Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или
— Что ты сделал Риардену?
— Однажды я расскажу тебе. Но не сейчас.
— Ты поступил так же, как всегда поступаешь с теми, кого… кто для тебя много значит?
Он посмотрел на нее с улыбкой, в которой светились искренняя невинность и боль.
— Знаешь, — нежно ответил он, — я мог бы сказать так: я сделал то, что они всегда делали со мной.
Он поднялся.
— Пойдем? Я отвезу тебя домой.
Она встала из-за стола, Франсиско подал ей пальто. Завернув Дагни в широкие полы просторной одежды, он почти обнял ее. Она почувствовала прикосновение его руки, задержавшейся у нее на плечах чуть дольше, чем… ему того хотелось.
Дагни посмотрела на Франсиско; он стоял совершенно неподвижно, пристально глядя на стол. Вставая, они случайно смахнули со столешницы кружевные бумажные салфетки, и стала видна надпись, вырезанная на пластиковой поверхности. Заметно было, что ее пытались стереть, но фраза осталась, словно увековеченный пьяный голос неизвестного отчаявшегося человека: «Кто такой Джон Голт?»
Повинуясь внезапному порыву гнева, Дагни набросила салфетку обратно на надпись. Франсиско коротко рассмеялся.
— Я мог бы ответить на этот вопрос, — сообщил он. — Могу сказать тебе, кто такой Джон Голт.
— В самом деле? Кажется, его знают все, но истории всегда разные.
— И они правдивы.
— А какова твоя версия? Кто он?
— Джон Голт — это Прометей, который передумал. После того, как его столетиями терзали хищные птицы в наказание за то, что он принес людям божественный огонь, он порвал цепи и забрал свой дар. До того дня, когда люди отзовут своих стервятников.
* * *Среди гранитных гор Колорадо широкими изгибами пролегли железнодорожные пути. Дагни шла по шпалам, засунув руки в карманы пальто, бездумно глядя перед собой. Только знакомое усилие, соразмеряющее ширину шага с расстоянием между шпалами, давало ей знакомое ощущение движения, связанного с железной дорогой.
Не туман и не облака, а словно серая вата свисала сырыми клочьями между небом и горами, и небо казалось старым матрацем, набивка которого высыпалась на горные вершины. Хрустящий наст на земле не походил ни на зимний, ни на весенний подтаявший снег. В воздухе колыхалась влажная морось, и порой Дагни чувствовала на лице ледяной укол — не то дождинки, не то снежинки.
Казалось, погода медлит, боясь принять решение, и топчется на месте. «Совсем как Совет директоров», — подумала Дагни.
Сумрак довершал унылую картину, и Дагни не смогла бы сказать, день сейчас или вечер. Одно она знала совершенно точно: сегодня тридцать первое марта. От факта не убежишь.
Они с Хэнком приехали в Колорадо — закупить оборудование, еще остававшееся на закрывшихся заводах. Поиски напоминали поспешный осмотр тонущего корабля, прежде чем он скроется навеки под водой. Можно было бы поручить эту работу наемным работникам, но ими обоими двигал скрытый мотив: они не могли устоять перед желанием проехать на последнем поезде, как многие не могут удержаться от потребности сказать последнее «прости», придя на похороны и понимая, что это не более чем добровольная пытка.
Они скупали механизмы у подозрительных хозяев на сомнительных распродажах, ведь никто не смог бы объяснить, кому принадлежит право распоряжаться огромной мертвой собственностью, и никому не пришло бы в голову поставить под сомнение законность сделки. Они приобрели все, что можно было вывезти с выпотрошенного завода компании «Нильсен Моторс». Тед Нильсен свернул производство и исчез через неделю после объявления о закрытии железнодорожной линии.
Дагни чувствовала себя стервятником, но азарт охоты позволил ей пережить эти несколько дней. Когда она обнаружила, что до отправления последнего поезда остается три часа свободного времени, она отправилась бродить по боковым путям, чтобы сбежать из вымершего городка. Она шла наугад по извилистой колее, одна среди камней и снега, пытаясь вытеснить мысли движением и зная, что должна прожить этот день, не думая о том лете, когда она управляла локомотивом первого на этой линии поезда.
Обнаружив, что она идет по шпалам ветки «Линия Джона Голта», Дагни поняла, что ее тянуло сюда и гулять она пошла не случайно.
В этом тупике уже разобрали рельсы. Не осталось ни сигнальных огней, ни стрелок, ни телефонных проводов — ничего, кроме деревянных шпал на земле, напоминавших скелет, над которым на заброшенном переезде, как одинокий страж, высился столб с перекрещенными надписями: «Стоп» и «Берегись поезда».
