Жорж Санд - Нанон
Благодаря нашим заботам приор легко перенес эту суровую зиму, но с наступлением весны внезапно заболел. Я не отходила от него ни на шаг, ни о чем больше не думая и не заботясь. Я сказала себе: пусть все хозяйство идет прахом, лишь бы приор был под неусыпным присмотром. Его болезнь принадлежала к числу тех недугов, когда мужество оставляет человека. Он не чувствовал себя немощным, хорошо ел и даже мог бы ходить, если бы его не мучили приступы удушья. Из-за них он впадал в гневливость и раздражение, а потом в глубокое уныние. В эти минуты только я одна и умела его утешить.
Как-то раз, когда астма отпустила его, он заставил меня пойти прогуляться, и, воспользовавшись этим, я решила проведать другую больную, бедную женщину, которая жила довольно далеко и в которой я принимала участие. Туда и обратно я шла очень быстро, но дни еще были короткие, и хотя я отправилась в полдень, ночь меня застала в лесу. В нем водились волки, поэтому я обрадовалась, услышав голоса людей, идущих по большой лесной дороге, — я же шла окольным путем к опушке. И вот я надумала пойти за ними следом, — это оградило бы меня от хищников. Однако путники были не из нашей деревни, ибо шли совсем в другом направлении, а мне, довольно взрослой девице, не подобало разгуливать по лесу с незнакомцами. Поэтому я скользила за ними совершенно бесшумно.
Их голоса отчетливо долетали до меня, и я разобрала несколько слов, в том числе — «приор», «монастырь Валькрё», «полночь».
Я насторожилась, прибавила шагу, по-прежнему не выдавая своего присутствия, и скоро очутилась на таком расстоянии, что слышала уже каждое слово.
Они остановились, и хотя в ночной темноте я не могла их разглядеть сквозь сплетения веток, но по голосам поняла, что их трое. Они поджидали своих приятелей, и те не преминули появиться, а потом пришли еще какие-то люди. Все держались очень таинственно, разговаривали только вполголоса, называли друг друга странными кличками — «Ищейка», «Пороховой картуз», «Обмани смерть», — так что в конце концов я сообразила, что передо мной, наверное, заговорщики. К тому же они сыпали словами и выражениями, напоминавшими воровской жаргон.
Тем не менее я поняла, вернее, догадалась, о чем идет речь: передо мной была шайка разбойников, которые, прикидываясь роялистами, совершали ночные набеги на замки и фермы, истязали людей, отнимали у них деньги. Об этих злодеях часто говорили в наших краях и смертельно их боялись. Рассказывали, что они невероятно зверствуют и совершают дерзкие грабежи. Нас столько лет подряд пугали разбойниками, которые так и не появлялись, что я перестала в них верить. И вот случай столкнул меня нос к носу с грозной опасностью.
Их было семеро — слишком мало, по их мнению, для набега на аббатство, а ныне ферму, Больё, где жило много народу и была надежная охрана. В Валькрё же, говорили они, только и есть, что старый приор, двое пожилых работников и две женщины. Осведомлены они были отлично, хотя и не брали в расчет Дюмона, а это говорило о том, что никто из нашей общины не затесался в их компанию. Я с радостью отметила это.
Напасть на монастырь, конечно, было проще простого, только чем стоящим они могли там поживиться? О сбережениях приора не ведал никто, а все деньги монахов были переданы Республике. Стало быть, им предстояло лишь удовольствие разграбить имение якобинца Костежу.
Один из них, правда, с пеной у рта доказывал, что у приора припрятаны денежки. Разбойник утверждал, что такие люди, как приор, гораздо хитрее Республики и всегда умели кое-что утаивать от нее. Судя по всему, церковников и якобинцев он ставил на одну доску.
С ним, по-видимому, согласились и другие, ибо теперь заговорили о том, как пробраться в монастырь. Решено было, что двое из этих головорезов вечером появятся у нас под видом нищих и попросятся переночевать в сарае. В полночь они откроют ворота другим: как я поняла, они отлично знали, что проломы в стенах заделаны, а перелезть через ограду нелегко. Покамест разбойники решили поужинать у здешнего лесника, который, как оказалось, был «свой человек», их сообщник и укрыватель краденого.
Я поняла, что нельзя терять ни минуты, иначе они и впрямь приведут в исполнение свой блистательный план. Но, стараясь незаметно выбраться из укрытия, в темноте я споткнулась о пень и с шумом растянулась. Те сразу же замолчали, и я услышала, как щелкнули курки их ружей. Я лежала на земле ни жива ни мертва. Они шарили в двух шагах от меня, и я уже думала, что пробил мой последний час — злодеи не щадили тех, кто ненароком узнавал об их тайных замыслах. Но, по счастью, они меня не нашли и решили, что с дерева сорвался высохший сук. Воспользовавшись тем, что они с шумом двинулись по большаку, я побежала со всех ног. Однако все тропинки вели к этому самому большаку, где я могла опять столкнуться с ними, поэтому, продираясь сквозь густой кустарник, я уже не понимала, куда забрела, и добрых полчаса блуждала вслепую, боясь, что иду назад и вот-вот напорюсь на разбойников.
Набив себе о деревья изрядное количество шишек и в кровь исцарапавшись о колючий терновник, я выбралась на опушку и, перебежав через пустошь, набрела наконец на дорогу в Валькрё. Хотя было довольно холодно, домой я прибежала вся в поту и так запыхалась, что сперва не могла ничего толком объяснить. Первым делом я кинулась к нашему бывшему мэру, которого два дня назад опять избрали на эту должность, и рассказала ему о моем приключении. Он знал, что я не робкого десятка и не фантазерка, поэтому приказал полевому сторожу немедленно собрать народ и предупредить об опасности, которая грозит монастырю. В Валькрё сильных мужчин не было: всю молодежь забрали в армию, но старики отличались смелостью; узнав, что бандитов всего семеро, они решили их поймать, предполагая, что в эту банду входят и отпетые негодяи из нашей округи, а их ненавидели куда больше, чем пришлых.
Каждый вооружился чем бог послал: у кого сохранились еще старые ружья, утаенные от конфискации, кроме того, у крестьян были пресловутые пики и алебарды, взятые в монастыре еще в 1789 году и составлявшие основное вооружение наших представителей национальной гвардии. Мне поручили приветливо встретить мнимых нищих и не мешать им в полночь открыть ворота. Мы условились, что двадцать крестьян спрячутся в канаве вокруг чудотворного источника и еще десяток укроется в монастырской часовне, так что разбойники будут взяты в кольцо.
Потом я поспешила предупредить приора и уговорила его не высовывать нос из спальни, которую, по моему поручению, сторожили Дюмон с Мариоттой; в качестве оружия на случай нападения Мариотта со смехом поставила за дверью огромный вертел. Двое работников бодрствовали на кухне, а я отправилась к воротам, чтобы встретить самозваных нищих, которые не преминули явиться; я их впустила, не выказав ни малейшего недоверия.
Я спросила, не накормить ли их; они ответили, что есть не хотят, но очень устали, так как прошли пешком много лье, и теперь им только бы соснуть. Я провела их в сарай, и они разлеглись на куче папоротника, точно их и впрямь сморила усталость. Я упрашивала наших друзей из деревни пробираться в часовню по одному и в полном молчании. Но все мои просьбы были тщетны: они стали перешептываться, и скоро я заметила, что разбойники не спят, оба встревожены и выбираются потихоньку во двор осмотреться. Когда пробило одиннадцать, все приготовления наших защитников были закончены. В это время, к нашему удивлению, на башне начали ухать совы. Я — прислушалась и сразу сказала:
— Никакие это не совы. Те перекликнутся и сразу умолкают. Не сомневаюсь, что двое наших разбойников забрались на чердак и предупреждают товарищей, чтобы те не подходили к монастырю, потому что в нем полно охраны. Не удивлюсь, если они сейчас сделают попытку выбраться отсюда и присоединиться к своим.
— В таком случае, — ответили мои защитники, — надо их подкараулить, неожиданно напасть и взять под стражу.
Все это мы и проделали без особого труда, так как разбойники, не сопротивляясь, сразу же сдались нам, притворившись, будто не могут взять в толк, в чем их обвиняют. Мы посадили обоих в монастырский карцер, лишив их возможности подать знак сообщникам; впрочем, они и не пытались этого сделать, так как это их выдало бы с головой.
Возня с ними заняла примерно час, и, когда пробило полночь, все уже стояли по своим местам. Мы приоткрыли ворота и в течение десяти минут старались не шевелиться и не разговаривать. Я укрылась на башенке брата-привратника, чтобы при случае швырять камнями в нападающих, так как ждала настоящего сражения и не желала, чтобы мои друзья рисковали, а я оставалась в стороне.
Внезапно я почуяла запах гари и, выглянув в амбразуру, выходившую во двор, увидела, что из сарая клубами валит дым. Разбойники, то ли умышленно, то ли по недосмотру, подожгли его при выходе. Я мгновенно предупредила людей в часовне. Мы быстро потушили пожар, а крестьяне, засевшие в канаве у фонтана, собрались все до единого у ворот, отказавшись от первоначального замысла захватить шайку врасплох. Но остальные разбойники так и не посмели появиться, только прислали двух дозорных, и когда крестьяне кинулись к ним, те, повернув, так пришпорили лошадей, что скоро исчезли в темноте. Мы были пешие, а они на отличных конях, так что нам пришлось отказаться от погони и поимки. Наша конная охрана искала их несколько ночей напролет, но так и вернулась ни с чем. Они, конечно, были напуганы и больше не появились ни у нас в монастыре, ни в округе. Наших пленников мы препроводили в Шамбон, где их подвергли допросу. Один из них все отрицал и божился, что если ненароком и поджег сарай, раскуривая трубку, то понятия не имел об этом и ему не в чем оправдываться или виниться. Другой прикинулся дурачком и вообще не отвечал ни на один вопрос. При обыске у них нашли огромные ножи наподобие кинжалов; больше ничто не изобличало их злодейского намерения. Разбойников продержали в тюрьме довольно долго, все пытались узнать, кто они такие, да так ничего и не добились. Потом их судили как бродяг и заключили на несколько месяцев в Лиможскую тюрьму.
