Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
– Стэк, завтра на рассвете я уезжаю. В Сиам. Вероятно, больше не вернусь.
– Совсем, сэр?
– Совсем.
– Не возьмёте ли меня с собой, сэр? Уилфрид положил руку слуге на плечо:
– Очень великодушно с вашей стороны, Стэк, но там вы затоскуете,
– Прошу прощенья, сэр, но сейчас вам не стоило бы путешествовать одному.
– Может быть, но я всё-таки поеду.
Стэк взглянул Уилфриду в лицо. Взгляд был серьёзный и напряжённый, словно слуга хотел навсегда запечатлеть это лицо в своём сердце.
– Я долго служил у вас, сэр.
– Знаю, Стэк. Другой не стал бы гак ко мне относиться. Я сделал распоряжение в завещании на тот случай, если со мной что-нибудь случится. Надеюсь, вы останетесь у меня и присмотрите, чтобы квартира была в порядке, если мой отец захочет ею воспользоваться?
– Останусь хоть сторожить квартиру, раз уж нельзя поехать с вами.
А вы твёрдо решили, сэр?
Уилфрид кивнул:
– Твёрдо, Стэк. Что делать с Фошем?
Стэк помялся и выпалил:
– Мне кажется, я должен рассказать вам, сэр… Когда мисс Черрел была здесь в последний раз… в тот вечер, когда вы ушли в Чингфорд… Она сказала, что, если вы уедете, она с радостью возьмёт собаку. А Фош её любит, сэр.
Лицо Уилфрида превратилось в маску.
– Ведите его гулять, – приказал он и поднялся по лестнице.
В нём снова все всколыхнулось. Убийство совершено! Труп раскаянием не воскресишь. Конечно, если ей хочется взять собаку, пусть берет. Но почему женщины держатся за воспоминания, когда нужно только одно – забыть? Он сел за письменный стол и написал:
"Я уезжаю. Так лучше. Фоша доставят к тебе вместе с письмом. Если хочешь взять его, он твой. Я должен быть один. Прости, если можешь, и забудь меня.
Уилфрид".Он написал адрес и, не вставая, медленным взглядом обвёл комнату.
После его возвращения сюда не прошло и трёх месяцев, а ему кажется, что он прожил целую жизнь. Вот там, у камина, стояла Динни после визита её отца. Здесь, на диване, она сидела, глядя на него. Динни здесь, Динни там!
Её улыбка, глаза, волосы! Динни и воспоминания о палатке кочевникабедуина, боровшиеся за него, Уилфрида, и попеременно бравшие верх! Почему он с самого начала не предвидел, каков будет конец? Он должен был знать себя.
Дезерт взял листок бумаги и написал:
"Дорогой отец,
Англия мне пришлась не по душе, и завтра я уезжаю в Снам. Время от времени буду извещать свой банк о перемене адреса. Стэк, как и раньше, присмотрит за квартирой, так что она будет в порядке, когда бы Вам ни понадобилась. Надеюсь, что Вы побережёте себя. Постараюсь присылать Вам иногда монеты для коллекции. До свиданья.
Преданный Вам
Уилфрид".Отец прочтёт и скажет: "Боже мой, какая поспешность! Странный мальчик!" А больше никто ничего не подумает и не скажет, кроме…
Уилфрид взял ещё один листок и написал в банк, затем, окончательно разбитый, лёг на диван.
Пусть вещи уложит Стэк, – у него самого больше нет сил. К счастью, он позаботился привести в порядок паспорт – удивительный документ, делающий человека независимым от себе подобных, пропуск, открывающий ту дорогу к одиночеству, какой тебе хочется идти. В комнате было тихо: в этот предобеденный час, когда движение на время затихает, с улицы не доносилось никакого шума. Лекарство, которое он принимал после приступа малярии, содержало опиум, и Уилфрид постепенно впадал в дремотное состояние. Он глубоко вздохнул, нервное напряжение ослабло. В его полуодурманенном мозгу оживали запахи – запахи верблюжьего помёта, жарящихся зёрен кофе, кошм, пряностей, людных базаров, пустыни с её режущим безжизненным воздухом, зловонных испарений в приречных деревушках; ожили и звуки – причитания нищих, надсадный кашель верблюдов, плач шакала, зов муэдзина, топот ослиных копыт, перестук молотков в руках у чеканщиков серебра, скрип и стоны колодезного журавля. Перед его полузакрытыми глазами поплыли видения, давно знакомые и желанные картины Востока. Теперь это будет другой Восток – ещё более далёкий и удивительный!.. И Дезерт погрузился в настоящий сон.
XXVI
Увидев, как Уилфрид отвернулся от неё в Грин-парке, Динни поняла, что всё кончено навсегда. Его опустошённое лицо взволновало её до глубины души. Она примирится с чем угодно, лишь бы это вновь сделало его счастливым! С того вечера у него на квартире, когда он убежал от неё, Динни готовила себя к самому худшему, втайне не веря больше в возможность другого исхода. После кратких минут, проведённых ею с Майклом в тёмном холле, она немного поспала и утром выпила кофе у себя в комнате. Около десяти утра ей доложили, что её спрашивает какой-то человек с собакой.
Девушка торопливо закончила туалет, надела шляпу и спустилась в холл. К ней может прийти только Стэк.
Слуга стоял у "саркофага", держа на поводке Фоша. Его лицо, понятливое, как всегда, было прорезано морщинами и бледно, как будто он не спал целую ночь.
Он протянул девушке конверт:
– Мистер Дезерт велел вам передать.
Динни открыла дверь в гостиную:
– Входите, пожалуйста, Стэк. Давайте посидим.
Он сел и выпустил из рук поводок. Собака подошла к Динни и положила морду ей на колени. Динни прочла записку.
– Мистер Дезерт пишет, что я могу взять. Фоша.
Стэк уставился на свои ботинки:
– Его уже нет, мисс. Он уехал утренним поездом через Париж на
Марсель.
Девушка увидела капли влаги в складках щёк Стэка. Он громко засопел и сердито провёл рукой по лицу:
– Я прожил с ним четырнадцать лет, мисс. Такое даром не проходит.
Он сказал, что не вернётся.
– Куда он уехал?
– В Сиам.
– Дальняя дорога! – улыбнулась Динни. – Главное – чтобы он снова был счастлив.
– Вот именно, мисс. Может, вам интересно послушать, как кормить собаку? В девять утра давайте ей галету, между шестью и семью вечера – овсяную похлёбку с кусочком говядины или баранины. Больше ничего не надо… Фош – хороший, спокойный пёс. Дома ведёт себя как настоящий джентльмен. Если захотите, он может спать у вас в комнате.
– Вы остаётесь на прежнем месте, Стэк?
– Да, мисс. Квартира-то ведь их светлости. Я всегда говорил вам, мисс, что мистер Дезерт – человек стремительный, но в этот раз он, по-моему, долго думал. Не было ему в Англии счастья.
– Я тоже уверена, что он всё хорошо обдумал. Могу я быть чем-нибудь вам полезна, Стэк?
Слуга покачал головой, глаза его остановились на лице девушки, и она поняла, что он хочет, но не решается высказать ей своё сочувствие.
Девушка встала:
– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь с Фошем. Пусть привыкает ко мне.
– Правильно, мисс. Я всегда держу его на поводке, спускаю только в парках. Если понадобится что-нибудь спросить насчёт него, номер телефона у вас есть.
Динни протянула руку:
– Ну, до свиданья, Стэк. Желаю вам всего наилучшего.
– Того же и вам, мисс.
В глазах слуги светилось нечто большее, чем понятливость; рукопожатие его было судорожно крепким. Пока он не ушёл и дверь не закрылась, Динни продолжала улыбаться; затем опустилась на кушетку и закрыла глаза руками. Собака, проводившая Стэка до дверей, поскулила и вернулась к девушке. Та открыла глаза, взяла лежавшую у неё на коленях записку Уилфрида и порвала её.
– Ну, Фош, что будем делать? Пойдём погуляем? – предложила Динни.
Хвост завилял. Собака опять тихонько заскулила.
– Тогда пошли, милый.
Динни чувствовала, что держится она твёрдо, но какая-то пружинка внутри лопнула. Ведя собаку на поводке, она направилась к вокзалу Виктория и остановилась возле памятника. Здесь все по-старому, только листва вокруг него стала гуще. Человек и лошадь – далёкие, отрешённые, сдержанные! Искусно сделано! Девушка долго стояла перед группой, подняв вверх исхудалое, осунувшееся лицо с сухими глазами, а пёс терпеливо сидел рядом с ней.
Потом Динни вздрогнула, повернулась и быстро повела его к парку. Погуляла там немного, отправилась на Маунт-стрит и осведомилась, дома ли сэр Лоренс. Он сидел у себя в кабинете.
– Какая симпатичная собака, дорогая! Твоя? – спросил он.
– Да. Дядя Лоренс, можно вас попросить об одной вещи?
– Разумеется.
– Уилфрид уехал. С утренним поездом. Он не вернётся. Будьте так, добры, предупредите моих, и Майкла, и тётю Эм, и Эдриена, что я не желаю больше разговоров об этом.
Сэр Лоренс наклонил голову, взял руку племянницы и поднёс к губам.
– Я хотел тебе кое-что показать, Динни.
Баронет взял со стола небольшую статуэтку Вольтера:
– Я купил её по случаю позавчера. До, чего восхитительный старый циник! Француз в роли циника куда приятней всех остальных. Почему – загадка, хотя и ясно, что цинизм терпим лишь в комбинации с изяществом и остроумием. Без них он просто невоспитанность. Циник англичанин – это человек, который всем недоволен. Циник немец – нечто вроде вепря. Циник скандинав – чума. Американец циником не бывает, – он слишком суетлив. У русского чересчур непостоянный для циника склад ума. По-моему, подлинный циник возможен, помимо Франции, также в Австрии и в Северном Китае. Видимо, тут всё зависит от географической широты.
