Ричард Олдингтон - Дочь полковника
Алвина, водрузив на нос очки, занялась шитьем. Полковник размышлял – против обыкновения с открытыми глазами, – устремив взор на расписанный цветами экран перед пустым камином.
– Они как будто очень довольны своей поездкой, – словно без задней мысли сказала Алвина, кладя стежок за стежком.
– Да, – ответил полковник, не отводя глаз от цветов, которые бесспорно составили бы великолепнейший букет, будь они живыми. – Очень недурно, что Джоффри купил Джорджи набор для гольфа. Будет полезная разминка для нас всех. Не забыть выбрать время, чтобы помочь им завтра выровнять лужайку.
– И не думай! – категорически возразила Алвина.
– Это почему же, сударыня? – саркастически осведомился Фред.
– Да потому, что они предпочтут быть вдвоем, – не без ехидства отрезала Алвина.
– Хм… – Фред поугас и продолжал разглядывать цветы. A ведь похоже на свадебный букет Алвины… Он с легким удивлением, но с полной покорностью судьбе подумал, как мало оправдались надежды, с какими он в то утро входил в церковь. Тоненькая ясноглазая девушка со звонким голосом, на которой он женился, превратилась вот в эту ядовитую старуху, которая сидит сейчас возле него и тычет своей иголкой с дьявольским упорством.
: – А если хочешь знать, почему, – мстительно нарушила молчание Алвина, – то потому, что они влюблены.
Это прямолинейное заявление встревожило полковника.
– Что ты! Что ты! – возразил он. – Не могло же это уже зайти так далеко!
– Не знаю, что, по-твоему, значит «так далеко», – отрезала Алвина, – но всякий, кто не корпел бы над дурацкими крикетными отчетами, заметил бы это давным-давно!
– Но ведь еще и месяца не прошло! – вскричал бедняга полковник, даже не пытаясь защитить себя от этих жестоких инсинуаций.
Алвина надменно фыркнула.
– Какое значение это имеет? Я знаю, о чем говорю.
– Но как ты можешь знать? Джорджи тебе что-нибудь сказала?
– Как будто нужно говорить! – Алвина фыркнула еще раз. – Разве ты не заметил, как девочка изменилась, какой у нее счастливый вид?
– Ну, пожалуй, – признал Фред. – Но что это доказывает?
Алвина воткнула иглу в шитье и положила его себе на колени.
– Когда двое молодых людей не расстаются утром, днем и вечером, когда они без умолку разговаривают за завтраком, обедом и ужином, а потом уходят вместе, чтобы продолжить разговор, когда молодой человек смотрит телячьими глазами на девушку, а она распевает день-деньской или сидит тихо, как мышка, и мечтает, – что это все означает, как по-твоему?
Полковник потер кончик могучего носа.
– Да, вроде бы так, – уступил он.
– Конечно, так, – отрезала Алвина, снова беря шитье.
Наступило короткое молчание, затем полковник сказал:
– Так что же нам следует делать?
– Пока, естественно, ничего. Джоффри вполне приличная партия, дальний родственник, а потому никаких справок нам наводить не надо, и вполне обеспечен. Если он настолько нравится Джорджи, что она готова выйти за него, это ее дело.
– Но ты считаешь, это не опасно? – с тревогой спросил полковник.
– Что опасно?
– Я имею в виду, не опасно им так свободно оставаться наедине? А вдруг… э…
– Вздор! – решительно заявила Алина. – Джоффри – джентльмен, а девочка – леди. Кроме того, она абсолютно невинна и чиста, уж я-то знаю. Малейшая вольность ее шокировала бы до глубины души.
Неповоротливый штабной ум полковника некоторое время переваривал эту информацию.
– Ну, если так, – сделал он вывод, – и ты убеждена, что она скоро выйдет замуж, то не следует ли тебе… э… дать ей кое-какой совет, а? Мне бы не хотелось, чтобы моя маленькая девочка была напугана и шокирована в первую брачную ночь.
– Когда речь идет о твоей дочери, ты невыносимо сентиментален, как все глупые старики, – уязвила его Алвина. Неизвестно почему, у нее все внутри восставало при мысли, что ей придется «давать советы» Джорджи в подобного рода вещах. Это обязанность мужа, а не матери!
– И все-таки я полагаю, – продолжал полковник с обычной тяжеловесностью, однако в его голосе появилась та несгибаемая властность, которой Алвина к своей досаде всегда невольно уступала, – подготовить ее необходимо. Я вовсе не требую, чтобы ты ранила ее… ее целомудрие. Но я полагаю, тебе следует иногда обронить намек-другой, знаешь ли. Указать ей кое на что с женским тактом, а?
– Не преждевременно ли? – растерянно возразила Алвина.
Ты только что утверждала обратное, – сказал Фред. – Если ты убеждена, что они поженятся, то я убежден, что девочку необходимо немножко подготовить.
– Ну, хорошо, я с ней поговорю, – буркнула Алвина.
