Джон Голсуорси - Сдается в наем
Горничная открыла дверь на звонок.
— Доложите — мистер Форсайт, по очень важному делу.
Если Ирэн поймёт, кто пришёл, весьма возможно, что она откажется его принять. «Чёрт возьми, — подумал он, ожесточаясь по мере приближения часа борьбы. — Нелепая затея! Всё шиворот-навыворот!»
Горничная вернулась.
— Не изложит ли джентльмен своё дело?
— Скажите, что оно касается мистера Джона, — ответил Сомс.
Снова остался он один в холле перед бассейном белосерого мрамора, задуманным её первым любовником. Ох!
Она дурная: она любила двух мужчин, а его не любила!
Он не должен этого забывать, когда встретится с ней ещё раз лицом к лицу. И вдруг он увидел её в просвет между тяжёлыми лиловыми портьерами, застывшую, словно в раздумье: та же величественная осанка, то же совершенство линий, та же удивлённая серьёзность в тёмных глазах, та же спокойная самозащита в голосе:
— Войдите, пожалуйста!
Он вошёл. Как тогда на выставке, как в той кондитерской, она показалась ему всё ещё красивой. И в первый раз, самый первый со дня их свадьбы, состоявшейся тридцать шесть лет назад, он заговорил с Ирэн, не имея законного права назвать её своею. Она не была в трауре — все, верно, радикальные выдумки его двоюродного братца.
— Извините, что осмелился к вам прийти, — сказал он угрюмо, — но это дело надо так или иначе решить.
— Вы, может быть, присядете?
— Нет, благодарю вас.
Досада на своё ложное положение, на невыносимую церемонность между ними овладела Сомсом, и слова посыпались сбивчиво:
— Какая-то адская, злая судьба! Я не поощрял, я всеми силами старался пресечь. Моя дочь, я считаю, сошла с ума, но я привык ей потакать, вот почему я здесь. Вы, я уверен, любите вашего сына.
— Безгранично.
— И что же?
— Решение зависит от Джона.
У Сомса было чувство, точно его осадили и поставили перед ним барьер. Всегда, всегда она умела поставить барьер перед ним — даже тогда, в первые дни после свадьбы.
— Прямо какое-то сумасбродство, — сказал он.
— Да.
— Если бы вы… Ну, словом… Они могли бы быть…
Он не договорил своей фразы: «братом и сестрою, и мы были бы избавлены от этого несчастья», но увидел, что она содрогнулась, как если бы он договорил, и, уязвлённый, отошёл через всю комнату к окну. С этой стороны деревья ничуть не выросли — не могли, были слишком стары!
— В отношении меня, — продолжал он, — вы можете быть спокойны. Я не стремлюсь видеться ни с вами, ни с вашим сыном в случае, если этот брак осуществится. В наши дни молодые люди — их не поймёшь. Но я не могу видеть мою дочь несчастной. Что мне сказать ей, когда я вернусь домой?
— Передайте ей, пожалуйста, то, что я сказала вам: всё зависит от Джона.
— Вы не противитесь?
— Всем сердцем, но молча.
Сомс стоял, кусая палец.
— Я помню один вечер… — сказал он вдруг. И замолчал. Что было… что было в этой женщине такого, что не могло уложиться в четырех стенах его ненависти и осуждения? — Где он, ваш сын?
— Вероятно, наверху, в студии отца.
— Вы, может быть, вызовете его сюда?
Он следил, как она нажала кнопку звонка, как вошла горничная.
— Скажите, пожалуйста, мистеру Джону, что я его зову.
— Если решение зависит от него, — заторопился Сомс, когда горничная удалилась, — можно, вероятно, считать, что этот противоестественный брак состоится; в таком случае будут неизбежны кое-какие формальности. С кем прикажете мне вести переговоры — с конторой Хэринга?
Ирэн кивнула.
— Вы не собираетесь жить с ними вместе?
Ирэн покачала головой.
— Что будет с этим домом?
— Как решит Джон.
— Этот дом… — сказал неожиданно Сомс. — Я связывал с ним надежды, когда задумал построить его. Если в нём будут жить они, их дети! Говорят, есть такое божество — Немезида. Вы верите в него?
— Да.
— О! Верите?
Он отошёл от окна и встал близ неё, у её большого рояля, в изгибе которого она стояла, как в бухте.
— Я навряд ли увижу вас ещё раз, — медленно заговорил он. — Пожмём друг другу руки… — губы его дрожали, слова вырывались толчками. — И пусть прошлое умрёт.
Он протянул руку. Бледное лицо Ирэн стало ещё бледнее, тёмные глаза недвижно остановились на его глазах, руки, сложенные на груди, не шевельнулись. Сомс услышал шаги и обернулся. У полураздвинутой портьеры стоял Джон. Странен был его вид. В нём едва можно было узнать того мальчика, которого Сомс видел на выставке в галерее на Корк-стрит; он очень повзрослел, ничего юного в нём не осталось: изнурённое, застывшее лицо, взъерошенные волосы, глубоко ввалившиеся глаза. Сомс сделал над собою усилие и сказал, скривив губы не то в улыбку, не то в гримасу:
— Ну, молодой человек! Я здесь ради моей дочери; дело, как видно, зависит от вас. Ваша мать передаёт все в ваши руки.
