Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
— Если, как вы сами сказали, — спокойно перебил его Грэхем, — свидетель не может сообщить нам новых фактов.
Наступила минута напряженного молчания — две воли схлестнулись в единоборстве, которое нарушил голос судьи Фрейма:
— А вы для этого желаете вызвать хирурга?
— Да, если позволит ваша светлость.
Судья кивнул, и через переполненный зал стал быстро пробираться живой темноволосый атлетического сложения человек в синем костюме, с приятным мужественным лицом; спокойно, словно это было для него привычным занятием, он поднялся на свидетельское возвышение.
— Доктор Добсон, — начал Грэхем, пуская в ход все свое обаяние, — вы слышали здесь об умозаключениях, к которым пришел доктор Тьюк касательно ран, нанесенных покойной. Его вдова очень четко и ясно изложила их суду. Что вы об этом думаете?
— Ерунда.
Он произнес это без тени презрения, с обезоруживающей улыбкой, и на галерее захихикали. Хотя смех тотчас утих, Мэфри стиснул зубы и злобно посмотрел на весельчаков.
— Ерунда, доктор? Не слишком ли это сильное выражение?
— Вы спросили, что я об этом думаю. Я ответил.
Пол затаил дыхание. Вызов полицейского хирурга казался ему бессмыслицей: едва ли Грэхему удастся чего-нибудь добиться от этого самоуверенного, твердо стоящего на своем свидетеля. Но молодой адвокат, нимало не горячась и не смущаясь, продолжал:
— По-видимому, вы вообще против теоретизирования.
— Если я вижу женщину, у которой перерезано горло так, что голова почти отделена от тела, я не нахожу нужным пускаться в теоретические изыскания.
— Ясно. Вы просто приходите к выводу, что орудием убийства была бритва.
— Я ни разу не упомянул о бритве.
— Но решающую роль в обвинении сыграла бритва, как орудие убийства.
— Это уж меня не касается.
— Вернемся в таком случае к тому, что вас касается. Отбросив в сторону всякие теории, к какому выводу вы пришли касательно орудия, которым было совершено убийство?
— Я пришел к выводу, что раны были нанесены чрезвычайно острым орудием.
Хирург начал злиться, что было вполне понятно, хотя и напрасно. Грэхем слегка улыбнулся.
— Следовательно, как и утверждал доктор Тьюк, убийца вполне мог воспользоваться тонким острым инструментом, вроде, скажем, скальпеля.
На лице врача отразилась борьба между честностью и досадой.
— Да, — произнес он наконец, — думаю, что мог. При условии, что он обладал кое-какими познаниями в анатомии.
— Кое-какими познаниями в анатомии, — многозначительно, хотя и спокойно, повторил Грэхем. — Благодарю вас, доктор… Очень вам благодарен. Но пойдем дальше: ведь это вы вскрывали убитую?
— Разумеется, я.
— Вы обнаружили, что она была беременна?
— Я указал это в моем отчете.
— А срок беременности вы указали?
— Конечно, — раздраженно ответил полицейский хирург. — Уж не намекаете ли вы, что я нерадиво отнесся к своим обязанностям?
— Отнюдь нет, доктор. Сколько бы мы ни расходились в вопросе о метафизике, я убежден в вашей абсолютной порядочности. Какой же был срок беременности у жертвы?
— Три месяца.
— Вы в этом уверены?
— Так же уверен, как в том, что я стою на этом возвышении. Я указал в своем отчете, что у нее была трехмесячная беременность… Может быть, на день или два больше.
— И ваш отчет был направлен прокурору?
— Безусловно.
— Благодарю вас, доктор. Это все. — Грэхем с приятной улыбкой отпустил Добсона, затем повернулся к судьям. — Милостивые государи, с вашего позволения, я вызову четвертого свидетеля.
На возвышение поднялся тощий человек, с узким длинным лицом, лысый, преждевременно состарившийся, в чересчур широком для его иссохшей фигуры клетчатом костюме.
— Ваши имя и фамилия?
— Гарри Рокка.
— Чем занимаетесь?
— Работаю конюхом… на Ноттингемских бегах.
— Это вы пятнадцать лет тому назад сообщили полиции о том, что Мэфри с вашей помощью пытался установить ложное алиби?
— Да.
— Вы хорошо знали Мэфри?
— Мы нередко вместе проводили свободное время.
— А где вы с ним познакомились?
— У кассы тотализатора на Шервудовских скачках… примерно в январе двадцать первого года.
— А позднее вы познакомили его с этой Спэрлинг?
— Совершенно верно, сэр.
— Можете ли припомнить точно, когда именно состоялось это знакомство?
— Прекрасно помню. Это было в тот день, когда в Кэттерике происходил большой июльский гандикап. Я помню это совершенно точно, потому что выиграл тогда пять фунтов на победителе… а победителем в забеге вышел Уорминстер.
— Значит, знакомство произошло на июльском гандикапе?
— Да, сэр. На забеге четырнадцатого июля.
— А вы сообщили полиции о том, какого числа состоялось это знакомство?
Наступила пауза. Рокка опустил голову.
— Не помню.
— В свете медицинских показаний эта дата, указывающая, что Мэфри был знаком со Спэрлинг всего семь недель, была чрезвычайно важна. Неужели вас об этом не спрашивали?
— Не помню.
— Попытайтесь вспомнить.
— Нет. — Рокка упрямо покачал головой. — Не помню. Они этим не интересовались… видимо, не считали важным.
— Ясно. Не считали важным, что наиболее темное пятно на репутации обвиняемого, наиболее опорочивающий его факт вообще не имел места. Благодарю вас. Это все.
Рокка сошел с возвышения, и Грэхем бросил простодушный взгляд на судей.
— Милостивые государи, следующий свидетель защиты — Луиза Бэрт.
Судьи разрешили вызвать свидетельницу, один из служителей вышел в комнату для ожидания и минуту спустя вернулся с Бэрт.
Она вошла с довольно развязным видом — лишь в глазах притаилось смущение, поднялась на свидетельское место, приосанилась и с наигранным безразличием, так хорошо знакомым Полу, оглядела зал. Она не заметила его и ни разу не посмотрела в сторону Мэфри, тогда как тот сразу устремил на нее горящий ненавистью взгляд.
— Вас зовут Луиза Бэрт? — самым любезным тоном спросил ее Грэхем, как только она приняла присягу.
— Да, сэр. Во всяком случае, так меня звали. — Она намеренно сделала паузу. — Вам, конечно, известно, что я недавно вышла замуж.
— Разрешите вас поздравить. Мы вам весьма обязаны за то, что вы явились по нашему зову, тем более в первые дни брака.
— Должна сказать, мы очень удивились, когда нас задержали на пароходе. Но я с полным моим удовольствием готова помочь вам, сэр.
— Благодарю вас. Могу вас заверить, что лишь серьезные причины заставили суд вызвать вас. Вы, конечно, понимаете, что показания, которые вы давали на суде пятнадцать лет назад, имели первостепенное значение и сыграли, по всей вероятности, главную роль в обвинении заключенного.
— Я, сэр, сделала все, что могла, — скромно ответила Бэрт.
— Итак, насколько мне известно, в тот вечер, когда было совершено убийство, погода стояла пасмурная и шел дождь.
— Да, сэр. Я помню все так ясно, точно это было вчера.
— И человек, появившийся из дома номер пятьдесят два на Эшоу-террейс, бежал очень быстро.
— Совершенно верно, сэр.
— Так быстро, что буквально вихрем промчался мимо вас.
— Должно быть, так, сэр, — нерешительно произнесла Бэрт.
— И тем не менее вы успели совершенно отчетливо и ясно, разглядеть этого человека. Вы заявили, что на нем был серый макинтош, клетчатая кепка и коричневые ботинки. Теперь расскажите нам, пожалуйста, как это в одно мгновение, да еще в темноте, вы сумели настолько хорошо его разглядеть?
— Видите ли, сэр, — уверенно отвечала Бэрт, — он пробегал под фонарем. И свет падал прямо на него.
— И это было без двадцати восемь.
— Совершенно верно, сэр. Я вышла со своим приятелем из прачечной в половине восьмого, а до дома номер пятьдесят два оттуда меньше десяти минут ходу.
— Значит, вы совершенно уверены в том, что это было именно без двадцати восемь?
— Могу подтвердить это под присягой, сэр. Да я ведь уже приняла присягу.
— В таком случае, как же вы могли видеть бежавшего при свете фонаря? Согласно постановлению муниципалитета от тысяча девятьсот двадцать первого года уличное освещение включается только после восьми часов вечера.
Впервые Бэрт была сбита с толку; она исподтишка метнула взгляд на Дейла, который сидел, намеренно отвернувшись от места для свидетелей.
— Фонарь, по-моему, горел, сэр, — наконец выдавила из себя Бэрт. — Уж больно хорошо я все помню. Мне это прямо врезалось в память.
— Тогда почему же эта врезавшаяся в память картина так существенно отличается от тех показаний, которые вы в конце концов подписали после многочисленных допросов в полицейском участке?
Бэрт молчала понурившись.
— А может быть, кто-нибудь из сильных мира сего подсказал вам, что нужно говорить?
