Исроэл-Иешуа Зингер - Семья Карновских
— Егорхен, ты где пропадал? Я волновалась за тебя. В такое время…
— А я-то тут при чем? — ответил он дерзко. — Это из-за меня, что ли, время такое?
Еще более дерзко он повел себя, когда отец пришел пожелать ему спокойной ночи.
— Где ты был? — спросил Карновский.
— Да так, парад смотрел, — соврал Егор. — Знаешь, красиво, факелы, флаги…
Гнев сверкнул в черных глазах Карновского, ему не понравилось то, что он услышал. А Егор был доволен, что стрела попала в цель, даже его боль ненадолго утихла.
Доктор Кирхенмайер продолжал делать свое дело. Он всем показал, кто теперь в гимназии хозяин. Он показал это учителям, которые продолжали жить в прежних временах, и Егору Карновскому, единственной паршивой овце в стаде. Доктор Кирхенмайер хотел отыграться за прошлые обиды и унижения.
Педант с лицом цвета остывшего рыбного бульона, прозрачными, круглыми глазами и ржавыми волосами, доктор Кирхенмайер не мог добиться от учеников ни любви, ни уважения. Во всех школах, где ему довелось преподавать, они всячески издевались над ним. Бывало, старшеклассники так доводили Кирхенмайера, что он бежал за помощью к директору, Но директор, вместо того чтобы наказать распоясавшихся учеников, почему-то обвинял учителя, что он не в состоянии справиться с классом.
— Что я могу сделать, если они так воспитаны, господин директор? — чуть не плакал доктор Кирхенмайер.
— Но ведь другие учителя могут, — возражал директор. — Только у вас не получается, герр доктор.
Доктор Кирхенмайер перепробовал все на свете, пытался использовать и кнут, и пряник, даже шутил на уроках, чтобы подсластить горькую пилюлю науки. Но ученики будто сговорились не смеяться над его шутками, только равнодушно смотрели на учителя. Никто даже не улыбался. А вот когда он был серьезен, они начинали хохотать. Они смеялись не над его шутками, а над ним. Кирхенмайер был несчастен. Ведь он ничем не хуже других учителей, не менее образован, у него докторская степень. Он много читал, не только научные книги, но и философские, а богословская литература вообще была его слабостью. Он даже втайне сам пописывал. Доктор Кирхенмайер прекрасно знал классиков и не упускал случая процитировать на уроке кого-нибудь из них, особенно Гете, которого чуть ли не полностью помнил наизусть. Но ничего не помогало, невоспитанные ученики не ценили его достоинств. А ведь они уважали других учителей, которые доктору Кирхенмайеру в подметки не годились.
Он переходил из одной школы в другую, попробовал даже преподавать в женском лицее. Он думал, что у девочек сможет добиться уважения, но не тут-то было. С ними оказалось еще хуже, чем с мальчиками. Все его старания пропали даром. Он строил из себя галантного кавалера, чтобы понравиться ученицам, а они хихикали над ним. Не было покоя и в учительской, куда он приходил на перемене, чтобы выкурить сигару и съесть бутерброд.
Учителям тоже нравилось подшучивать над ним. Они смеялись над его сигарами, бутербродами, зонтиком и костюмом.
У доктора Кирхенмайера был свой способ одеваться, питаться и курить, очень хороший способ для того, кто живет на учительское жалованье. Когда нужно было идти на урок, он плевал на сигару и прятал ее в карман жилетки, чтобы докурить на следующей перемене. Эти окурки, когда он доставал их и совал в рот, выглядели очень неаппетитно. Сигары он покупал дешевые, и учителя постоянно говорили, что доктор Кирхенмайер завонял всю учительскую.
— Доктор, а вы когда-нибудь курили целую сигару или вы всегда окурки покупаете? — спрашивали любимчики гимназистов.
Доктор Кирхенмайер с достоинством отвечал, что бережливость — величайшее достоинство культурного человека. Но учителя так не считали и продолжали смеяться. Они смеялись, когда он разворачивал вышитую салфетку и доставал тоненький бутерброд с какой-нибудь дешевой дрянью, смеялись над его засаленным пиджаком, который он носил много лет, чуть ли не со свадьбы, и время от времени обшивал каймой разлохмаченные кромки. Но больше всего смеялись над его дырявым зеленым зонтиком. Доктор носил его в любую погоду, даже в жаркие летние дни, когда на небе не было ни облачка.
— Ничего нельзя знать наперед, господа, — говорил Кирхенмайер. — Дождь посылает Бог, и человек всегда должен иметь с собой зонт, если он не хочет промокнуть. Или вы скажете, что я не прав?
— Ну что вы, герр доктор, — отвечали учителя.
