Александр Ванярх - Иван
— А ну отзовись, кто есть! — почти прокричал он, входя во двор. Увидев поднявшегося Ивана, быстро пошел навстречу. В метре друг от друга остановились.
— Ну что, Иван, не узнаешь?
— Товарищ сержант!
Обнялись, как родные братья.
— Ну что ж, пойдем, пойдем. Какими судьбами? — уводя Николая на веранду, радостно спрашивал Иван.
— Ты в планерской школе работаешь?
— Ну да.
— О соревнованиях слышал?
— Слышал, но меня это почти не касается, я завхоз, понимаешь?
— Ты и завхоз? Во задача, никогда бы не подумал!
— Я бы тоже не подумал, а вот пришлось. А ты откуда обо мне узнал?
— Я узнал от такого человека, что если я о нем расскажу — ты упадешь.
— Ну, тогда давай сядем на диван.
— Ты Оксану знаешь?
— Оксану? — и какой-то холодок пробежал в груди Ивана.
— Ну, Исаеву Оксану, что в Ростове.
— Еще бы, это сестра моя! Ну, почти сестра.
— Так вот, я, Овсиенко Николай, ее муж! — и Николай встал.
— Вот это да! — с непонятным ему чувством сказал Иван и тоже поднялся. — Поздравляю, поздравляю, вот тебе и Оксана! Девочка с косичками — и вдруг жена! Ты раздевайся, сейчас обедать будем, я тоже что-то проголодался. Только все будем делать сами, некому тут больше кашеварить.
— А был кто-то?
— Была бабуля, родненькая, да вот и она меня покинула, — и Иван показал на портрет Софьи Ивановны, обрамленный черной рамкой.
— Извини, не знал. Мне-то адрес твой в ДОСААФе дал дежурный, сегодня же воскресенье, выходной, только ты не переживай, у меня есть место в гостинице, я просто хотел тебя увидеть, привет передать.
— И ты думаешь, что я тебя в гостиницу отпущу? — с обидой в голосе сказал Иван. — Тут будем. Правда, завтра у нас прыжки, я рано уеду.
— Ты что, прыгаешь?
— Так благодаря тебе и прыгаю. Помнишь твои рассказы?
— Спасибо, спасибо, и много напрыгал?
Иван, разогревая обед, разговора не прерывал.
— Уже к сорока подбираюсь!
— А ты знаешь, Оксана тоже прыгала, но вовремя остановилась — мешает учебе.
— У нас тут есть одна, только планеристка, так говорит, что, наоборот, ей это в учебе помогает!
После обеда решили прогуляться по окрестностям, зашли в домик Грина и, поднимаясь вверх и вверх по переулку, вышли к подножию горы Агармыш.
— Вот это глыба! — сказал Николай. — Отсюда можно на дельтаплане летать.
— Тут кругом простора навалом! — ответил Иван, повернувшись правой стороной к Николаю.
— Слушай, мне кажется, у тебя этой белой полосы у виска не было?
— Стареем, брат, — уклонился Иван.
— Нет, на старость не похоже — уж больно четко линия обозначена.
— Помнишь Филиппова, курсант был?
— Нет, не помню.
— Он действительно ничем не выделялся, так он на Чукотке, еще с одним таким же придурком, тринадцать гробов сделал, вот и меня зацепил.
— А что же потом?
Иван вкратце рассказал.
— Ну а на любовном фронте как?
— Почти никак.
— Правда сейчас что-то намечается, но пока в тумане, мне в этом плане не везет…
И они поднимались все выше и выше в гору.
Глава девятая
Виктор, повозившись у тайника добрых два часа и не найдя больше ничего ценного, решил вернуться сюда снова с лопатой и раскопать лучше. Разыскал все же «Золотой ключ», благо, журчал он совсем рядом, в каких-то ста метрах. Все вокруг него глухо заросло, — сюда уже давно не ходили не только люди, но и звери. Напившись холодной как лед ключевой воды, Виктор съел бутерброд и, привязав саблю к ружью, чтобы было удобнее нести, медленно побрел обратно.
«Опять Чубаров, — думал он, шагая вниз по еле заметной тропинке, — и почему его так странно захоронили? Эти монеты, сабля… Обычно беляки хоть и соблюдали ранговые почести, но ценности никогда бы не зарыли. Ну, сабля еще, куда ни шло, а вот червонцев бы не упустили! Тут что-то не то. А может, и не беляки его хоронили, но кто? И какой это Чубаров, может, их было несколько, а может, это и не Чубаров похоронен, а только сабля его? Надо Ивану написать, пусть у старушки расспросит».
