Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Она отстраняется от меня, ее огромные черные глаза так близко-близко.
— Что с тобой?
Однажды я встретил девушку, тоже настоящую хулиганку, и, когда мы стали всерьез встречаться, придумали игру. Тот, кто скажет: «Я счастлив», — должен заплатить пятьдесят пфеннигов. Так мы пытались избавиться от проклятой сентиментальности! Тогда игра не стоила никому из нас и пфеннига.
— Я счастлив, — отвечаю я и снова хочу поцеловать Верену, мои руки залезают под ее свитер.
Но она отталкивает меня.
— Нет, — говорит она.
— Что такое?
— Давай прекратим. Я…
— Ну же…
— Где? Здесь? В этой вонючей дыре?
Я осматриваюсь. Пыль. Грязь. Хлам. Нам пришлось бы лечь на заплеванный пол. Ни одеяла. Ни воды. Ни мыла. Ничего.
— Но я хочу к тебе…
— Думаешь, я не хочу? — она быстро уходит от меня и становится спиной к проему. Между нами три метра. — Думаешь, я не хочу? Но не здесь! Мне нужна кровать! Я хочу, чтобы ты был нежен, чтобы нам никто не помешал. А здесь каждую секунду может войти кто угодно. Я хочу, чтобы у нас было время. А тебе через час нужно опять быть в школе.
Она во всем права.
— Итак, придется подождать, пока твой муж снова уедет.
— Так скоро он не уедет.
— Но тогда…
— Предоставь это мне. Я найду для нас местечко. Я же всегда находила где.
Видите, она такая. Только никаких чувств. А если чувство вырвется — нужно начать тут же топтать его ногами! Любовь — только слово…
— Кроме того, здесь есть и приятная сторона, — добавляет она.
— Какая?
— Самораспаление, ожидание премьеры.
Видите, она еще и это говорит.
Глава 5
В этот день на Верене блестящая куртка из черной кожи, ярко-красная юбка, ярко-красный свитер, ярко-красные чулки в сеточку и туфли на высоком каблуке. Иссиня-черные волосы ниспадают на плечи, а глаза горят. Я знаю, это избитое слово, но ее невероятно большие глаза правда горят!
— Оливер…
— Да?
— Кто научил тебя так целоваться?
— Я не знаю…
— Не лги! Это была женщина? Девушка?
— В самом деле, я…
— Скажи мне!
— Верена! Ты ревнуешь?
— Смешно. Мне просто интересно. Она тебя здорово научила.
— Никто меня ничему не учил, кроме тебя. Это была ты. Ты целовала, а я лишь позволял себя целовать.
— Мне уже неинтересно, — она машет рукой.
Вот такая она. За это я ее и люблю. Только за это?
— Когда все случится, Верена, когда?
— Ты больше не можешь ждать?
— Нет.
— Скажи.
— Я больше не могу ждать.
Она несколько раз подряд топнула ногой по полу. Должно быть, ее это возбуждает.
— Ты хорошо выглядишь, Оливер.
— Чушь.
— Честно! Все девчонки за тобой бегают?
— Нет.
— Да. И у тебя уже есть та.
— Это не правда. — Стоп! Я уже так часто врал в жизни. Я не хочу обманывать Верену, не могу обманывать Верену, никогда. — Я…
— Ну?..
— Я только спал с ней — на этом все!
— Для тебя. А для нее? Она тебя любит?
— Да. Но я сразу ей сказал, что не люблю.
— И ты снова пойдешь к ней?
— Никогда больше.
— Она знает об этом?
— Я скажу ей.
— Когда?
— Сегодня. Самое позднее — завтра. Она полусумасшедшая, знаешь? Я должен действовать осторожно, чтобы у нее в голове ничего не щелкнуло.
— Что значит полусумасшедшая?
Я рассказываю Верене все, что пережил с Геральдиной. Она молча слушает и в конце говорит:
— Так, значит, это девушка, которая украла браслет.
— Да.
— Ты должен ей сказать, Оливер. Ты должен ей сказать… почему ты на меня так смотришь?
— Я… конечно, я скажу ей. Странно только, что ты на этом настаиваешь.
— Отчего же странно?
— Обычно ты изображаешь ледышку…
— Я и есть ледышка. Но пока кто-либо мой любовник, других быть не должно.
«Любовь — только слово». Но для нее больше, чем слово, я совершенно уверен. Все это лишь слова.
— Могу я подойти к тебе?
— Если ты снова прикоснешься ко мне, что-то щелкнет в голове у меня.
— Я не буду прикасаться к тебе. Просто не хочу стоять так далеко.
— Подойди ближе, до столба.
Столб стоит в полуметре от нее. Я подхожу к нему.
— А где Эвелин?
— Я оставила ее дома. Я чередую, понимаешь? Чтобы Лео или садовник с женой ничего не заметили. Я сказала, что иду за покупками во Фридхайм. Кстати, этот Лео сегодня в первый раз после вечеринки мил со мной.
