Ричард Олдингтон - Дочь полковника
Вначале Пародист весьма благоволил к Поэтессе и даже написал, что во всей английской поэзии – нет, во всей мировой литературе мало что может сравниться с ее прославленным сонетом «Я не должна к тебе прийти, но ты, мой милый…». Однако, заподозрив затем, что она предает Ирландское Дело, он свирепо ее спародировал. Поэтесса была так потрясена, что на три месяца уехала в Бат оправляться там среди ласковых забот довольно престарелого, но всезнающего критика. Ее поклонники пришли в ярость. Как несколько неясно выразился тогда один из них: «Горилла говорит, что Мадонна сама в саже».
В ту минуту, когда Джорджи и Джоффри, pur sang[120] филистеры, практически вломились к Марджи без приглашения, обременив ее новыми заботами, хотя она уже и так не знала, что ей делать, Поэтесса восседала в одном углу, Пародист – в противоположном, а между ними Циркулировала прелестная нынешняя молодежь, изо всех сил стараясь, чтобы веселье кипело, несмотря ни на что. И девы, ах нет, девицы, стриженные «под фокстрот» или еще короче, и молодые люди в элегантно притален иных пиджаках, которые надменно морщили носы и томно кулдыкали, как холощеные индюки, пили коктейли, переходили с места на место, отпускали оскорбительные замечания так, чтобы их непременно услышали, целовались по диванам и вообще вели себя так, как положено сливкам культуры.
Марджи почувствовала, что веселье достигнет накала подлинной вакханалии, если общество разберется, какие две воплощенные невинности к нему присоединились. В отчаянии она – с поразительной безошибочностью – подбросила Джорджи Перфлиту, и ее молящий взгляд сказал: «Ради всего святого, не подпускайте к ней остальных!» Перфлит понял ее мучения и успокоительно кивнул. Джоффри она увела на диванчик в дальней оконной нише, куда взгляд Джорджи не доставал, и втянула его в разговор, который поначалу то и дело иссякал, не вскоре оживился, а затем стал вовсе увлекательным.
– Вы удивительно хорошо выглядите, – таланту сказал Перфлит, даже глазом не моргнув и искренне забавляясь смущением Джорджи. – Как вам это удалось? Право же, на фоне этих химер вы – просто Ефросина[121] в твиде.
– Спасибо! – резко сказала Джорджи. – Но вы могли бы и не смеяться надо мной.
Перфлит запротестовал:
– На такую подлость я, дамочка, не способен, если мне позволено заимствовать реплику у персонажа Шоу.
Джорджи промолчала и обвела взглядом людское кишение вокруг, откинув голову, как она надеялась, под надлежащим углом пренебрежительного презрения. Но Перфлита это не остановило.
– Любуетесь дрессированным зверьем Марджи? Редкостная коллекция, не правда ли?
– Я не люблю делать поспешные выводы о людях, – сказала Джорджи. – Но мне они не очень нравятся. Кто они такие?
– Интеллигентствующий сброд, сумевший протащить свои фамилии в газеты. Болтливая старая гусыня в поношенном римском шлеме вон там у камина – знаменитый поэт. Могучий юноша с зеленой грудью, смахивающий на ручную гориллу, тоже знаменит: пишет несмешные пародии, якобы очень ядовитые. А прочие – случайно надерганные образчики la jeunesse dédorée,[122] пряничные сверхчеловеки, с которых уже давно успела стереться позолота. Плюгавцы и плюгавочки, как я их называю.
Джорджи не знала, что сказать. Как обычно, половина того, что говорил мистер Перфлит, только раздражала ее своей непонятностью. Тут она заметила, что. молодой человек и женщина у противоположной стены бесцеремонно ее разглядывают. Оба прихлебывали коктейль. Молодой человек, высокомерно откинув голову, манерно курил папиросу, которую держал так, что его рука была повернута ладонью наружу на дамский лад. Молодая женщина сказала громким пронзительным голосом, явно рассчитанным на то, чтобы Джорджи ее услышала:
– По-моему, она безобразна до кипения.
Ответа молодого человека Джорджи не разобрала. Он как-то странно кулдыкал, и получилось что-то вроде:
– Нонтакотравакон!
Джорджи захлестнули обида, гнев и почему-то стыд. Она почувствовала, что краснеет, и не знала, куда девать глаза, так как парочка продолжала ее разглядывать и явно прохаживаться на ее счет.
– Милейшая юная ангелица, э? – добродушно осведомился Перфлит. – Нежные семнадцать лет, и уже добралась до третьего любовника. Они нынче раненько пускаются во все тяжкие.
– По-моему, она груба и невоспитанна, – сказала Джорджи, все еще пылая румянцем.
– Бесспорно, бесспорно, – согласился Перфлит. – Просто поразительно, как быстро они усваивают гвардейские манеры. Но либо так, либо оказаться белыми воронами.
