Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы
За карпом последовали шербет, фруктовый лед — не в качестве десерта, завершающего трапезу, а, как выразилась мамуся, чтобы немножко пошутить с нашими желудками, пока мы не перейдем к следующему серьезному блюду. Им оказался настоящий gulyás-hus,[93] снова с большим количеством чеснока и в изобилии, поскольку мамуся считала его самым важным блюдом, венцом пира.
На этом пир, собственно, и закончился, если не считать захерторта и абрикосового флана с кремом на основе бренди. Мамуся приказала каждому из гостей отведать захерторта, потому что он напоминал ей великую эпоху в Вене и придавал оттенок космополитизма ужину, который, как утверждала мамуся, во всем остальном был подлинно венгерским. И конечно, мы все должны были съесть по куску торта, принесенного священником.
Гости съели всё, выпили густое красное вино и благодушно перешли к токайскому.
Все это время за столом велась оживленная беседа, которая еще больше оживилась ближе к концу. Я была занята — таскала блюда на кухню и с кухни на стол, а также командовала португалкой, которую я, кажется, слишком сильно подкрепила алкоголем. На вздохи и стоны кухарки можно было не обращать внимания, но ближе к концу вечера она принялась бодро беседовать сама с собой, а время от времени открывала дверь и с пьяной серьезностью наблюдала, как идут дела.
Мамуся полностью вжилась в роль высокородной хозяйки дома, как она понимала эту роль, и решила поговорить с гостями об университете и о том, чем они там занимаются. С Даркуром ей было все понятно: он сам священник и учит священников. Он попытался объяснить, что он, строго говоря, не совсем священник в том смысле, в каком это слово знали мамуся и Ерко.
— Видите ли, я англиканин, — сказал он, — и поэтому, хотя я, конечно, священник, я могу назвать себя священником в пиквиковском смысле. Если вы понимаете, о чем я.
Они не поняли, о чем он.
— Но вы любите Беби Исуса? — спросил Ерко.
— О да, безо всякого сомнения. Могу вас уверить: не меньше, чем наши братья в Риме. Или, если на то пошло, наши братья в Православной церкви.
Холлиер еще в свой первый визит объяснил мамусе, чем занимается. Теперь он продолжил объяснения, не упоминая, что считает мамусю культурной окаменелостью и обладательницей дикой души.
— Я смотрю в прошлое, — сказал он.
— О, и я тоже! — воскликнула мамуся. — Все мы, женщины рома, умеем смотреть в прошлое. А вам от этого бывает больно? Иногда, после того как я посмотрю в прошлое, у меня бывает ужасная боль в женских частях, надеюсь, вы меня извините за такие слова. Но мы тут все взрослые люди. Кроме моей дочери. Мария, поди на кухню, посмотри, что там делает Роза. Скажи ей, если она надколет хоть одну из этих тарелок, я ей сердце вырежу. Да, дорогой Холлиер, так, значит, вы учите смотреть в прошлое. Вы и мою дочь этому учите, а?
— Мария исследует жизнь одного замечательного человека, жившего в прошлом, некоего Франсуа Рабле. Я думаю, его можно назвать великим юмористом.
— Что это такое?
— Он был великим мудрецом, но мудрость свою выражал в необузданных шутках и фантазиях.
— Шутках? Это вроде загадок?
— Да, я думаю, шутки можно считать загадками, потому что в них говорится одно, а подразумевается другое.
— Я знаю хорошие загадки, — сказал Ерко. — Но все больше такие, каких нельзя рассказывать при Беби Исусе. А вот эту сможете разгадать? Слушайте хорошенько. Что за большой хохочущий парень входит к королеве в спальню — даже к английской королеве, да-да — без стука?
Воцарилось неловкое молчание, какое всегда бывает, когда загадали загадку: слушатели делают вид, что пытаются ее разгадать, но на самом деле только ждут, чтобы им сообщили ответ.
— Не можете угадать? Большой, горячий, смеющийся парень, он может даже побыть у королевы на постели и заглянуть сквозь ее пеньюар. А? Не знаете такого? Знаете-знаете. Солнце, вот это кто! А, поп Симон, вы думали, я хотел сказать грязно, да?
И Ерко расхохотался, показывая весь рот изнутри аж до язычка, — такое наслаждение доставила ему эта шутка.
— Я знаю загадку гораздо лучше, — сказала мамуся. — Слушайте меня внимательно, иначе никогда не отгадаете. Это вещь, вы поняли? И эту вещь сделал человек и продал ее другому человеку, которому она была не нужна, а тот, кто ею пользовался, не знал, что он ею пользуется. Что это такое? Думайте хорошенько.
Они подумали хорошенько — во всяком случае, сделали вид, что думают. Мамуся для большего эффекта хлопнула по столу и сказала:
— Гроб! Хорошая загадка для священника, а?
