Оноре Бальзак - Жизнь холостяка
Пока составлялся этот заговор, Филипп взял под руку своего дядю и пошел с ним прогуляться по бульвару Барон.
Вот состязание двух великих политиков, — сказал про себя старый Ошон, провожая глазами подполковника, который заполучил своего дядюшку. — Было бы любопытно видеть конец этой партии, где ставка — девяносто тысяч ливров дохода.
— Дорогой дядя, вы любите эту девочку, и вы чертовски правы, — говорил Филипп папаше Руже, прибегая к выражениям, в которых сказывались его парижские знакомства, — она так красива, что прямо пальчики облизать! Но вместо того чтобы вас нежить, она обращается с вами, как с лакеем, и это весьма понятно; она хотела бы загнать вас на шесть футов под землю, чтобы выйти замуж за Максанса, которого обожает...
— Да, я знаю это, Филипп, но все равно я ее люблю.
— Отлично. Клянусь вам чревом моей матери, вашей родной сестры, Баламутка станет шелковой, — продолжал Филипп, — такой, как она была, прежде чем этот повеса, недостойный служитель в императорской гвардии, поселился в вашем доме.
— О, если бы ты сделал это!.. — воскликнул старик.
— Это очень просто, — ответил Филипп, прерывая его. — Я вам прикончу Максанса, как собаку... Но... при одном условии, — прибавил Филипп.
— Каком? — спросил Руже, растерянно глядя на него.
— Не подписывайте доверенности, которой у вас просят, раньше третьего декабря, протяните до этого числа. Эти мерзавцы хотят получить разрешение на продажу вашей ренты в пятьдесят тысяч франков дохода единственно для того, чтобы поехать обвенчаться в Париж и кутить там, завладев вашим миллионом.
— Вот этого я и боюсь, — сказал Руже.
— Так вот, что бы они с вами ни делали, отложите составление доверенности на ближайшую неделю.
— Да, но когда Флора со мной разговаривает, она так волнует мне душу, что я теряю разум. Знаешь, когда она смотрит на меня ласково, то ее голубые глаза кажутся мне раем, и я больше не владею собой, особенно если она несколько дней была со мной строга.
— Хорошо. Если она будет ластиться, ограничьтесь тем, что пообещаете ей доверенность, но предупредите меня накануне подписания. Этого мне достаточно: Максанс не будет вашим уполномоченным, разве что прикончит меня. Если же я его убью, то вы возьмете меня к себе на его место, и тогда я заставлю эту красавицу ходить по струнке. Да, Флора вас будет любить, черт побери! А если вы останетесь недовольны ею, то я ее обработаю хлыстом.
— О, я не вынесу этого. Удар, нанесенный Флоре, поразит меня прямо в сердце.
— Но это единственный способ управлять женщинами и лошадьми. Только так мужчина заставляет бояться себя, любить и уважать. Вот и все, что я хотел сообщить вам на ухо. — Здравствуйте, господа, — сказал он при виде Миньоне и Карпантье. — Как видите, я вывел погулять своего дядю и стараюсь просветить его, — здесь мы живем в такое время, когда потомки вынуждены воспитывать своих предков.
Все раскланялись друг с другом.
— В лице моего дорогого дяди вы видите жертву несчастной страсти, — продолжал Филипп. — Его хотят обобрать и бросить здесь, как нового Бабá, вы знаете, о ком я говорю. Старик осведомлен обо всем, но, чтобы расстроить заговор, у него нет сил обойтись несколько дней без сладенького.
Филипп начистоту разъяснил положение, в котором находился его дядя.
— Господа, — заключил он, — вы видите, что нет двух способов освободить моего дядю: или подполковнику Бридо придется убить командира Жиле, или командиру Жиле — подполковника Бридо. Послезавтра у нас годовщина коронации императора; я рассчитываю на вас — рассадите на банкете гостей так, чтобы я оказался напротив Жиле. Надеюсь, вы сделаете мне честь быть моими секундантами.
— Мы выберем вас председателем и будем сидеть возле вас. Макс, как вице-председатель, окажется тогда напротив, — сказал Миньоне.
— О, на стороне этого плута будет командир Потель и капитан Ренар, — сказал Карпантье. — Несмотря на то, что в городе говорят о его ночных похождениях, эти славные ребята, уже прежде бывшие его секундантами, останутся ему верны.
— Видите, дядя, как все это хорошо заваривается, — сказал Филипп. — Итак, ничего не подписывайте раньше третьего декабря, а послезавтра вы будете свободны, счастливы, любимы Флорой, без всяких ваших заместителей.
— Ты его не знаешь, племянник, — сказал испуганный старик. — Максанс убил на дуэли девять человек.
— Да, но тогда дело не шло о краже ста тысяч франков дохода, — ответил Филипп.
— Нечистая совесть портит руку, — наставительно сказал Миньоне.
