Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады
Мало-помалу мы опомнились и стали разговаривать более трезво, а когда последний порыв бури утих, уже обсуждали, что делать дальше и где искать помощи. Обнаружилось, что Флора знакома с мистером Робби, к которому меня словно бы мимоходом адресовал Роумен, и даже приглашена к нему в дом на вечер в понедельник; она метко обрисовала мне нрав почтенного джентльмена, проявив при этом незаурядную проницательность, и сведения эти очень скоро пришлись мне весьма кстати. Мистер Робби оказался страстным коллекционером всяческих древностей, особливо же увлекался геральдикой. Я счастлив был это узнать, ибо и сам благодаря мсье Кюламберу приобрел основательные познания в этой области и недурно знал гербы большинства знатных родов Европы. И, слушая Флору, я порешил (хотя отнюдь не собирался заранее ставить ее об этом в известность) непременно добиться приглашения в дом мистера Робби на понедельник вечером и встретиться там с моей любимой.
Я отдал Флоре все мои деньги. Разумеется, я принес с собою только ассигнации и объявил, что это моя часть по нашему брачному контракту.
— Неплохое приданое для вольноопределяющегося солдата, — смеясь, сказал я и протянул ей деньги сквозь решетку.
— Где же мне их хранить, Энн? — встревожилась Флора. — А вдруг тетушка их найдет? Что я ей скажу?
— Храни их у себя на сердце, — посоветовал я.
— Тогда ты всегда будешь рядом со своим богатством! — воскликнула Флора. — Ведь ты всегда у меня в сердце.
И вдруг темноты как не бывало. Небо очистилось от облаков и засверкало звездами. Я взглянул на часы и поразился — было уже около пяти утра.
ГЛАВА XXVII
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Мне давно пора было покинуть «Лебяжье гнездо», но куда пойдешь в такой час? Накануне вечером я велел Роули сказать нашей квартирной хозяйке, что повстречал друга и ночевать домой не ворочусь. Придумано было неплохо, но теперь все так обернулось, что я не мог явиться домой даже утром. Прежде следовало найти какое-нибудь пристанище, где можно было бы высушить у огня насквозь промокшую одежду, да еще постель, чтобы тем временем хоть немного отдохнуть.
И тут судьба мне улыбнулась. Не успел я добраться до вершины ближайшего холма, как слева от меня, шагах в трехстах, мелькнул огонек. Я сразу подумал, что там, верно, кто-нибудь болен, отчего бы иначе в такой глуши и в такую рань гореть огню? Потом до меня едва слышно донеслось пение; по мере того, как я приближался, оно звучало все громче, и наконец я смог даже разобрать слова — песня эта на диво подходила и к неурочному часу и к настроению невидимых певцов. «Петух закричит, и займется заря», — пели они, да так нестройно и фальшиво, с таким надрывом и чувствительностью, что я сразу же понял: тут выпито никак не меньше трех бутылок.
Я дошел до неказистого деревенского дома при дороге; над дверью красовалась вывеска, а изнутри в предутреннюю мглу струился свет, и мне удалось разобрать, что она гласила: «Привал охотников. Содержатель Александр Хендри. Пиво и английские спиртные напитки. Ночлег».
Едва я постучал в дверь, пение смолкло, и хмельной голос спросил:
— Кто там?
— Честный путник.
Тот же час послышался стук отодвигаемого засова, и глазам моим предстала компания таких рослых парней, каких я никогда еще не видывал. Все они были пьянехоньки, но одеты вполне прилично, а один (пожалуй, самый упившийся) держал в руке сальную свечу и преспокойно орошал тающим салом всех своих собутыльников без изъятия. При виде этой компании я невольно улыбнулся про себя: а я-то их боялся!