Этот Лео… Следует задуматься над такой фразой…
— Оливер, почему ты закрываешь глаза?
— Иначе я заплачу.
— Почему?
— Потому что ты так хороша.
Вот она привычным движением запрокидывает голову, и волосы разлетаются.
— Оливер, у меня плохая новость.
— Плохая новость?
— Мы покидаем виллу и уже завтра возвращаемся во Франкфурт.
Когда-то я брал уроки бокса. На первом же уроке партнер по спаррингу заехал мне в печень. Меня вынесли с ринга. Вот так чувствую я себя и сейчас.
— Муж сообщил это сегодня утром. Не понимаю, что случилось.
— Он что-то заметил?
— Может быть. А может быть, и нет. Иногда он совершает поразительные, непостижимые поступки. Так он на свой лад держит меня в состоянии постоянного страха, понимаешь? Никогда не знаешь, что готовит грядущий час, что на уме у моего господина и повелителя.
— У твоего господина и повелителя…
— Я завишу от него, живу за его счет. И Эвелин тоже. Смог бы ты нас прокормить?
— Я…
Черт побери, отчего я не старше? Почему совершенно ничего представляю собой?
— Пока нет. Только, когда я школу…
— Бедный Оливер, — говорит она, — не печалься. Я очень ловкая. Я уже так часто обманывала мужа. Отсюда на машине всего час пути до Франкфурта. Мы живем на Мигель-аллее, Дом номер 212. И у тебя есть машина.
— Да… — сейчас мне снова хочется плакать.
— Вот видишь! Я найду для нас кафе, найду маленькую гостиницу или пансион. А здесь ты просто исчезнешь. У вас ведь такой забавный воспитатель, ты говоришь.
— Да уж…
— И тогда мы встретимся.
— Но ведь всегда лишь на несколько часов, Верена, всегда лишь на несколько часов!
— Не лучше ли так, чем совсем никак?
— Я хочу быть с тобой всегда-всегда, день и ночь.
— Днем ты ходишь в школу, малыш Оливер… Но мы все же будем вместе… ночи напролет… до рассвета… Чудесные ночи… Мой муж снова уедет…
Внизу идут люди, мы слышим их речь и молчим, пока не стихнут голоса. Тогда я говорю:
— Мерзко.
— Что?
— Послезавтра, вдобавок ко всему, мы поедем на экскурсию! Она будет длиться три дня, И я не смогу приехать во Франкфурт. И не увижу тебя теперь шесть дней.
Она насторожилась:
— А что это за экскурсия?
Я рассказал ей.
Глава 6
Собственно, произошло это так: сегодня у нас снова был урок истории с тощим и хромым доктором Фреем. Он сказал:
— Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас думал, что я рассказываю сказки о Третьем рейхе или преувеличиваю. Поэтому пятнадцатого мы отправимся в Дахау и посетим концентрационный лагерь, который там располагался. На автобусе мы доедем до Мюнхена, переночуем, а на следующий день — в Дахау. Там недалеко. Вообще концлагеря располагались, как правило, вблизи городов и сел. Только люди в этих городах и селах ничего о них не знали. Что с вами, дорогой Зюдхаус?
Отличник Фридрих Зюдхаус, чей отец был раньше нацистом, а теперь — генеральный прокурор, вполголоса что-то сказал. Теперь он встает и громко заявляет:
— Я полагаю, бывший концлагерь — не предмет для экскурсии!
— Мы едем не на экскурсию, дорогой Зюдхаус.
— Господин доктор, могу я вас попросить, не говорить мне вечно «дорогой Зюдхаус»? — У отличника кровь прихлынула к лицу.
— Извините. Я не со зла. Сегодня ночью я прочитал в «Валленштейне»: «При Штральсунде он потерял двадцать пять тысяч человек». После я не мог заснуть и все думал. Что значит «он потерял»? Принадлежали двадцать пять тысяч ему? Двадцать пять тысяч человек — это ведь двадцать пять тысяч жизней, двадцать пять тысяч судеб, надежд, опасений, ожиданий, историй любви. Господин Валленштейн не потерял двадцать пять тысяч человек — двадцать пять тысяч человек умерли, — говорит доктор Фрей и идет, хромая, через весь класс. — И после них остались жены, дети, матери, семьи, невесты! Двадцать пять тысяч — думаю, это очень много. Наверное, многие не умерли сразу, им было очень больно, они еще долго мучились. А из выживших многие остались калеками: однорукими, одноногими, одноглазыми. Об этом не написано в исторических книгах или у Шиллера. Вообще нигде не написано. И нигде не написано, как выглядел концлагерь Дахау, как он выглядит сегодня. Вам следует привыкнуть к тому, что у меня свой метод преподавать историю. Если кто не хочет ехать — заставлять не буду. Нужно только поднять руку.