Ранние сумерки уже смешались с туманом и затопили долины, когда Дагни вернулась на завод. Высоко на светлой стене фронтона виднелась надпись: «Роджер Марш. Электроприборы». Он хотел приковать себя к столу, чтобы не оставить его, вспомнила Дагни. Здание казалось невредимым, как мертвое тело в первые часы, когда невольно ждешь, что неживые глаза вот-вот откроются снова. Дагни казалось, что в любой момент за огромными окнами под длинными плоскими крышами вспыхнет свет. Потом она заметила окно, разбитое камнем, брошенным каким-то молодым оболтусом потехи ради, а вслед за этим — одинокий стебель высокого бурьяна, выросшего между ступенями главного входа. Поддавшись слепому приступу ярости, возмущенная наглостью сорняка, понимая, что он — разведчик страшного врага, Дагни подбежала, упала на колени и выдернула его с корнем. Опомнившись на лестнице закрытого завода, глядя на застывшие в нерушимом покое горы, она спросила себя: «Что ты здесь делаешь?»
Уже почти стемнело, когда Дагни дошла до окраины Маршвилла, где шпалы закончились. В этом городке несколько последних месяцев была конечная станция одного из маршрутов ее поездов, так как обслуживание железнодорожного узла Уайэтта прекратилось уже давно. Восстановительный проект доктора Ферриса рухнул еще зимой.
Огни уличных фонарей, висевшие в тумане, протянулись длинной нитью постепенно уменьшающихся желтых шаров над пустынными улицами Маршвилла. Все дома побогаче были закрыты — опрятные, прочные домики, добротно построенные и ухоженные. Объявления «Продается» на лужайках уже выцвели. Но в окнах дешевых, ярко размалеванных строений, которые за несколько лет успели изрядно обветшать, превратившись в трущобы, горели огоньки. Здесь жили люди, никуда не уехавшие, те, что не заглядывали в будущее дальше следующей недели. Дагни разглядела новенький телевизор в освещенной комнате дома с провисшей крышей и потрескавшимися стенами. Она задумалась, неужели обитатели надеются, что энергетические компании Колорадо продержатся долго. Потом, тряхнув головой, напомнила себе: эти люди и не подозревают о существовании энергетических компаний.
Главную улицу Маршвилла окаймляли черные окна магазинов. Все магазины дорогих вещей закрылись. Дагни содрогнулась, осознав, что те вещи, которые она сейчас назвала про себя дорогими и роскошными, прежде были доступны даже бедным. Закрылись магазины бытовых электроприборов, автозаправочные станции, закусочные, «центовки». Работали лишь бакалейные лавки да питейные заведения.
Платформу железнодорожного вокзала запрудила толпа. Огни прожекторов выхватили ее из темного окружения гор, превратив в маленькую сцену, на которой каждый жест казался выставленным напоказ перед невидимыми ярусами зрителей, расположившимися в ночи. Люди тащили багаж, кутали детей, осаждали билетные кассы; их движения, скованные безысходностью, говорили о том, что больше всего на свете им хотелось упасть на землю и закричать от страха.
Этот страх носил отпечаток паники, потому что рождался не из понимания происходящего, а из отказа что-либо понимать.
Последний поезд подали к платформе; его окна горели единой, ровной полосой света. Пар локомотива, громко пыхтя из-под колес, не придавал пассажирам своего обычного энергетического подъема, он, скорее, напоминал хрипение задыхающегося человека, которое страшно слушать, но еще страшнее перестать слышать. В отдалении, там, где кончались освещенные окна, Дагни увидела маленькую красную точку фонаря, отмечавшего ее личный вагон. Позади этого огонька не осталось ничего, кроме черной бездны.
Поезд был загружен под завязку, и в коридорах то и дело в смешении голосов раздавались просьбы с дрожащей ноткой истерии: потесниться. Те, кто не уезжали, с вялым любопытством наблюдали за суетой. Они пришли, будто знали, что станут свидетелями последнего значительного события в жизни города, а, возможно, и в их собственной.
Дагни быстро прошла через толпу, стараясь ни на кого не смотреть.
Некоторые знали, кто она, но большинство и не подозревало об этом. Она заметила старую женщину в потрепанном платке, чье лицо избороздили морщины, говорившие, что вся ее жизнь прошла в борьбе за выживание, а взгляд молил о помощи. На возвышении небритый молодой мужчина в очках в золотой оправе взывал к обращенным к нему лицам:
