Шарлотта Бронте - Джейн Эйр
Он умолк в ожидании ответа. Но что я могла сказать? О, если бы какой-нибудь благой дух подсказал мне взвешенный исчерпывающий ответ! Тщетная надежда! В плюще вокруг меня шелестел западный ветерок, но не нашлось Ариэля воспользоваться им, чтобы нашептать мне нужные слова; в цветущих ветвях над моей головой звенели птичьи трели, но и их нежная музыка ничего посоветовать не могла.
Вновь мистер Рочестер задал вопрос:
– Имеет ли право этот грешный скиталец, теперь раскаивающийся и взыскующий душевного мира, пренебречь мнением света, чтобы навеки связать с собой судьбу этой кроткой, возвышенной, милосердной души, тем самым обретя покой и возрождение к новой жизни?
– Сэр, – ответила я, – покой скитальца или возрождение грешника не должны зависеть от простых смертных. Люди умирают, философы изменяют мудрости, а христиане – добродетели. Если кто-то, кого вы знаете, страдал и ошибался, пусть он ищет силы для раскаяния и исцеления не у ближних, но выше.
– Но орудие… орудие! Господь для своих деяний выбирает орудие. Я сам – оставим притчи – был суетным, порочным человеком, не находившим покоя, и я верю, что нашел орудие моего исцеления в…
Он умолк, птицы продолжали щебетать, чуть шелестели листья. Меня почти удивило, что они не оборвали щебета и шелеста, лишь бы услышать непроизнесенное признание. Впрочем, ждать им пришлось бы немало минут – так долго длилось молчание. Наконец я подняла глаза на медлящего, он жадно всматривался в меня.
– Мой дружок, – сказал он совсем другим тоном, и лицо у него тоже стало другим: мягкость и проникновенность сменились холодностью и сарказмом, – вы ведь заметили мою склонность к мисс Ингрэм? Не кажется ли вам, что она, если я женюсь на ней, возродит меня, как никто другой?
Он вскочил, прошел до конца дорожки, а вернулся, напевая какой-то мотив.
– Джейн, Джейн, – сказал он, остановившись передо мной, – вы совсем побелели из-за бессонной ночи. Вы проклинаете меня за то, что я нарушил ваш ночной отдых?
– Проклинаю? Нет, сэр.
– Пожмите мне руку в подтверждение своих слов. Какие холодные пальцы! Вчера ночью, когда я прикоснулся к ним у двери в потайную комнату, они были теплее. Джейн, когда вы снова разделите мое ночное бдение?
– Когда бы я ни оказалась нужной, сэр.
– Например, в ночь накануне моей свадьбы! Я уверен, что не сумею уснуть. Обещаете составить мне компанию? С вами я смогу говорить о моей красавице. Ведь вы уже видели ее, познакомились с ней!
– Да, сэр.
– Какая величавость, точно статуя, Джейн. Высокая, смуглая, пышная, и волосы, какими, наверное, гордились знатные карфагенянки. Боже мой! Дент и Линн направляются к конюшне! Идите к дому между лаврами, вон в ту калитку.
Я пошла в одну сторону, он в другую, и я услышала, как во дворе он сказал весело:
– Мейсон вас всех опередил! Уехал еще до зари. Я встал в четыре, чтобы проводить его.
Глава 21
Странная вещь предчувствия! Как и симпатия душ, как и знамения. Объединение же всех трех слагается в тайну, к которой человечество еще не подобрало ключа. Я никогда не смеялась над предчувствиями – ведь они бывали у меня самой, и самые нежданные. Я верю, что родство душ существует – например, между разделенными огромными расстояниями родственниками, ставшими чужими друг другу, не знакомыми между собой, – и дает о себе знать, указывая на единый источник, к которому каждый прослеживает свое происхождение, однако проявления его выше ума человеческого. Что до знамений, как знать, не являются ли они плодом симпатии между Природой и родом людским?
Когда я была шестилетней девочкой, однажды вечером мне довелось услышать, как Бесси рассказывала Марте Эббот, что ей приснился младенец, а младенец во сне – это к беде, и случится она либо с тем, кто видел такой сон, либо с кем-то из его родных. Конечно, я быстро бы забыла этот разговор, если бы на следующий же день он не запечатлелся в моей памяти навсегда – Бесси вызвали домой проститься с умирающей сестренкой.
И вот теперь мне пришлось вспомнить эту примету. Всю прошлую неделю, едва я засыпала, мне снилось маленькое дитя – то я его укачивала, держа в объятиях, то нянчила у себя на коленях, то смотрела, как малыш рвет маргаритки на лугу или же опускает ладошки в журчащий ручей. В этом сне малыш горько плакал, а на следующую ночь мне грезилось, как он весело смеется; то он льнул ко мне, то убегал от меня. Но в каком бы настроении он ни представал передо мной в ночных видениях, как бы ни выглядел, семь ночей он встречал меня, едва я вступала в царство снов.
Мне не нравилось, что меня преследует этот образ, это повторение одного и того же. Мне становилось не по себе, едва приближался час отхода ко сну, а с ним – и новая такая встреча. В ту ночь, когда меня разбудил вопль, он прервал игру, которой я развлекала малыша, а под вечер следующего же дня меня позвали в комнату миссис Фэрфакс – меня спрашивал какой-то приезжий. Войдя туда, я увидела мужчину, по виду слугу из хорошего дома. Он был в глубоком трауре, и даже шляпу, которую он держал в руке, обвивала черная креповая лента.
– Думается, вы меня не помните, мисс, – сказал он, встав, когда я вошла. – Фамилия моя Ливен, я служил кучером у миссис Рид, когда вы жили в Гейтсхеде восемь-девять лет тому назад. Я и теперь там служу.
– Ах, Роберт! Здравствуйте! Я прекрасно вас помню. Вы иногда позволяли мне покататься на гнедом пони мисс Джорджианы. А как поживает Бесси? Вы ведь женились на ней?
– Да, мисс. Моя жена здорова, благодарю вас. Два месяца назад она подарила мне еще ребеночка. У нас их теперь трое. Мать и дитя чувствуют себя очень хорошо.
– А как ваши господа?
– Сожалею, мисс, но новости у меня самые дурные. У них большое несчастье. Такая беда!
– Надеюсь, никто не умер? – спросила я, посмотрев на его черную одежду. Он взглянул на черную ленту, обвивавшую его шляпу, и ответил:
– Мистер Джон умер неделю назад в своей лондонской квартире.
– Мистер Джон?
– Да.
– Как его матушка перенесла это?
– Так, мисс Эйр, это не был несчастный случай. Жизнь он вел самую беспутную, а последние три года и вовсе свихнулся, вот и умер темной смертью.
– Да, я слышала от Бесси, что он вел себя не очень хорошо.
– Не очень хорошо? Да хуже некуда! Губил свое здоровье и проматывал имение со скверными приятелями и с женщинами, скверней которых не бывает. Запутался в долгах и угодил в тюрьму. Мать за него уплатила раз, уплатила два, но чуть он выходил на свободу, как снова принимался за прежнее в той же компании. Умом он никогда крепок не был, а негодяи, с которыми он водился, и вовсе его задурили. Недели три назад он приехал в Гейтсхед и потребовал, чтобы хозяйка отписала ему все. Она отказалась: дескать, он и так почти ее разорил. Ну, он уехал в Лондон, а потом пришло известие о его смерти. Как он умер, одному Богу известно. Поговаривают, что наложил на себя руки.
Я молчала: новость была страшная. И Роберт Ливен продолжал:
– Хозяйка сама уже давно нездорова была. Очень растолстела, да и ослабела. Ну а тут разорение – она все боялась совсем нищей остаться, – и пришла в расстройство. А известие о смерти мистера Джона и о том, как он умер, так ее поразило, что с ней удар приключился. Три дня говорить не могла, а во вторник ей полегчало, и все она вроде что-то сказать хотела, все знаки моей жене делала и мычала. А Бесси только вчера утром разобрала, что она ваше имя произносит, а потом и другие слова: «Привезите Джейн… пошлите за Джейн Эйр, мне надо с ней поговорить». Бесси толком не разобрала, в своем она уме или нет, то есть понимает ли сама, что говорит. Но она сказала мисс Рид и мисс Джорджиане и посоветовала послать за вами. Барышни хотели было отложить это, да только их мать совсем беспокойной стала и все повторяла: «Джейн! Джейн!», пока они не согласились. Я из Гейтсхеда уехал вчера, и коли вы поедете, мисс, так нам бы завтра с самого утра.
– Хорошо, Роберт, я буду готова. Мне кажется, я должна поехать.
– Я тоже так думаю, мисс. Бесси так и сказала, что вы не откажетесь. Да только, наверное, вам отпроситься надо?
– Да, и я сейчас же об этом поговорю.
И, проводив Роберта в людскую, я поручила его заботам жены Джона и самого Джона, а сама отправилась на поиски мистера Рочестера.
В нижних апартаментах я его не нашла. Не было его ни во дворе, ни в конюшне, ни в саду. Я спросила миссис Фэрфакс, не видела ли она его. Да-да, он как будто играет в бильярд с мисс Ингрэм. Я поспешила в бильярдную, откуда доносились голоса и щелканье шаров. Играли мистер Рочестер, мисс Ингрэм, обе мисс Эштон и их кавалеры. Потребовалось некоторое мужество, чтобы вторгнуться в такое общество, однако мое дело не терпело отлагательств, а потому я подошла к моему патрону, стоившему рядом с мисс Ингрэм. Она обернулась на звук моих шагов и смерила меня надменным взглядом. Ее глаза словно говорили: «Что еще понадобилось этой ползучей твари?» А когда я негромко произнесла: «Мистер Рочестер!», она сделала жест, словно ей очень хотелось меня прогнать. Я помню, как она выглядела в ту минуту – удивительно грациозной и поразительно красивой. На ней было утреннее платье из небесно-голубого шелка, темные волосы обвивал лазурный газовый шарф. Она была поглощена игрой, и высокомерная досада еще усилила обычную надменность ее черт.
![Джейн Остен - Чувство и чувствительность [Разум и чувство]](/uploads/posts/books/136075/136075.jpg)