— Через несколько дней, — снова заговорил Филипп, — вы и Баламутка заживете вместе, как два голубка, лишь только кончится ее траур. Конечно, она будет извиваться, как червь, будет скулить, заливаться слезами, но... пусть вода струится, пусть судьба свершится.
Оба военных поддержали доводы Филиппа и постарались придать мужества папаше Руже, прогуливаясь с ним почти два часа. Наконец Филипп отвел дядю домой и на прощанье сказал ему:
— Не принимайте никакого решения без меня. Я знаю женщин, я тоже содержал одну красотку, которая стоила мне дороже, чем вам когда-либо будет стоить Флора! Она-то и научила меня на весь остаток моих дней, как нужно обращаться с прекрасным полом... Женщины — это испорченные дети, существа низшие по сравнению с мужчиной; нужно, чтобы они боялись нас, — самое худшее, если эти животные управляют нами!
Было почти два часа, когда старик вернулся к себе. Открывая ему двери, Куский плакал, или, по крайней мере, по приказанию Максанса, притворился плачущим.
— Что случилось? — спросил Жан-Жак.
— Ах, сударь, мадам уехала вместе с Ведией!
— У-е-ха-ла? — переспросил старик сдавленным голосом. Он был так потрясен, что без сил опустился на ступени.
Минуту спустя он встал, осмотрел залу, кухню, поднялся в свои комнаты, обошел все остальные, возвратился в залу, бросился в кресло и залился слезами.
— Где она? — закричал он, рыдая. — Где она? Где Макс?
— Не знаю, — ответил Куский. — Он ушел, ничего не сказавши.
Жиле, как ловкий политик, счел необходимым пойти побродить по городу. Он оставил старика одного, чтобы тот, предавшись отчаянию, почувствовал все муки одиночества и стал послушным исполнителем его советов. Но чтобы помешать Филиппу быть при нем в часы этого испытания, Макс поручил Кускому не пускать никого в дом. В отсутствие Флоры старик оставался без руля и без ветрил, и положение могло быть весьма опасным.
Во время прогулки Максанса Жиле по городу многие избегали его, даже те, кто еще накануне поспешил бы подойти к нему и пожать ему руку. Общий отпор нарастал. Дело «рыцарей безделья» занимало все язычки. История ареста Жозефа Бридо, теперь выясненная, покрыла Макса позором, и его жизнь, его поступки сразу, в один день были оценены по достоинству. Жиле встретился с Потелем, который разыскивал его и был вне себя.
— Что с тобой, Потель?
— Мой дорогой, императорская гвардия ошельмована на весь город. Штафирки ополчились на тебя, а мне видеть все это — нож острый!
— На что они жалуются? — спросил Макс.
— На твои ночные проделки.
— Как будто уж и нельзя было немного позабавиться!
— Да это все пустяки... — сказал Потель.
Потель принадлежал к тому разряду офицеров, которые отвечали какому-нибудь бургомистру: «О, вам заплатят за ваш город, если сожгут его!» Поэтому он был очень мало обеспокоен забавами «рыцарей безделья».
— Ну, а что же еще? — спросил Жиле.
— Гвардия против гвардии — вот что мне разрывает сердце. Бридо напустил всех этих мещан на тебя. Гвардия против гвардии!.. Нет, это нехорошо! Ты не можешь отступить, Макс, нужно померяться силами с Бридо. Знаешь, мне хочется затеять ссору с этим гнусным верзилой и прикончить его, — тогда мещане не видели бы гвардии, выступающей против гвардии. Будь мы на войне — дело другое: два храбрых гвардейца ссорятся, дерутся, но там нет штафирок, чтобы издеваться над ними. Нет, этот плут никогда не служил в гвардии. Гвардеец не должен вести себя так перед мещанами по отношению к другому гвардейцу! Ах, гвардию донимают, да еще в Иссудене! Там, где к ней относились с таким почтением!
— Ладно, Потель, не беспокойся, — ответил Максанс. — Если даже ты не увидишь меня на банкете в годовщину...
— Ты не будешь у Лакруа послезавтра? — воскликнул Потель, прерывая своего друга. — Неужели ты хочешь прослыть трусом? Ведь могут подумать, что ты бежишь от Бридо! Нет, нет! Гвардейские пешие гренадеры не должны отступать перед гвардейскими драгунами. Устрой свои дела как-нибудь иначе и будь на банкете!
— Значит, еще одного отправить на тот свет! — сказал Макс. — Ладно. Надеюсь, что смогу прийти, а свои дела уж как-нибудь устрою! — «Не следует, чтобы доверенность была выдана на мое имя, — подумал он про себя. — Как сказал старый Эрон, это очень смахивало бы на воровство».
Этот лев, запутавшийся в сетях, сплетенных Филиппом Бридо, внутренне трепетал; он избегал взглядов всех встречных и пошел домой бульваром Вилат, раздумывая по пути:
