Эмиль Золя - Западня
Голос г-жи Лера то дрожал, то жалобно замирал на высокой ноте, она закатывала глаза, вытягивала вперед правую руку и, растрогавшись, проникновенно прижимала ее к сердцу. Жервеза, взбудораженная появлением Лантье, не могла сдержать слез; ей показалось, что в песне говорится о ее страданиях, что она и есть та несчастная, покинутая сиротка, которую защитит только бог. Совершенно пьяная Клеманс вдруг разрыдалась; она уронила голову на стол и икала, прижимая к губам скомканную скатерть. Наступило напряженное молчание. Дамы вытащили носовые платки и утирали слезы, гордясь своей чувствительностью. Мужчины потупились и, часто мигая, смотрели в пол. У Пуассона перехватило дыхание, он так сильно стиснул зубы, что разгрыз кончик трубки и, выплюнув кусочки, машинально продолжал курить. Бош замер, положив руку на колено угольщицы; он вдруг застыдился чего-то, перестал ее щипать, и две крупные слезы скатились по его щекам. Нагрузившись, эти гуляки почувствовали, что они справедливы, как правосудие, и нежны, как ягнята. Словом, они совсем раскисли от вина. Когда г-жа Лера повторила припев еще медленнее, еще жалобнее, чем прежде, они дали волю чувствам, захныкали, уткнувшись в тарелки, и принялись распускать кушаки, тая от умиления.
Но Жервеза и Виржини невольно устремили взор на противоположную сторону улицы. Г-жа Бош в свою очередь заметила Лантье и вскрикнула от удивления, продолжая обливаться слезами. Тут все три женщины стали с беспокойством переглядываться, качая головой. Не дай бог, если Купо обернется и увидит Лантье! Вот будет потасовка! Вот смертоубийство! Они так пялили глаза, что кровельщик спросил:
— Что вы там увидели?
Он повернул голову и узнал Лантье.
— Нет, черт возьми, это уж слишком, — проворчал он. — Ну и скотина, ну и подлец… Нет, это слишком, дождешься у меня, погоди…
Видя, что Купо встает, бормоча страшные угрозы, Жервеза принялась тихонько уговаривать его:
— Послушай, умоляю тебя… Брось нож… Останься, не то наделаешь бед.
Виржини отняла у кровельщика нож, который тот взял со стола. Но у нее не хватило сил удержать Купо, и он ринулся к Лантье. Гости, взволнованные пением, ничего не видели и рыдали все громче, между тем как г-жа Лера продолжала с неподражаемым чувством:
Печален был удел сиротки:
Лишь ветер слышал голос кроткий,
Спешил деревьям рассказать…
Последние слова пронеслись над собравшимися как унылое завывание бури. Г-жа Пютуа, пившая в это минуту вино, так расчувствовалась, что выронила стакан, и вино пролилось на скатерть. А Жервеза, похолодев от ужаса, прижала руку к губам, чтобы не закричать, и широко открытыми глазами смотрела на обоих мужчин, ожидая, что один из них замертво рухнет посреди улицы. Виржини и г-жа Бош следили за этой сценой с жадным любопытством. На свежем воздухе Купо сразу развезло, и он чуть было не свалился в канаву, когда попробовал замахнуться на противника. Лантье спокойно посторонился, даже рук не вынул из карманов. Теперь оба ругались на чем свет стоит, особенно хорохорился кровельщик, он обзывал Лантье грязной свиньей и грозил выпустить ему кишки. Слышны были яростные вопли, сопровождаемые такими гневными жестами, словно враги собирались перегрызть друг другу глотку. Жервеза, сама не своя, зажмурилась от страха; все это тянулось слишком долго, ей казалось, что мужчины вот-вот сцепятся, как собаки: уж больно неистово они бранились. Затем, ничего больше не слыша, она открыла глаза и обомлела: Купо и Лантье стояли и беседовали как ни в чем не бывало.
Голос г-жи Лера дрожал и прерывался, когда она приступила к последнему куплету:
И полумертвым подобрали
Наутро бедное дитя…
— Бывают же на свете такие негодяйки! — проговорила г-жа Лорийе, и все окружающие поддержали ее.
Жервеза переглянулась с г-жой Бош и Виржини. Неужели все уладилось? Купо и Лантье продолжали разговаривать, стоя на тротуаре. Они перебранивались, но уже вполне дружелюбно. Они называли друг друга «сукин сын», однако почти ласково. Заметив, что на них смотрят, они стали медленно прогуливаться взад и вперед по улице. Между ними, очевидно, завязался горячий спор. Вдруг Купо снова рассердился: по-видимому, Лантье отказывался от приглашения, заставлял себя просить. В конце концов кровельщик подтолкнул его и чуть не силком втащил в прачечную.