Джон пристально глядел матери в лицо и не давал ответа.
— Ради моей дочери я заставил себя прийти сюда, — сказал Сомс. — Что мне сказать ей, когда я к ней вернусь?
По-прежнему глядя на мать, Джон сказал спокойно:
— Скажите, пожалуйста, Флёр, что ничего не выйдет; я должен исполнить предсмертную волю моего отца.
— Джон!
— Ничего, мама!
В недоумении Сомс переводил взгляд с одного на другую; потом взял с кресла шляпу и зонтик, направился к выходу. Мальчик посторонился, давая ему дорогу. Сомс вышел. Было слышно, как скрипели кольца задвигаемой за ним портьеры. Этот звук расковал что-то в его груди.
«Ну так!» — подумал он и захлопнул парадную дверь.
VIII. НЕЛЕПАЯ МЕЛОДИЯ
Когда Сомс вышел из дома в Робин-Хилле, сквозь пасмурную пелену холодного дня пробилось дымным сиянием предвечернее солнце. Уделяя так много внимания пейзажной живописи, Сомс был не наблюдателен к эффектам живой природы. Тем сильнее поразило его это хмурое сияние: оно будто откликнулось печалью и торжеством на его собственные чувства. Победа в поражении! Его миссия ни к чему не привела. Но он избавился от тех людей, он вернул свою дочь ценой её счастья. Что скажет Флёр? Поверит ли она, что он сделал всё, что мог? И вот под этим заревом, охватившим вязы, орешник, и придорожный остролист, и невозделанные поля, Сомсу стало страшно. Флёр будет совершенно подавлена. Надо бить на её гордость. Мальчишка отверг её, взял сторону женщины, которая некогда отвергла её отца! Сомс сжал кулаки. Отвергла его, а почему? Чем он нехорош? И снова он почувствовал то смущение, которое гнетёт человека, пытающегося взглянуть на себя глазами другого; так иногда собака, наткнувшись случайно на своё отражение в зеркале, останавливается с любопытством и с опаской перед неосязаемым существом.
Не торопясь попасть домой, Сомс пообедал в городе, в «Клубе знатоков». Старательно разрезая грушу, он вдруг подумал, что если бы он не ездил в Робин-Хилл, то мальчик, может быть, решил бы иначе. Вспомнилось ему лицо Джона в ту минуту, когда Ирэн не приняла его протянутой руки. Странная, дикая мысль! Неужели Флёр сама себе напортила, поспешив закрепить за собой Джона?
Он подъезжал к своему дому около половины десятого. Когда его машина мягко покатилась по аллее сада, он услышал трескучее брюзжанье мотоцикла, удалявшегося по другой аллее. Монт, конечно. Значит, Флёр не скучала. Но всё же с нелёгким сердцем вошёл он в дом. Она сидела в кремовой гостиной, поставив локти на колени и подбородок на кисти стиснутых рук, перед кустом белой камелии, заслонявшей камин. Одного взгляда на дочь, ещё не заметившую его, было довольно, чтобы страх с новой силой охватил Сомса. Что видела она в этих белых цветах?
— Ну как, папа?
Сомс покачал головой. Язык не повиновался ему. Как приступить к этой работе палача? Глаза девушки расширились, губы задрожали.
— Что, что? Папа, скорей!
— Дорогая, — сказал Сомс, — я… сделал всё, что мог, Но… И он опять покачал головой.
Флёр подбежала к нему и положила руки ему на плечи.
— Она?
— Нет, — проговорил Сомс. — Он! Мне поручено передать тебе, что ничего не выйдет; он должен исполнить предсмертную волю своего отца.
Он обнял дочь за талию.
— Брось, дитя моё! Не принимай от них обиды. Они не стоят твоего мизинца.
Флёр вырвалась из его рук.
— Ты не старался… конечно, не старался. Ты… Папа, ты предал меня!
Тяжко оскорблённый, Сомс глядел на дочь. Каждый изгиб её тела дышал страстью.
— Ты не старался — нет! Я поступила как дура. Нет.
Не верю… он не мог бы… он никогда не мог бы… Ведь он ещё вчера… О! Зачем я тебя попросила!
— В самом деле, — сказал спокойно Сомс, — зачем? Я подавил свои чувства; я сделал для тебя всё, что мог, поступившись своим мнением. И вот моя награда! Спокойной ночи!
Каждый нерв в его теле был до крайности натянут, он направился к дверям.
Флёр кинулась за ним.
— Он отверг меня? Это ты хочешь сказать? Папа!
