Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира
Совсем другого склада был её кот, так называемый «Гер Катер»[107]. Он никак не мог примириться с таким укладом, ибо, как и все его родичи, любил тихую, спокойную жизнь и был домоседом. Поэтому, окрепнув и став, что называется, на ноги, кот немедленно покинул фрау Габриэллу (хотя это и не присуще кошачьей породе: всем известно, что кошки в силу своего консерватизма привязываются к месту рождения) и прижился в другом доме, где все им довольны и хвалят как старательного члена семьи, который не норовит прожить на даровщинку, а честно зарабатывает свой кусок хлеба. Сделавшись там бабушкиным любимцем, Гер Катер больше и знать не желает ни фрау Габриэллы, ни её авантюристического образа жизни. Он посиживает себе спокойно на лавке и, жмурясь, мурлычет. Только когда услышит, что в кухне рубят секачом мясо, он кидается туда, а потом снова возвращается на лавку к своей покровительнице — доброй старушке — и продолжает прерванное мурлыканье. Но раз уже зашла речь о продолжении прерванного мурлыканья, продолжим и мы наше прерванное повествование. Итак, фрау Габриэлла в те дни чаще всего посещала дом отца Чиры. Там она помогала, там обедала и домой уходила только после ужина. Из частых бесед с нею матушка Перса почерпнула много интересного.
— А вы не слыхали, — спросила как-то попадья за обедом, вскоре после рождества, в самый разгар подготовки приданого, — когда её кукла обвенчается наконец с этим голоштанником? День свадьбы назначен?
— Говорят, гнедиге, не очень скоро, на Георгия.
— Э-э, а что делать! Как говорится, лишь бы девка голову повязала! Ничего не поделаешь! Сидеть и ждать — проку мало! Ей-богу, барон за ней не прикатит!.. Нашла курица купца.
— Говорят, они не останутся здесь после свадьбы.
— Как так? Неужели не откроют парикмахерскую?
— Нет, говорят, не откроют…
— Что же тогда? Уж не аптеку ли! — бросает ядовито матушка Перса.
— Нет, нет, во имя господа, ум готес вилен! Госпожа Сида говорит, что сейчас же после венчания уедут в Вену.
— Ах ты боже мой, видали аристократов? Значит, хохцайтрайзе[108]?
— Да нет же, гнедиге, — изучать хирургию… Знаете, у него ведь свидетельство об окончании четырёх классов гимназии!
— «Чует кот в кувшине молоко, да рыло коротко!» — язвительно замечает матушка Перса. — А на какие средства? Разве что поп Спира за свой счёт его отправит! Как же иначе?!
— Да, чёрта с два! Он вовсе не бедняк. Какие-то ербшафты[109]. Есть у него деньги! Говорят, он дважды наследник.
— Может быть!.. Ну и на здоровье! — сказала попадья и надула губы.
— Госпожа Сида уверяет, что он вернётся оттуда со званием хирурга и дантиста, значит, будет цанарцтом[110], потому как у него, знаете, лёгкая и верная рука, и ему говорят, что грех, дескать, закапывать свой талант в этом грязном селе, — рассказывает фрау Габриэлла.
Тут госпожа Перса и вовсе умолкла. Должно быть, уверовала, что возможно и такое. Кроме того, сопоставив сведения, только что полученные от фрау Габриэллы, с тем, что уже слышала несколько дней тому назад, она всё поняла. Тогда она разозлилась так, что не могла хладнокровно даже вспомнить об этом, а теперь слова фрау Габриэллы удивительно совпадали со словами попадьи Сиды и отлично их объясняли.
Несколько дней тому назад матушке Персе случилось обогнать, возвращаясь от заутрени, матушку Сиду, которая беседовала с гречанкой Сокой. «Ах, неужто вы решитесь отпустить дочку в люди?» — спросила Сока. «А что поделаешь, — ответила Сида, — выйдет замуж и, как говорится, куда муж, туда и жена!» — «Ну конечно, что бы делали два цирюльника в одном селе! — заметила гречанка Сока. — Иной раз и одному-то делать нечего. А потом те, что были в солдатах, тоже, мошенники, научились брить, — вот вам и конкуренция». — «Нет, наш Шандор, если сподобит господь, брить никого не станет; слава богу, он в этом не нуждается, и так проживёт!» — «А как же?» — спрашивает Сока. «Поедут в Вену, и он будет учиться хирургии и на зубного доктора!.. Вставлять зубы и челюсти… а ежели кому понадобится искусственный зуб, — произнесла госпожа Сида, сделав ударение на последних словах именно в то мгновение, когда матушка Перса с ней поравнялась, — так под боком будет мастер, чтобы вставить!»
