навсегда утратил чистые, неиссякаемые вечные источники жизни… «Да — конец… Но что-то должно произойти… и что-то непременно произойдет». Он встал.
— Нет, — сказал он, расхаживая взад и вперед по будуару, как и полагается потрясенному, разгневанному мужчине. — Нет, дальше так продолжаться не может… Всему есть предел.
Он слушал себя самого с трезвой иронией, и ему показалось, что голос его звучит недостаточно сурово. Он решил говорить погромче. Сделал паузу. Затем торопливо продолжал:
— Лео уверен, что ему все дозволено, но он ошибается.
Лиза сидела неподвижно, немного согнувшись, и молча смотрела на него.
«Нет — слишком слабо, — подумал он, не переставая расхаживать взад и вперед. — Надо сразить Лео наповал одной-единственной фразой. Ведь я брат и сын, и мне нанесено страшное оскорбление — моя сестра обесчещена, а мать опозорена». Все эти выспренние слова о сыновнем долге казались ему нелепым, безнадежно устаревшим вздором. «Я должен нанести Лео смертельную обиду… И если понадобится — то даже обрушиться на него с великой яростью». Но как он ни пытался разжечь в себе гнев, его все больше одолевала тоскливая усталость. Он словно со стороны насмешливо наблюдал за разыгрываемой им самим комедией, и ему все сильнее хотелось встать перед Лизой на колени, точно перед любимой женщиной, и открыть ей правду. «Лиза, я лгу, мне безразличны и Карла, и все вокруг. Что мне делать, Лиза?»
Но Лиза не была любимой женщиной, и она бы его не поняла. Она, как и все остальные, ждала от него естественного в таких случаях бурного взрыва возмущения.
— Как же ты теперь поступишь? — спросила она. Он остановился и устремил на нее скорбный взгляд, стараясь изобразить смятение, которого на самом деле не испытывал.
— Как поступлю?… Как я теперь поступлю?… Как я теперь поступлю? — скороговоркой трижды повторил он. — Яснее ясного, что я должен сделать… Прийти к этому негодяю и схватить его за горло.
Ему показалось, что Лизу поразило его ожесточение.
— Когда? — спросила она, пристально глядя на него сквозь дым сигареты, словно прилипшей к губам.
— Когда?… Завтра… Нет, сегодня же… Немедля…
Он взял со стола сигарету, закурил. Заметил, что Лиза окинула его удивленным взглядом.
— Что ты ему скажешь? — поинтересовалась она.
— О! Я ему все выскажу. Но при этом буду с ним сдержан и холоден. Предельно холоден, — ответил он, с отчаянной решимостью взмахнув рукой. Он хмуро смотрел прямо перед собой, как человек, разглядевший свою судьбу, — с каждой минутой ему становилось все легче притворяться. — Всего несколько слов… Но он поймет, что это вовсе не шутка!..
Лиза снова бросила на него быстрый взгляд. «Какой же я кретин!» — подумал он.
— Но отвратительнее всего — низость Лео, его двуличие, — продолжал он в горячей надежде проникнуться искренним гневом и убедить самого себя и Лизу… — Если б он ее по-настоящему любил, это еще можно было бы если не простить, то как-то понять… Но нет… Я уверен, что он ее не любит. Просто она ему приглянулась, показалась хорошенькой, и он решил с ней позабавиться… И только… Это вполне в его характере. И если вообще подло пользоваться неопытностью девушки, — трижды подло хладнокровно соблазнять ее, да еще если ты близкий друг ее матери!.. Поистине трудно быть большей… — Он поискал для Лео самое подходящее слово. — Большей свиньей… Я уже сказал, если б им овладела страсть, настоящее, искреннее, глубокое чувство, тут уж пришлось бы смириться… Но ни страсти, ни любви, ни глубокого чувства нет и в помине. Одна лишь похоть и гнусная, отвратительная ложь. Он притворяется искренним, страстно влюбленным… Такое нельзя ни понять, ни простить… Он сам обрек себя на суровую кару, — с пафосом воскликнул Микеле.
Первые слова он произнес довольно неуверенно, но постепенно вдохновился и конец своей длинной тирады произнес с поразившей его самого силой и чувством.