— Говорю же вам, это от чистого сердца! — кричал он. — Выпейте стаканчик… Мы же мужчины, ведь так? Мы-то всегда столкуемся между собой…
Госпожа Лера в последний раз повторила припев. Дамы подхватили хором, комкая в руках носовые платки:
Господь отца сиротке заменяет…
Певицу захвалили вконец, и она уселась на свое место, притворяясь совершенно разбитой. Г-жа Лера попросила налить ей чего-нибудь: она вкладывает столько чувства в эту песню, что боится, как бы у нее не порвался какой-нибудь нерв. Однако все взоры были прикованы к Лантье, который мирно сидел рядом с Купо и уплетал последний кусок торта, макая его в вино. Никто, кроме Виржини и г-жи Бош, не знал нового гостя. Супруги Лорийе чуяли что-то неладное, но ничего толком не понимали и на всякий случай приняли обиженный вид. Гуже, заметивший смятение Жервезы, искоса посматривал на незнакомца. Среди неловкого молчания Купо сказал просто:
— Это мой друг. — И прибавил, обращаясь к жене. — А ну, пошевеливайся!.. Налей ему горячего кофейку.
Жервеза смотрела то на одного, то на другого кротко и недоуменно. Сперва, когда муж втолкнул в комнату ее бывшего любовника, она схватилась за голову, точно во время грозы, при сильном ударе грома. Ей казалось это невозможным: сейчас рухнут стены и раздавят всех присутствующих. Затем, когда мужчины сели рядом, а кисейные занавески и те не шелохнулись, Жервеза вдруг нашла все это вполне естественным. От гуся ей было не по себе; должно быть, она немного объелась, и это мешало ей соображать. Ею овладела блаженная истома, она сидела, облокотясь на стол, и хотела только одного — чтобы ее оставили в покое. Бог ты мой, зачем портить себе кровь, когда другие и ухом не ведут, да и неприятности улаживаются сами собой, ко всеобщему удовольствию. Она пошла посмотреть, не осталось ли еще кофе.
В задней комнате дети присмирели. Косоглазая Огюстина пугала их всякими ужасами, а сама потихоньку таскала у них клубнику. Теперь ее тошнило, она побелела как мел и сидела молча, скорчившись на скамеечке. Толстая Полина задремала на плече у Этьена, который спал крепким сном, уронив голову на стол. Нана примостилась на коврике возле кровати, крепко обхватив Виктора за шею, и повторяла сквозь сон жалобным голосом:
— Ой, мама, больно… Ой, мама, больно…
— Еще бы! — прошептала Огюстина, голова которой бессильно опустилась на грудь.
Все ребята налакались, да и орали они не хуже взрослых.
При виде Этьена Жервезу что-то кольнуло в сердце. Комок подступил к горлу, когда она подумала, что отец ребенка сидит в соседней комнате, спокойно ест торт и даже не подумал поцеловать сынишку. Она готова была разбудить Этьена и на руках принести его к отцу. Но потом решила, что все сложилось к лучшему. Право же, нехорошо беспокоить гостей, да еще под конец обеда. Она вернулась с кофейником и налила стакан кофе Лантье, который, казалось, не обращал на нее никакого внимания.
— Ну, теперь моя очередь, — пробормотал Купо заплетающимся языком. — Каково? Меня оставили на закуску… Ладно, спою вам «Экая свинья!».
— Да, да, просим! «Экая свинья!» — закричали все.
Вновь поднялся гвалт, Лантье был забыт. Дамы приготовили ножи и стаканы, чтобы стучать в такт припева. Все заранее смеялись, глядя на кровельщика, который стоял, молодцевато подбоченясь. Он запел хриплым старушечьим голосом:
От похмелья изнывая,
Утром в кабачок
Я внученка посылаю:
— Сбегай-ка, дружок!
Битый час прождав скотину,
Что же вижу я?
Шкалик пуст наполовину —
Экая свинья!
И дамы подхватили припев, стуча ножами среди громких раскатов смеха:
Шкалик пуст наполовину —
Экая свинья!
Теперь уже пела вся улица Гут-д’Ор. Весь квартал горланил «Экая свинья!». Напротив прачечной столпились мальчишки из бакалейной лавки, щупленький часовщик, торговка потрохами и зеленщица; все знали эту песню и, дойдя до припева, шутки ради подталкивали друг друга в бок. Право же, вся улица была пьяна, прохожие на тротуаре шатались только от того, что вдыхали спиртные пары, вырывавшиеся из прачечной. Там, надо сознаться, здорово накачались. После первого стаканчика, выпитого за супом, компания хмелела все больше и больше. Теперь она совсем распоясалась и, чуть не лопаясь от жратвы и питья, оглушительно горланила в мутно-рыжем свете двух коптящих ламп. Раскаты этого неистового веселья покрывали грохот запоздалых экипажей. Прибежали двое полицейских, решивших, что в городе начались беспорядки, но, заметив Пуассона, с понимающим видом кивнули ему и медленно удалились, шагая бок о бок вдоль черных домов.
