Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады
Как выяснилось в дальнейшем, все это касалось меня куда более, нежели я мог предположить в ту минуту. А меж тем мне не терпелось уйти. Пока мой новый знакомец продолжал нести околесицу, налетел порыв ветра, разверзлись хляби небесные, по окнам забарабанил дождь — и при этом безжалостном знаке я спохватился, что меня ждут в другом месте.
ГЛАВА XXVI
«ЛЕБЯЖЬЕ ГНЕЗДО» НОЧЬЮ
В самых дверях меня чуть не сбил с ног яростный порыв ветра, и нам с Роули пришлось буквально прокричать друг другу слова прощания. И всю дорогу, пока я шел по Принцесс-стрит к «Лебяжьему гнезду», ветер подгонял меня в спину и свистел в ушах. Город, казалось, тонул в дожде, который лил как из ведра и оставлял на губах солоноватый привкус, — ведь океан был совсем близко. На улице поминутно светлело и вновь темнело: шквалистый ветер то чуть не задувал все фонари на длинной улице, то вдруг стихал, и огни оживали, множились и опять отражались на мокрых тротуарах, и темнота становилась прозрачнее.
Когда я добрался до угла Лотиан-роуд, идти стало много легче. Во-первых, теперь ветер дул мне в бок, во-вторых, я вошел под сень моей бывшей тюрьмы — Эдинбургского замка, да и ярость ветра понемногу утихала. К тому же я вспомнил, зачем и куда иду, и мне сразу стало легче бороться с непогодой. Что за важность, если тебя и шатанет порывом ветра или сбрызнет холодным дождем, когда впереди такая Цель! Мне представилась Флора, и я вообразил ее в своих объятиях, и сердце мое заколотилось. Но тут же я спохватился: как нелепы и несбыточны мои мечты! Я должен считать себя счастливцем, если мне удастся увидеть хоть огонек свечи в ее спальне.
Мне предстояло пройти еще около двух лье, раскисшая под дождем дорога почти все время поднималась в гору. Я оставил позади последний фонарь, и меня обступила тьма, лишь кое-где пронизанная огоньками, что теплились за окнами редких домишек; собаки, задирая морды к небу, уныло выли, когда я проходил мимо. Ветер стихал: он еще налетал порывами, но без прежней силы. Однако ливень не унимался, и очень скоро я промок до нитки. Я все шагал и шагал впотьмах, думая свои невеселые думы под заунывный вой собак. Я не мог понять, что их тревожит, отчего они не спят и чутко ловят в однообразном шуме дождя звук моих негромких шагов. Мне припомнились страшные сказки, слышанные в детстве Наверно, где-то поблизости бродит убийца, и псы чуют исходящий от него еле уловимый запах крови; и вдруг содрогнулся от мысли, что это я и есть убийца.
Да, для влюбленного я был слишком мрачно настроен! Шел ли кто-нибудь на свидание в подобном расположении духа? — спросил я себя и едва не повернул обратно. Весьма опасно и неразумно приступать к решительному объяснению, когда дух твой угнетен, одежда забрызгана грязью и руки мокры от дождя! Но бурная ночь, казалось, благоприятствовала моим намерениям; я должен сегодня найти способ поговорить с Флорой, быть может, другого случая никогда не представится. А если я сумею повидаться с ней сегодня, думал я, пусть и в промокшей одежде, пусть угнетенный и подавленный, встреча эта, уж наверно, будет не последней.
Я вошел в сад «Лебяжьего гнезда» и сразу же убедился, что обстоятельства мне отнюдь не благоприятствуют. Огонь горел только в гостиной, сквозь круглые отверстия закрытых ставней струился свет свечей, все остальное тонуло во мраке. Деревья и кусты стояли насквозь промокшие от дождя, под ногами у меня чавкало. Изредка вновь налетал порыв ветра и над головой с треском сталкивались ветви дерев, а дождь гулко и непрестанно хлестал по саду. Я подошел к самому окну гостиной и попытался разглядеть, который час. Мои часы показывали половину восьмого; да, тут лягут спать не ранее десяти, а может, даже и в полночь. Дожидаться этого будет не слишком приятно! Меж двумя порывами ветра до меня донесся голос Флоры, что-то читавшей вслух; слов различить я, конечно, не мог, слышалась лишь размеренная речь — спокойная, мягкая, сдержанная, прекрасная, как песня, но более задушевная, более покоряющая, в самом звуке этой речи явственно сквозил ее милый нрав. И вдруг налетел новый яростный порыв ветра, голос Флоры утонул в его реве, и я поспешил покинуть свою опасную позицию.
Теперь мне предстояло набраться терпения и сносить злобу разбушевавшихся стихий еще по меньшей мере три мучительных часа. Я припомнил самую неприятную из своих обязанностей в бытность солдатом: мне случалось стоять на часах в такую же мерзкую погоду, притом зачастую без ужина и без всякой надежды на завтрак; куда вероятней было, что на мою долю достанется мушкетная пуля, но и те часы казались мне менее томительными, чем нынешнее бдение. Так уж странно устроен человек: любовь к женщине в нем куда сильнее, чем любовь к жизни.
Наконец я был вознагражден за свое терпеливое ожидание. Свет в гостиной погас и минуту спустя засветился в комнате над нею. Я был основательно подготовлен к предстоявшей операции и знал, что логово дракона помещается там, где сейчас вспыхнул свет. Знал я также, где находится спальня моей красавицы и как удачно она расположена — в первом этаже за углом дома, и так далеко от спальни грозной тетушки, что та ничего не услышит. Оставалось лишь получше воспользоваться этими сведениями. Я был в дальнем конце сада, я пришел сюда, чтобы, с позволения сказать, согреться, ибо тут можно было расхаживать взад и вперед, не опасаясь быть услышанным, и тем самым избежать бесславной смерти. Ветер наконец утих совсем, дождь, хоть и не перестал, тоже шумел не так сильно, с дерев падали тяжелые капли. Когда я снова подходил к дому, среди этого затишья вдруг заскрипела оконная рама и в каких-нибудь двух шагах от меня тьму прорезал сноп света. Он падал из окна Флоры, она его распахнула в ночь и теперь сидела перед ним в лучистом ореоле двух свечей, что освещали ее сзади; распущенные по плечам волосы обрамляли и затеняли задумчивое лицо; в одной руке она держала гребень, а другая небрежно покоилась на железной решетке.
Ветер стих; под покровом темноты и однозвучного шума вновь усилившегося дождя я тихонько подходил все ближе, стараясь ступать не по усыпанной гравием дорожке, а по жухлой траве, и наконец очутился у самого окна; протяни я руку, я мог бы коснуться Флоры. Но я не в силах был нарушить ее задумчивость дерзостной речью, это показалось мне чуть ли не святотатством! И я только стоял и смотрел и не мог наглядеться: при мерцающих свечах ее волосы были, точно нимб, пряди их переплетались, свивались и (это казалось мне всего восхитительней) волной сбегали на плечи, поминутно меняя цвет. Вначале я смешался: красота Флоры словно окутывала ее ореолом утонченности; я робел перед нею, как перед неземным видением или — что, боюсь, было для меня почти то же самое — перед современной светской девицей. Однако же я не сводил с нее глаз и мало-помалу приободрился и вновь обрел надежду; я позабыл свою робость, позабыл о том, что на плечах у меня отвратительная, тяжелая, насквозь промокшая одежда, — кровь снова заиграла в моих жилах.
А Флора все еще меня не замечала, все глядела прямо перед собою на полосу света от окна, на прямые тени оконной решетки, на поблескивавший под луной гравий дорожки, в непроницаемую тьму сада и вздымавшихся за ним холмов... Но вот она глубоко вздохнула, и вздох этот отозвался у меня в душе, как мольба.
— Отчего вздыхает мисс Гилкрист? — шепнул я. — Уж не вспоминает ли она далеких друзей?
Флора быстро повернула голову в мою сторону; больше ни единой малостью не выдала она своего изумления. Я ступил в полосу света и низко поклонился.
— Вы! — сказала она. — Здесь?
— Да, я здесь, — отвечал я. — Я пришел из далекого далека, отшагал, наверно, добрых сто пятьдесят лье, чтобы увидеть вас. Я ждал в вашем саду весь долгий вечер. Не протянет ли мисс Гилкрист руку другу в беде?
Она просунула руку сквозь прутья решетки, я упал на колени прямо на мокрую землю и дважды поцеловал эту руку. После второго поцелуя рука внезапно ускользнула от меня. Кажется, то был первый знак испуга. Я поднялся с колен, и оба мы некоторое время молчали. Мною вновь с удесятеренной силой овладела робость. Я пытливо вглядывался в лицо Флоры: не сердится ли она, — но глаза ее смущенно опустились пред моим взглядом, и я понял, что все хорошо.
— Надо быть безумцем, чтобы явиться сюда! — вдруг вырвалось у Флоры. — Уж куда-куда, а в «Лебяжье гнездо» вам нельзя было являться. А я-то как раз сидела и думала, что вы у себя во Франции, где вам ничто не грозит!
— Вы думали обо мне! — вскричал я.
— Мистер Сент-Ив, вы сами не понимаете, в какой вы здесь опасности, — сказала Флора. — Я все знаю, но не могу решиться вам рассказать. Об одном умоляю вас — уходите!
— Думаю, что и я все знаю. Но я не из тех, кто дорожит жизнью, если это лишь бесцельное, жалкое существование. Я прошел школу войны; конечно, это не слишком благородное учебное заведение, но там, по крайности, человек научается легко принимать смерть и не задумываясь расстанется с жизнью во имя чести или ради дамы сердца. Вы пытаетесь меня напугать — напрасно. Я приехал в Шотландию, отлично понимая, что рискую, ибо хотел видеть вас и говорить с вами, быть может, в последний раз. Повторяю, я знал, на что иду, и ежели не устрашился с первого шага, неужто отступлю сейчас?