— Что же до Карлы, — заключил он, — то она не виновата… Она лишь позволила себя соблазнить.
Наступило молчание. Сидя на диване и обхватив голову руками, Лиза изучающе смотрела на Микеле.
— Конечно, лживость — большой порок, — одобрительным тоном, но как-то неопределенно сказала она.
— Очень большой.
Он подошел к окну — солнце скрылось, над городом нависли серые плотные облака. Лиза жила на втором этаже, но дом стоял на холме, и из окна открывался вид на окрестные крыши; дымовые трубы, слуховые окна, карнизы — все они, на фоне серых облаков, казались мокрыми и ржавыми, блекло-коричневого цвета. А сквозь потрескавшееся стекло одного из окон они приобретали искаженную форму и оттенки, словно их красил грязной кистью неумелый маляр. Вдалеке дым сливался с облаками, образуя полосу тумана, за которой неровные очертания крыш и лес печных труб становились все гуще и расплывчатей, покуда не сливались в одно сплошное пятно.
Внизу черепица домов была бледно-красной, и в трещинах росли пучки травы. Микеле молча рассматривал этот мрачный пейзаж. Он впервые обнаружил, что и город может представлять собой живописную картину, и никак не мог оторвать от нее глаз. Особенно его поразили бесчисленные крыши. «Снять бы их, посмотреть, что происходит в этих домах», — подумал он. Вдруг от одного слухового окна к другому метнулся черный кот. Какое-то мгновение Микеле провожал его взглядом. «Скоро начнется дождь», — подумал он, глядя на серое небо и на серые крыши вдали. Он поежился, отвернулся от окна и снова увидел выцветший будуар и Лизу, в глубокой задумчивости сидящую на ободранном диване. Он подошел к ней. «Надо притворяться, — подумал он, с трудом возвращаясь к насквозь пропитанной ложью действительности. — Мне хочется… хочется спать… но я должен притворяться». Между необходимостью притворяться и желанием спать не было никакой связи, но это последнее слово непроизвольно пришло ему на ум, как точное выражение охватившей его смертельной усталости.
— Который час? — резко спросил он. — Не пора ли мне отправиться к Лео?
Лиза медлительно повернула голову и посмотрела на наручные часы.
— Четыре, — сказала она, внимательно глядя на Микеле. Помолчала. Потом добавила: — А не лучше ли сначала позвонить, дома ли он?
Встала и пошла к двери.
В коридоре было совсем темно. Лиза повернула выключатель, и желтый, неяркий свет залил с низкого потолка унылые стены. Телефон висел у дверей гостиной на высоте среднего человеческого роста. Внизу, на полочке лежала телефонная книга. Лиза торопливо перелистала ее, принялась набирать номер станции.
— Но ты и в самом деле пойдешь к нему? — с сомнением спросила она, повернувшись к Микеле.
— Ты еще сомневаешься? — решительно ответил он. Но ему показалось, что Лиза смотрит на него презрительно, с явным недоверием.
— Нет, вовсе нет, — поспешила ответить она. Повернулась и набрала номер.
Зазвонил телефон. Встав на цыпочки, Лиза крикнула своим низким голосом: «Аллоооо… Аллооо…» Подождав немного, позвонила снова. Тем временем Микеле разглядывал коридор: два платяных шкафа, пустой книжный шкаф, несколько стульев. Лиза стояла к нему спиной. Сквозь пронизанную желтым светом блузку еще сильнее, чем в будуаре просвечивала розовая, жирная спина, схваченная у плеч двумя белыми бретельками комбинации. В тусклом свете лампочки бедра казались не такими широкими, а ноги — не такими кривыми. Он рассеянно смотрел на нее и думал: «Я у Лизы… Стою в коридоре… Нужно притворяться… Ежеминутно… Без конца притворяться». Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, он подошел к ней и обнял за талию.
— Ты до сих пор на меня сердишься? — притворно-задушевным голосом спросил он, касаясь губами ее затылка. В трубке послышался чей-то голос. Лиза назвала номер и повернулась к Микеле.
— Обо мне не думай, — сказала она, вновь оценивающе взглянув на него. — Подумай лучше о сестре и о Лео.