— Мадам, обязательно загадайте мне еще цыганских загадок, — сказал Холлиер. — Для меня такие вещи все равно что восхитительный долгий взгляд в далекое прошлое. А все, что можно восстановить из прошлого, проливает свет на настоящее и ведет нас к будущему.
— О, мы можем рассказать секреты, — сказал Ерко. — У цыган куча секретов. Потому цыгане могут так много всего. Послушайте, я открою вам цыганский секрет, за него кто угодно заплатит тысячу долларов. Смотрите, ваш пес ввязался в драку. Каждый пес хочет убивать другой пес, гав-гав! Р-р-р-р! — вы не можете оттащить свой пес. Пинать его! Тянуть за хвост! Не годится! Он хочет убивать. Так что вам делать? Хорошо облизать длинный палец — хорошо, чтоб был мокрый, — и подбегать и вставлять его пес в задницу — все равно какой пес, ваш или чужой. Вставлять в самую глубину. И пошевелить хорошенько. Пес удивлен! Он думает: что такое? Он отпускать, и вы его пинать, чтобы не было больше драка. — У вас хороший пес?
— У моей матери есть очень старый пекинес, — сказал Холлиер.
— Вот вы это сделать следующий раз, как он драться. Показать ему, кто хозяин. У вас есть конь?
Но оба профессора оказались безлошадными.
— Жалко. Я мог бы вам рассказать, как сделать любой конь навсегда ваш. Все равно расскажу. Пошептать ему в нос. Что шептать? Ваше тайное имя, которое знает только ваша мать и вы. Прямо ему в нос, в обе дырки носа. Ваш навсегда. Если это сделать, он оставит любой человек, с кем живет, и пойдет за вами. Плюньте мне в лицо, если я вру.
— Видите, моя дочь ходит с непокрытой головой, — сказала мамуся Даркуру. — Вы знаете, что это значит? Она не замужем и даже еще не сговорена, хотя у нее прекрасное приданое. И она хорошая девушка. Никто ее и пальцем не тронул. У цыганских девушек на этот счет очень строго. Никакого баловства, совсем не так, как у бесстыжих девиц-гаджи. Что я про них слышала! Вы не поверите! Не лучше путани. Мария вовсе не такая.
— Я уверен, она не замужем только потому, что сама не хочет, — сказал Даркур. — Она такая красавица!
— Ага, вам нравятся женщины, хотя вы священник. Хотя да, ваши священники могут жениться, как православные.
— Не совсем как православные. У них, если священник женится, ему никогда не стать епископом. Наши епископы обычно женатые люди.
— Это гораздо, гораздо лучше! Меньше сплетен. Вы знаете, что я имею в виду. — Мамуся поморщилась. — Мальччшшики!
— Ну да, я полагаю, да. Но епископам так надоедают чужие скандалы, что они, наверное, не стали бы заниматься такими делами, даже если бы не были женаты.
— А вы, отец Симон, станете епископом?
— О, это очень маловероятно.
— Вы не знаете. У вас очень подходящий вид. Епископ должен быть видным мужчиной, с красивым голосом. А вы не хотите узнать?
— А вы можете сказать? — спросил Холлиер.
— О, ему неинтересно. И я не могу узнать, это не делается на полный желудок.
Хитрая мамуся! Она долго — но не слишком долго — сопротивлялась, и в конце концов Холлиер уговорил ее заглянуть в будущее. Бутылка с абрикосовым бренди ходила вокруг стола, Холлиер говорил все убедительней, мамуся держалась все кокетливей, а Даркуру, несмотря на его протесты, явно хотелось узнать будущее.
— Ерко, принеси карты, — сказала мамуся.
Карты лежали на шкафу, поскольку ничто в комнате не должно было располагаться выше их. Ерко почтительно снял их со шкафа:
— Может, прикрыть Беби Исуса?
— Беби Исус тебе что, попугай, чтобы накрывать его тряпкой? Все, что я могу увидеть в будущем, он и так давно уже знает.
— Сестра, я придумал! Ты погадаешь, а мы скажем Беби Исусу, что это подарок ему на день рождения, и так все будет хорошо, видишь?
— Это мысль, вдохновленная свыше, — сказал Даркур. — Прекрасный талант как приношение Богу. Мне это никогда не приходило в голову.
— Все должны принести подарок Беби Исусу, — сказал Ерко. — Даже цари. Видите, вот цари, я сам делал короны. Вы знаете, что они приносят?
— Первый принес золота, — сказал Даркур, поворачиваясь к вертепу.
— Да, золота; и вы должны дать моей сестре денег, немного — может, четвертак, а то карты лягут неправильно. Но золото — это еще не все. Другие цари принесли смирного лада.