Наступило новое молчание. Тишину теперь нарушали только шорох материи в руках Алвины, постукивание ночных осенних бабочек о стекла там, где занавеска не была задернута, да хриплое старческое дыхание Фреда.
– А в доме без Джорджи будет пусто, – медленно произнес он.
– Хм! – отозвалась Алвина, не слишком довольная этим косвенным упреком по ее адресу. – Ей уже давно пора выйти замуж и обзавестись собственным домом. Не будь эгоистом.
– Да-да, – торопливо пробормотал полковник. – Дала. Конечно, нельзя быть таким эгоистом.
Снова наступило молчание, и полковник снова предался созерцанию нарисованных цветов. Куда Алвина девала брильянтовую брошь, которую он подарил ей к свадьбе? А да! Потеряла на пароходе, когда возвращалась из Кейптауна. Ну, в то время, когда она дьявольски интересовалась этим лекаришкой. Взять да и потерять самую дорогую реликвию их счастливых дней – как это на нее похоже!
– Жаль мне, – произнес он вслух, – что мы больше ничего не можем сделать для девочки.
– В каком смысле?
– В смысле денег и вообще. Я рад был бы дать ей приличное приданое и… и положить на ее имя какой-нибудь капитал.
– Ну, раз не можешь, так не можешь.
– Боюсь, я позволял себе кое-какие лишние траты, – с сожалением сказал старик, – а уж армия совсем не расщедрилась.
– Чего же ты ждал от политиков? – Алвина задала этот риторический вопрос с удивительно злобным ударением на последнем слове.
– Я ничего не ждал, – спокойно ответил полковник. – И ничего не получил, даже ордена Бани, хотя почти У всех моих однокашников по Сэндхерсту он есть.
Алвина промолчала. Ей надоело утешать полковника, потому лишь, что его обошли этой почетной наградой, отсутствие которой терзало его куда сильнее, чем мысль о бедности.
– Но все-таки, – сказал он, приободрившись, – что-то мы сделать могли бы.
– Что?! С нашим доходом, со всеми нашими долгами?
– Я брошу курить, и, как только Джоффри уедет, – ни капли виски! – решительно заявил Фред.
– Само по себе это прекрасно, – признала Алвина, – но экономия будет невелика. А как с игрой на скачках и с Лондоном?
Полковник стукнул кулаком по костлявому колену.
– Больше ни единой ставки… После следующей недели – тут уж выигрыш абсолютно верен. И мы могли бы занять еще фунтов сто под вторую закладную на дом.
– Хм? – с сомнением произнесла Алвина.
– И, – объявил полковник в припадке великодушия, – я откажусь от членства в клубе.
Алвина уставилась на него в немом изумлении. Клуб, причина стольких слез и ссор! Клуб, знаменовавший для полковника последний отблеск воинской славы! Клуб, ежегодный взнос в который – двадцать гиней, – причинял такие муки! Он откажется от клуба! Конец поездкам в Лондон и свиданиям с раздушенными генералами и адмиралами!
Она молча клала стежок за стежком, а полковник в глубокой задумчивости разглядывал цветы. В конце концов он зевнул и встал – неуклюже и скованно, как деревянная кукла.
– Спокойной ночи, – сказал он. – Меня что-то в сон клонит.
– Спокойной ночи, – ответила Алвина, не поднимая головы от шитья.
Джорджи уже засыпала, когда в ее дверь властно постучали. Она с тревогой приподнялась на постели.
– Войдите, – испуганно сказала она. – Кто это?
– Только я.
– Мама! Я тебе зачем-нибудь нужна?
– Нет, деточка. Я просто…
Недоумевая, Джорджи ждала продолжения.
Алвина сделала над собой титаническое усилие.-
– Джорджи!
– Я слушаю, мама.
– Если ты когда-нибудь выйдешь замуж, не забывай, что некоторых очень неприятных вещей избежать нельзя. Просто не обращай внимания. Я не обращала.
И она исчезла.
2
Джорджи и Джоффри усердно трудились, выравнивая лужайку для того, чтобы часовой гольф мог служи источником удовольствия, а не оставался всего ли священнодействием. Джорджи лишний раз убедилась, насколько Джоффри «неподражаем»: работать с ним был так приятно! Он всегда точно знал, что нужно делать, и делал это отлично, а ей поручал что-нибудь интересное и не очень трудное. Если она допускала промах, он не сердился и не смеялся над ней, но подходил и исправлял – так мягко и терпеливо.
Работая, они разговаривали. Джорджи заметила, что почти всегда соглашается с Джоффри. А если не соглашалась, у них завязывались жутко интересные споры, неизменно завершавшиеся тем, что он убеждал ее в справедливости своей точки зрения. С легким удивлением она обнаружила, что об очень многих предметах у нее своего мнения вообще не было, а потому стоило Джоффри упомянуть, что именно он считает верным, и она сразу же видела, насколько он прав. А обо всем том, что ей представлялось непререкаемым и где не было места для ереси, Джоффри – о, радость! – придерживался точно тех же мнений, что и она сама.