Они весьма благожелательно, хотя и косноязычно приветствовали и меня самого и мою наспех состряпанную историю, будто я шел из Пиблса да заплутался, и, теснясь и толкаясь, провели меня в комнату, где только что пили: то был обычный грязный пивной зал, в камине пылал огонь, на полу валялась пропасть пустых бутылок. Мне объявили, что теперь я произведен на время в члены Клуба Шестифутовых верзил — спортивного сообщества молодых людей из высшего света, которые частенько удостаивают «Привал охотников» своим присутствием. Они сказали мне, что я застал их во время «ночного бдения», которому предшествовало дневное пешее хождение за сорок миль, и что к полуденной церковной службе, кажется, в Коллингвуде, если мне не изменяет память, все они будут «свеженькие, как огурчики». Услыхав это, я чуть было не рассмеялся, но почел за благо сдержаться. Ибо, хотя мерилом для них и служили шесть футов росту, все они намного его превышали — и, глядя на них снизу вверх, я вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, который не знает, чего ждать от эдаких верзил. Но они хотя и были сильно на взводе, нрава оказались весьма добродушного. Хозяин «Привала охотников» и все слуги давным-давно спали. То ли они были наделены этим даром от природы, то ли привыкли и притерпелись, но под невообразимый шум и гам, заполнивший весь дом, они безмятежно почивали на кухне, улегшись в ряд, недвижные, точно египетские мумии, и только мерный храп не смолкал ни на минуту, будто гудение волынки. И вот верзилы ворвались в их сонное царство, пересчитали койки и спящих, а потом предложили мне улечься в постель к одной из служанок либо согнать какую-нибудь с постели, чтобы освободить для меня место; при этом они поминутно натыкались на стулья и подняли такой грохот, что разбудили бы и мертвых. Всю эту сцену освещал, но теперь уже двумя свечами, истекавшими салом, тот же молодой факельщик, и он быстро начал походить на занесенного снегом путника. Наконец ложе для меня было найдено, мокрая одежда развешана перед огнем в зале, и, к величайшему моему облегчению, я остался один.
Проснулся я часов в девять утра, оттого что солнце било мне прямо в глаза. На мой зов явился хозяин, принес мою высушенную и даже недурно вычищенную одежду и сообщил приятную весть: Шестифутовые наконец угомонились и теперь отсыпаются после бурно проведенной ночи. Сперва я не мог понять, где же они все разместились, но, бродя по саду в ожидании завтрака, случайно наткнулся на большой сарай и заглянул туда: в куче соломы там и сям виднелись багровые физиономии, словно сливы в пудинге.
— Уж и покуролесили они прошлой ночью! — сообщила здоровенная, мужеподобная служанка, которая принесла мне кашу и посоветовала кушать, пока не остыла. — Но вы не думайте, парни они славные и ничего худого никому не делают. Вот только как быть с сюртуком Форби Форбса, ума не приложу, — прибавила она со вздохом, — теперь его нипочем не отчистить.
Поняв, что Форбс и есть факельщик, я тоже про себя вздохнул.
Когда я вновь вышел на дорогу, утро было отличное: солнце так и сияло, в воздухе пахло весной, прямо как в апреле или в мае, и в рощах заливались какие-то бесшабашные пичуги. В то удивительное утро мне о многом надобно было подумать и за многое возблагодарить судьбу; и все же сердце мое стучало тревожно. Войти в Эдинбург при ярком свете дня было для меня все равно, что в полный рост шагать прямиком на вражескую батарею: каждый встречный будет для меня не менее опасен, чем дуло пистолета. И мне вдруг пришло на мысль, что я бы меньше бросался в глаза, добудь я себе хоть какого-нибудь спутника.
Возле самого Мерчистона мне посчастливилось заметить господина весьма солидной комплекции в платье тонкого черного сукна и в гамашах, который, согнувшись в три погибели, разглядывал какой-то камень в стене. Уж, конечно, я не упустил желанного случая и, подойдя поближе, осведомился, что интересного он тут нашел.
Джентльмен поднял голову, и оказалось, что лицо у него под стать его широкой спине.
— Понимаете, сэр, стою и диву даюсь, до чего же я глуп: хожу мимо всю свою жизнь, каждую неделю — разумеется, в хорошую погоду — и ни разу не приметил этого камня! — И толстяк легонько постучал по камню крепкой дубовой тростью.
Я взглянул. Камень был вставлен в стену меж другими как-то боком, и на нем ясно виднелись следы геральдических знаков. И меня вдруг осенило: джентльмен этот с виду в точности таков, каким Флора описала мне мистера Робби, если же он притом еще и знаток фамильных гербов, то, несомненно, это Робби и есть. А ведь что может быть удачнее, нежели случайное знакомство с человеком, которого я непременно должен разыскать на другой же день, чтобы поведать ему о гуртовщиках, и которому мне во что бы то ни стало надобно прийтись по душе!
Я тоже склонился над камнем.
— Шеврон на трех рыбах? — сказал я задумчиво. — Похоже на герб Дугласов, не правда ли?
— Вот именно, сэр, вы совершенно правы. Как две капли воды похоже на герб Дугласов; впрочем, тут все так сбито и обломано, да и краски так выцвели, что я не решился бы это утверждать. Но позвольте мне высказать свое удивление, сэр: ныне, когда культура день ото дня падает все ниже, редко встретишь подобную осведомленность!