Вот это достигло ушей госпожи Персы, и она тотчас ускорила шаги, чтобы больше ничего не слышать. Целый день она исходила желчью, решив, что всё говорилось нарочно, с мерзким намерением задеть её и обидеть; по сейчас удостоверилась, что это было не совсем так.
— Эх, милая моя фрау Габриэлла! Хорошо ей теперь хорохориться, — сказала, вздохнув, матушка Перса. — Ах, Чира, Чира!
У Перы всё было готово. Ему предстояло в ближайшем городе Б. рукоположение в дьяконы. Сняв хорошую и удобную квартиру, он уже отправил туда всю обстановку. Фрау Габриэлла предложила ему свои услуги в наведении уюта, ибо обладала необыкновенным вкусом и отлично умела это делать. Сюда же привезут и новобрачную, она будет жить здесь уже в качестве дьяконицы, так как Пера сразу после свадьбы станет священнослужителем. Место нравится всем, даже Меланье, которая создана для города, как уже не раз заявляла фрау Габриэлла.
Давно и страстно ожидаемый день наконец наступил. День венчания молодых — первобрачного жениха Перы Петровича и девицы Меланьи, дочери уважаемого священника Кирилла Николаевича — пришёл и миновал. Отпраздновали шикарную свадьбу. Присутствовала вся местная знать. Играл даже городской оркестр, хотя не обошлось и без волынщика Совры, — правда, он дул в свою волынку больше для тех, кто находился на кухне и во дворе, нежели для тех, кто был в гостиной. Невеста была хороша, бледнее обычного, а жених — застенчивее, чем всегда. Веселье и танцы продолжались ровно столько, сколько полагается на благородной свадьбе, то есть до четырёх часов дня. Потом старший сват приказал запрягать. Уселись, верней понабивались по шесть, по семь человек в повозку, и покатили к дому жениха. Подружки запели, матушка Перса заплакала, новобрачная тоже обронила слезу и вытерла её кончиком кружевного платочка. Старший сват подал знак, свадебный поезд помчался по улицам и мгновение спустя очутился за селом. Борзые кони, шальные возницы — началась сумасшедшая, неистовая сербская гонка под гиканье. Кони несут как бешеные, женщины вскрикивают и исступлённо визжат: «Ию-ю-ю-ю!» Кто-то перевернулся, кто-то вывалился. Больше всех не повезло фрау Габриэлле, которая поехала в качестве невестиной подружки (хотя это было против её принципа, потому что она боялась гонок и называла их глупым рацким[111] обычаем и просто «дурью») и, на свою беду, как раз попала к вознице, который любил опрокидывать встречные повозки, чего многие не могли ему простить. Года два тому назад он опрокинул одну повозку; её хозяин, долго подкарауливавший его, чтобы отомстить, оказался здесь же и решил расквитаться за позапрошлогоднее. И случай ему представился. Проскакав за селом минут пятнадцать, он стал обгонять Габриэллину повозку и зацепил осью за ось, но не перевернул её, а только оттолкнул в сторону. Фрау Габризлла самозабвенно слушала любовные признания нагрузившегося асессора. И как раз в то мгновенье, когда он заявил, что готов забыть и прогнать ради неё свою законную жену, осью подцепило их повозку, и фрау Габриэлла вылетела вон, словно пуховая подушечка, став, таким образом, невинной жертвой закоренелой ненависти. Упала и растянулась, бедняжка, на земле в довольно-таки непристойном виде.
«Поглядите-ка на фрайлу, как озорничает!» — закричали из других повозок возницы-крестьяне. Габриэллин возок умчался вслед за остальными, покинув её в канаве, господин же асессор принялся ухаживать за другой дамой, не заметив спьяну, что это уже не фрау Габриэлла! Единственным благом в этом злополучном происшествии было то, что оно случилось, совсем близко от села и фрау Габриэлла могла не спеша возвратиться пешком туда, откуда столь торжественно выехала на возке. Вернулась она злая-презлая и до того разобиделась, что даже спустя неделю отказалась поехать в Б. с погачарами[112], отвергая решительно все извинения и оправдания, что, мол, вовремя такой скачки, как и заведено на свадьбах, нетрудно было и вовсе не приметить, как она выпала. «Но это явная ложь», — возразила фрау Габриэлла, ибо она отлично видела, как Цвечкенмаерка смеялась как безумная, когда её (Габриэллу) постигла беда. Так смеялась, что повалилась на колени господина перзекутора, а тот, как воспитанный и образованный человек, поддерживал её, чтобы и она не выпала из повозки. Видели это не только Цвечкенмаерка, но и многие другие. Потому что много времени спустя, когда бы ни заходила речь об этой свадьбе и об этом её злоключении, неотёсанные крестьяне смеялись, с довольным видом поглаживая свои длинные и всклокоченные мужицкие усы, и добавляли только: «А здорово она тогда! Просто красота!»
