Роза в цвету - Олкотт Луиза Мэй

– Ты мне когда-то говорил, что человек может стать кем угодно, если постарается, – почему бы тебе не стать поэтом? – спросила Роза, которой приятно было подловить Мака на его же собственных словах, – он с нею это проделывал часто.

– Я думал стать врачом.

– Одно другому не мешает. В истории были врачи-поэты.

– То есть ты этого от меня хочешь? – спросил Мак, глядя на нее с полной серьезностью: похоже, он действительно решил попробовать.

– Нет. Лучше либо одно, либо другое. Что именно, мне все равно, главное, чтобы ты прославился. Я в твоем отношении очень честолюбива, потому что – и на этом я настаиваю – ты наверняка гений. Мне кажется, гениальность твоя уже начинает проклевываться, и мне очень любопытно, какую она примет форму.

При этих ее словах глаза Мака просияли, но продолжить он не успел – раздался тоненький голосок:

– Тютя Воса!

Мак обернулся и увидел, что Дульча сидит в своем гнездышке и смотрит круглыми глазенками на широкую синюю спину.

– Узнаёшь своего Дона? – спросил Мак, почтительно и ласково предлагая девочке руку, – она, похоже, еще не разобралась, друг он или чужак.

– Ты у нее «Мат», – поправила Роза, а девочка, услышав знакомое слово, сразу перестала смущаться, прянула вперед и поцеловала Мака, будто для нее это было дело привычное.

– Я, кстати, привез ей игрушек и в отплату за поцелуй готов отдать их немедленно. Не думал, что наша робкая мышка проявит ко мне такое расположение, – заявил очень довольный Мак, зная, насколько Дульча разборчива в выборе друзей.

– Ну, она тебя знает, потому что я всегда ношу с собою семейный альбом, и когда мы доходим до твоей фотографии, она ее обязательно целует: я не хочу, чтобы она забыла своего первого друга, – объяснила Роза, очень довольная своей ученицей.

– Первого, но не лучшего, – уточнил Мак, отыскивая в рюкзаке обещанные игрушки. Он разложил их на сене перед восторженной Дульчей.

Там не было ни сладостей, ни книжек с картинками, а были ягоды, нанизанные на длинные стебли травы, желуди и занятные шишки, камушки, блестевшие слюдой, несколько перьев синей птицы и гнездышко изо мха, в котором вместо яиц лежали белые голыши.

Мать-природа, с ее силой и добротой, лучше других знает, что нравится детям, у нее всегда наготове самые разные забавы – нужно лишь их отыскать. Дульча страшно обрадовалась подаркам. Оставив девочку за ее тихой игрой, Мак принялся запихивать свои вещи обратно в рюкзак. Рядом с Розой оказалось несколько книг, она взяла в руки одну из них и открыла на странице, заложенной исписанным листком бумаги.

– Китс? Вот уж не думала, что ты нисходишь до современной поэзии, – заметила она, отодвигая листок, чтобы рассмотреть текст.

Мак поднял глаза, выхватил у нее книгу, встряхнул – из нее вылетело еще несколько листков, – а потом протянул книгу обратно со странно-пристыженным выражением лица, смял листки, засунул в карман и произнес:

– Прости, там много всякой ерунды. Да, мне очень нравится Китс! А ты с ним знакома?

– Когда-то я много его читала, но однажды дядя застал меня в слезах над «Горшком с базиликом» и посоветовал поменьше читать стихов, не то я сделаюсь слишком сентиментальной, – ответила Роза, переворачивая страницы, но ничего на них не видя, потому что в голову ей пришла новая мысль.

– По-моему, «Канун святой Агнессы» – лучшая любовная история на всем свете, – с энтузиазмом сообщил Мак.

– Почитай мне ее. Хочется послушать, как звучат стихи, а тот, который тебе нравится, ты обязательно прочитаешь с чувством, – попросила Роза, с невинным видом подавая ему книгу.

– С превеликим удовольствием, вот только поэма довольно длинная.

– Устану – попрошу тебя перестать. Малышка не помешает: ей этих дивных игрушек на час хватит.