– А что сказал этот молодой человек? – спросила Джорджи. – Я не расслышала, он так странно говорит!
– Мне кажется… – ответил Перфлит, – учтите, я не поручусь, но мне кажется, он намеревался сказать: «Но не такая отрава, как он» – то есть я. Впрочем, точность моего перевода не гарантирую. Надо бы проконсультироваться у туземного толмача.
Тут поднялся уж совсем оглушительный шум. Кто-то, чтобы не дать веселью угаснуть, вылил остатки коктейля за зеленый воротник Пародиста, и все ринулись послушать, что он скажет при таких интересных обстоятельствах. В результате взору Джорджи открылось зрелище, до тех пор заслонявшееся от нее лесом ног и туловищ: на диване в объятиях друг друга лежали молодой человек и молодая женщина с очень растрепавшимися волосами. Дама демонстрировала широкую черную подвязку в рюшках и обширное пространство шелковых розовых трико.
– Ай! – вскрикнула Джорджи.
Что такое? – с некоторой тревогой спросил Перфлит. – В чем дело?
– Они там… эти двое…
– Какие двое? А, вы имеете в виду этих двух поклонников Астарты на диване? Пустяки! Вы скоро с этим свыкнетесь. Скажите спасибо, что они хотя бы разнополые.
– Какой ужас! – пробормотала Джорджи. – Как Марджи может приглашать подобных людей! Я пойду скажу, чтобы она их уняла.
Тут жрица любви чуть откинулась вбок и отвесила джентльмену солидную оплеуху, а он уткнулся в сгиб локтя и прохныкал:
– Не будь же такой садисткой, Джоан!
А Джоан ответила:
– Врешь! Ты только этого и хочешь, гомосексуальное ничтожество, мазохист! – И, спустив ноги на пол, она принялась невозмутимо пудриться.
Пораженная ужасом, Джорджи готова была кинуться на поиски Марджи, чтобы предотвратить скандал, но Перфлит решительно усадил ее на место.
– Сидите тихо и не кипятитесь, – сказал он. – Нас это не касается, и если Марджи не считает нужным возражать, так и не вмешивайтесь. Унять этих эксгибиционистов совсем нетрудно: просто не надо на них смотреть – и только.
Джорджи шокированно молчала в тисках изумления и ужаса, а Перфлит продолжал сыпать у нее над ухом тем, что считал блестками остроумия. Джорджи его почти не слышала и, конечно, не улавливала в его словах никакого смысла. Она оглядывалась по сторонам в поисках Джоффри: пусть он скорее уведет ее из этих садов Армиды,[123] царства мимолетной любви. Но Джоффри нигде не было видно. Что он делает? Куда он пропал? И где Марджи? О чем она думала, когда приглашала таких жутких людей? Жизнь, подумала Джорджи, стала невыразимо страшной. Сначала Лиззи с ее многомужеством, потом Перфлит с его… унизительными замашками, потом доктор, которому, право же, никак не следовало доверять раздетую девушку, потом эти Ригли и вот теперь эти жуткие двое – они же нисколько не стесняются не только щеголять невоспитанностью и грубостью, но и проделывать на глазах у всех такое, чего порядочная девушка не решится допустить и в полном уединении. Какое счастье, что она не привела с собой мамы! Тогда бы ее знакомству с Марджи сразу пришел конец, а ведь не может быть, что Марджи хотя бы знает – и уж тем более одобряет то, что тут происходит. Да и вообще это, наверное, прискорбная случайность – двое сумасшедших затесались… Но к ее вящему ужасу не успела эта парочка освободить диван, как его тотчас заняла другая и недвусмысленно продемонстрировала все признаки самой интимной близости. Совсем уже невыносимо, какой-то омерзительный кошмар! Джорджи повернулась к Перфлиту, который взирал на новую парочку с благодушным сарказмом, и сказала твердым голосом:
– Будьте добры отыскать мистера Хантер-Пейна.
– А?
– Будьте добры отыскать мистера Пейна и прислать его ко мне… Того, с кем я приехала. Я хочу, чтобы он проводил меня домой.
– Боюсь, я его не узнаю, даже если и найду, – холодно ответил Перфлит. – Не торопитесь так, рано или поздно он сам найдется.
Джорджи намеревалась повторить свою просьбу более решительно, но тут к ним подошла девушка с удивительно золотыми коротко подстриженными волосами, удивительно худыми искусно подрумяненными щеками и огромными молящими глазами. Она выглядела такой плоской и тоненькой, одежда ее была такой воздушной, что Джорджи невольно представилось, как порыв мартовского ветра уносит ее, словно сорванную с чьей-то головы шляпу. Она курила сигарету в длинном голубом мундштуке.