Вот и конец верхней тропинки, внизу виднелась знакомая поваленная сосна, и Виктор почувствовал усталость, ныли ноги. «Вот те на! — подумал он. — Сколько же я прошел? Каких-то верст десять, а может, и того меньше. Сдаем, брат». И он, спустившись вниз, присел на поваленное дерево. Вверху шумела тайга, небольшой ветерок, разыгравшийся к обеду, крепчал и ласкал не только верхушки сосен и елей, иногда прорывался и вниз, шелестел в траве и кустарниках. Виктор снял рюкзак, вытащил из кармана монеты, сложил в кепку и стал считать. Оказалось сто двенадцать штук. Очистив каждую от грязи, замотав в тряпку, положил их обратно и подумал: «Надо бы вернуть их хозяину, но где его найти, да и есть ли наследники Чубаровых, кроме старушки, вот вопрос». О сдаче денег в казну Виктор и не думал. А, уже собравшись идти, решил никому не говорить о червонцах, даже Насте. «Не дай бог, кто узнает — сам буду отдуваться, а так — застукают обоих».
Так и шел он один, накинув рюкзак на плечи, а ружье с прикрепленной к нему саблей — за спину, нахлобучив старую кепку и размышляя. А подумать было о чем. «Н-е-ет, не отдам, пусть лучше пропадет; всю жизнь горбатил, да еще как, а что имею? Ничего. Если б не Кова, дорогой мой японец, то не было бы ни холодильника, ни магнитофона, ни телевизора — до сих пор хрипел бы тот старый приемник, а о машине и думать бы не пришлось».
Совсем неожиданно рядом зашумела речушка — это ветер, повернувший со стороны долины, принес отзвуки обычной ее работы. А через несколько минут, обогнув огромный валун, Виктор вышел к обрывистому берегу блестевшей внизу речки и залюбовался ее красотою. «По-моему, лучшего названия, чем «Искринка», ей и дать нельзя — ишь как искрится своими жемчужинками-волнами», — подумал он и спустился к воде. Подняв сапоги до пояса, он шаг за шагом ступал в упругие потоки быстро несущейся чистейшей воды, перешел «Искринку» и, не оглядываясь, пошел к селу.
Солнце перевалило далеко за полдень и теперь висело прямо над далекими заснеженными хребтами, окруженное сказочным ореолом. То ли благодаря отражению от снегов, то ли еще почему, но ореол имел такие ясные очертания, что его, наверное, можно было бы сфотографировать. «Вот заснять бы все это, чем не чудо природы!» — подумал Виктор, а впереди уже виднелась проселочная дорога, таежный рог постепенно переходил в перелесок, а потом и вообще закончился кустарниками. За ним начиналась деревня.
Глава десятая
Вернувшись с прогулки, Николай с Иваном долго беседовали, открывая все больше неожиданного друг в друге. Иван, например, и не знал, что Николай детдомовец, воспитывался у тетки после смерти матери, а отца, как говорила тетка, и «вообще не было». Что после того, как умерла и тетка, его взяли соседи, но потом, по решению исполкома, он все, же был направлен в Новочеркасский детский дом, позже были интернаты. В четырнадцать лет начал прыгать с парашютом, после службы попал на завод, вернулся в спортивную школу.
— А чего же ты в ВДВ не попал? — спросил Иван, когда они укладывались спать на веранде.
— Комиссию не прошел.
— Как не прошел? У тебя же первый разряд?
— Парадокс, а не прошел, — плоскостопие нашли и еще глаза не на одном уровне.
— Как это «не на одном уровне»?!
— А хрен его знает.
А когда Николай уснул, Иван долго думал об Оксане. Как это получилось, что ему даже не сообщили о ее замужестве? А вообще кто он такой, чтобы сообщать? И что у него к ней? Что влекло его к этой красивой, умной девушке? Возможность говорить на любые темы? Нет, не это. Иногда они сидели, молча, а было так хорошо, — что-то другое тянуло его к ней, а что — Иван так и не мог понять. Было в ней что-то родное, близкое, как не в ком другом. Иногда он забывал о ней, но стоило только вспомнить, как что-то невыразимо теплое заполняло его грудь. Как говорила Софья Ивановна, — «душа радовалась».
Душа… Слово-то какое, вроде бы и абстрактное — и одушевленное, и неодушевленное. «И где сейчас душа моей бабулечки? — подумал Иван и вспомнил, как рассказывала ему о душе Софья Ивановна. — Как же это он забыл? Первые три дня душа кружит вокруг того места, где умер человек, потом девять дней — у своего дома, может слетать в те места, где жила раньше, увидеть дорогих ей людей, может попрощаться с ними. А на десятый, — говорила Софья Ивановна, — наступают страдания для души, поэтому именно в эти дни надо усиленно молиться, помогать душе дорогого человека. Начиная с десятого дня, она встречается со злыми духами, которые при жизни соблазняли ее, толкая на грешные дела, а теперь сами же над ней и издеваются. Потом душа неоднократно возносится на небеса, бывает во всех небесных сферах, и везде ее сопровождают ангелы: они бывают в разных одеждах, но больше в белых, разных возрастов, но больше юные, и всегда в человеческом облике и ласковые. И только на тридцать седьмой день решается судьба души человеческой — куда ей надлежит уйти, в какое именно место на небесах. Поэтому все родственники, все кто любит этого человека, должны опять усердно молиться в эти дни, умолять Господа простить душу грешную. И только на сороковой день Господь Бог определяет, куда должна уйти душа человеческая, и она с огромной скоростью уносится по черному тоннелю в свою вечную обитель…»