Они внимательно рассматривали зеленый зонтик, прикидывали, сколько он может стоить, проверяли, как он открывается и закрывается, что совсем не шло ему на пользу. Молодые учителя придумали прятать зонтик, и доктор Кирхенмайер подолгу его искал, когда собирался домой. Он страдал, оттого что не мог найти общего языка ни с учениками, ни с коллегами. Сначала он пытался произвести впечатление эрудицией, но вскоре увидел, что учителей интересует другое. Они часто вели в учительской непристойные разговоры. Молодые хвастались победами над прекрасным полом, пожилые советовались о лекарствах, помогающих вернуть мужскую силу. Доктору Кирхенмайеру было нечего сказать. Сдержанный, скупой и непривлекательный внешне, он никогда не пользовался успехом у женщин. У него не было никого, кроме жены, костлявой, властной и некрасивой. Все же он пытался поддерживать неприличные беседы. Они не доставляли ему ни малейшего удовольствия, но хотелось понравиться коллегам. Однако коллеги смеялись над ним, а не над анекдотами, которые он рассказывал.
— Герр доктор, вы потеете от своих анекдотов, — говорили ему. — У вас воротничок мокрый.
Это была неправда. Голубоватый резиновый воротничок, который он носил ради экономии, был так же сух и чист, как утром, после того как фрау Кирхенмайер вымыла его с мылом. Это была всего лишь злая шутка, и доктор Кирхенмайер опять был унижен. Никто не проявлял к нему уважения. Он пытался главенствовать хотя бы дома, но жена не больно-то позволяла ему разыгрывать из себя тирана. Наоборот, это она держала его в ежовых рукавицах и без конца поучала, что и как делать.
Когда началась борьба с предателями и международными банкирами, воткнувшими нож в спину отечества, доктор Кирхенмайер почувствовал симпатию к людям в сапогах.
Их расовую теорию он, конечно, не принял. Как биолог он понимал ее несостоятельность. Его, педанта и начитанного человека, знатока классической литературы, раздражала их безграмотная речь. Но из-за инфляции доктор Кирхенмайер лишился сбережений. Все, что ему удалось накопить, потому что он годами носил один и тот же пиджак и резиновый воротничок, курил дешевые сигары и ел бутерброды из черствого хлеба, пропало, когда деньги превратились в бесполезную бумагу. Это был тяжелый удар. Доктор Кирхенмайер без конца подсчитывал, сколько удовольствий он мог бы получить за сэкономленные деньги. Чем больше он считал, тем больнее ему становилось. И он поверил, что в его бедах виноваты международные банкиры из Западного Берлина. Все из-за их махинаций. Это на его деньги они понастроили дворцов и накупили своим толстым женам дорогих украшений. А люди в сапогах призывали бороться с банкирами, не хотели смириться с национальным унижением, и вечно униженный и несчастный доктор Кирхенмайер легко нашел с ними общий язык.
Пока они были в меньшинстве, он не отваживался встать на их сторону. С волками жить — по-волчьи выть, считал он, не следует выступать против власти. Но чем популярнее становились люди в сапогах, тем смелее доктор Кирхенмайер выказывал к ним симпатию. А когда они одержали решающую победу, он сразу записался в их ряды. Он сделал это тайно, кто знает, как карта ляжет, но не прогадал. Когда они полностью захватили власть, они хорошо расплатились с доктором Кирхенмайером, сделав его директором гимназии.
Это был величайший день в его жизни. Раньше все директора, будто сговорившись, пеняли ему, что он не может справиться с классом, а теперь он сам стал директором. Он сидел в директорском кабинете, а учителя вытягивались перед ним по струнке, ожидая приказов.
И доктор Кирхенмайер не скупился на приказы, он каждый день выдумывал что-нибудь новое.
В первый раз, когда он приказал Герману снять портрет Гете, его руки дрожали, он чувствовал, что совершает святотатство. Но он пошел на это, чтобы угодить новой власти и отблагодарить ее за добро, которое она ему сделала. А потом он вошел во вкус и быстро убедил себя в собственной правоте и непогрешимости.
Больше над доктором Кирхенмайером не смеялись. Он носил на лацкане старого зеленого пиджака особый значок. Над обладателем такого значка смеяться не решался никто. Наконец-то ученики стали его слушать, а он, чтобы купить их расположение, позволил им участвовать в парадах, выделил много времени на занятия военной подготовкой и начал преподавать им новую расовую теорию, хоть и считал ее глупой. Школьникам особенно нравилось, что он применял новое учение к гимназисту Карновскому, единственной черной овце в белом стаде. Из книг по психологии доктор Кирхенмайер знал: ничто не способно так возвысить человека, как унижение другого, ничто не доставляет такого удовольствия, как издевательство. И он выбрал жертву. Он усадил Карновского на заднюю парту и стал цепляться к нему по любому поводу. Что бы Карновский ни сказал, доктору Кирхенмайеру это не нравилось. Он то и дело упоминал на уроках новую расовую теорию о чистой и нечистой крови. Ученики прекрасно понимали, кого имеет в виду учитель, и дружно поворачивались назад.