Мак, очень довольный таким поручением, удобно устроился на траве и, подперев голову рукой, начал читать дивную поэму – так, как может читать только тот, кто полностью проникся духом стиха. Роза внимательно за ним наблюдала и видела, каким светом озаряется его лицо, когда он доходит до причудливой фантазии, изысканного описания или точного слова; слышала, как гладко слетают с его языка мелодичные строфы, а в глазах его – он время от времени поднимал взгляд, чтобы убедиться, что ей чтение нравится не меньше, чем ему, – светится не только восхищение.

Роза не могла этим не наслаждаться, ибо поэт умел не только рассказывать, но и живописать, романтическая история представала перед ней, как живая, вот только, слушая, Роза думала отнюдь не про Джона Китса; она все отчетливее понимала, что этот кузен – ее собрат по духу, ибо рожден играть музыку, от которой остается столь дивное эхо. Да, наверное, так и есть: из нелепой гусеницы и куколки он превратился в прекрасную бабочку, способную изумить и восхитить любого. Роза так отдалась течению своих мыслей, что даже не поблагодарила Мака, когда он дочитал поэму до конца; вместо этого она подалась вперед и спросила – да так, что он вздрогнул и будто бы свалился с небес на землю:

– Мак, а ты сам пишешь стихи?

– Никогда не пробовал.

– Ну а песня, которую Фиби пела со своим птичьим хором?

– Да это полная ерунда, там главное – музыка, которую написала она. И она обещала никому не рассказывать.

– И не рассказала. У меня были подозрения, теперь они подтвердились, – рассмеялась Роза, радуясь тому, что подловила кузена.

Мак, очень смущенный, отбросил бедного Китса и, опершись на оба локтя, попытался спрятать лицо, ибо оно залилось краской, как у стыдливой девицы, которую поддразнивают по поводу ее возлюбленного.

– Не делай такой виноватый вид; писать стихи не грех, – заметила Роза, позабавленная его признанием.

– Грех называть подобную чушь стихами, – презрительно пробормотал Мак.

– Еще больший грех привирать и говорить, что ты их не пишешь вовсе.

– Ну, когда много читаешь, невольно задумываешься, многие начинают корябать всякий хлам, от лени или от любви, – с пристыженным видом пояснил Мак.

Роза все не могла объяснить себе произошедших в нем перемен, но последние его слова вроде бы указывали на причину – а она по собственному опыту знала, какое именно чувство неизменно воодушевляет тех, кто молод.

– Мак, ты влюбился?

– А что, похоже? – Он сел с видом настолько возмущенным и оскорбленным, что Роза тут же извинилась, тем более что кузен ее совсем не походил на романтического влюбленного: в волосах сухие травинки, по спине прыгают веселые кузнечики, длинные ноги протянулись от дерева до стога.

– Непохоже, и я смиренно прошу прощения за свои беспочвенные инсинуации. Мне просто пришло в голову, что именно в этом причина несомненной приподнятости твоего духа – раз уж не в поэзии дело.

– Ну, главная причина – замечательное общество. «Неделя» Торо [43] кого угодно возвысит. Я очень рад, что это заметно, потому что в той суете, в которой мы все живем, даже час в обществе столь мудрого, мягкосердечного и многогранного мыслителя служит великим подспорьем, – сказал Мак, вытаскивая из кармана потрепанную книжку – он будто бы собирался представить Розе дорогого и достойного друга.

– Я кое-что из него читала, мне понравилось – оригинально, свежо, порой странновато, – заметила Роза, улыбаясь при мысли, что природа, похоже, оставила в книге свои пометы, уместные и естественные: Мак рьяно переворачивал страницы, одна была в пятнах от дождя, другая измазана соком раздавленной ягоды, третью погрызла благорасположенная белочка или полевка, а обложка выцвела под солнцем, которое, похоже, просочилось и внутрь, на изложенные в книге мысли.

– Вот тебе очень характерный фрагмент: «Я скорее предпочел бы сидеть на тыкве, которую ни с кем не нужно делить, чем на тесной бархатной подушке. Я скорее предпочел бы ездить по земле на воловьей упряжке, но куда мне вздумается, чем вознестись в небеса в роскошном вагоне экскурсионного поезда, – и в пути дышать малярией». Я попробовал и то и другое и совершенно согласен с автором, – рассмеялся Мак и принялся листать книгу, зачитывая и другие фрагменты: