Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
— Меня-то! — воскликнул он. — Да я что кролик ободранный. У меня вон все кости выпирают.
— Хотела бы я знать, где они у тебя выпирают, — возразила жена.
— Да везде-е! Мешок костей я, вот чего.
Миссис Морел рассмеялась. У него до сих пор было замечательно молодое тело, мускулистое, безо всякого жира. Кожа гладкая и чистая. Можно бы подумать, это тело мужчины, которому и тридцати нет, вот только слишком много синих шрамов, будто следы татуировки, где угольная пыль забилась под кожу, да еще грудь слишком волосатая. Но он уныло провел ладонями по бокам. Он был совершенно уверен, что раз он не оброс жирком, значит, тощ, как голодная крыса.
Пол взглянул на тяжелые, темные, заскорузлые руки отца со сломанными ногтями, поглаживающие безупречно гладкую кожу на боках, и несоответствие это его ошеломило. Так странно, что это одна и та же плоть.
— У тебя, наверно, раньше прекрасная была фигура, — сказал он отцу.
— Ха! — воскликнул углекоп и огляделся испуганно и робко, совсем по-детски.
— Это правда! — воскликнула миссис Морел. — Если б только он не съеживался весь, будто стараясь забиться в щель.
— У меня! — воскликнул Морел. — У меня хорошая фигура! Да я всегда был сущий скелет.
— Ты что! — воскликнула жена.
— Вот те крест! — сказал он. — Ты таким только меня и видела, я ж так камнем и качусь под уклон.
Жена сидела и смеялась.
— У тебя железный организм, — сказала она, — и если главное — тело, тебе было дано как никому. Ты бы видел его молодым! — вдруг крикнула она Полу и поднялась, изобразила, какая великолепная осанка была когда-то у мужа.
Морел застенчиво на нее смотрел. Он опять увидел прежнюю ее страсть к нему. Вот что на миг вспыхнуло в жене. Он был смущен, и оробел, и застеснялся. И однако, вновь ощутил былой пыл. Но тотчас почувствовал, в какую развалину он превратился за последние годы. Захотелось вскинуться, сбежать от случившегося.
— Потри мне малость спину, — попросил он жену.
Она принесла хорошо намыленную фланельку и похлопала его по плечам. Он подскочил.
— Ах ты злодейка! — вскричал он. — Тряпка ж холодная как смерть.
— Тебе родиться бы саламандрой, — со смехом сказала она и все терла ему спину. Редко, редко она так его обихаживала. Обычно это делали дети.
— Тебе и на том свете не хватило бы жару, — прибавила она.
— И то, — согласился он. — Как бы сквозняк меня не прохватил.
Но она уже кончила. Кое-как его вытерла, сходила наверх и тут же вернулась с другими брюками. Обсохнув, он натянул рубаху. Потом, красный и лоснящийся, волосы всклокочены, фланелевая рубаха висит поверх шахтерских штанов, он стоял и грел одежду, которую собирался надеть. Поворачивал ее, выворачивал наизнанку, даже подпалил.
— Боже милостивый! — воскликнула миссис Морел. — Да оденься ты!
— А тебе понравилось бы влезать в штаны, ледяные, будто лохань с водой? — сказал он.
Наконец он скинул шахтерские штаны и надел приличные черные брюки. Все это он проделывал на каминном коврике, так же делал бы и при Энни и ее друзьях.
Миссис Морел перевернула в печи хлеб. Потом из большой красной глиняной миски, что стояла в углу, взяла еще теста, придала ему нужную форму и положила на противень. В эту минуту постучал и вошел Баркер. Спокойный, плотный, небольшого росточка, с таким видом, будто он и сквозь каменную стену пройдет. Черные волосы коротко острижены, голова костистая. Как почти все углекопы, он был бледный, но крепкий и подтянутый.
— Наше вам, хозяйка. — Он кивнул миссис Морел и со вздохом сел.
— Добрый вечер, — приветливо ответила она.
— У тебя башмаки скрипят, — сказал Морел.
— А я и не заметил, — сказал Баркер.
Он сразу несколько стушевался, так бывало со всеми углекопами в кухне миссис Морел.
— А как ваша хозяйка? — спросила она.
Недавно Баркер ей сказал: «У нас не нынче завтра третий будет, вот какое дело».
— Сдается мне, она ничего, — сказал он и почесал в затылке.
— Так когда ждете? — спросила миссис Морел.
— Да теперь в любую минуту не диво.
— А-а. И держится она молодцом?
— Да, что надо.
— Слава Богу, ведь она не очень-то крепкая.
— Да уж. А я опять сглупил.
— Что такое?
Миссис Морел знала, не станет Баркер совершать особые глупости.
— Да сумку хозяйственную не прихватил из дому.
— Возьмите мою.
— Не-е, вам самой понадобится.
— Нет-нет. Я с плетеной хожу.
Она не раз видела, как маленький углекоп деловито покупал в пятницу вечером недельный запас бакалейных товаров и мяса, и восхищалась им. «Баркер ростом мал, а в сто раз больше мужчина, чем ты», — говорила она мужу.
Пришел Уэссон. Был он тощий, на вид не очень-то крепкий, по-мальчишески простодушный, и улыбка глуповатая для отца семерых детей. Но жена его была женщина пылкая.
— Я гляжу, ты меня обошел, — сказал он с бледной улыбкой.
— Ага, — ответил Баркер.
Пришедший снял шапку и размотал длиннейший шерстяной шарф. Острый нос его покраснел.
— Боюсь, вы замерзли, мистер Уэссон, — сказала миссис Морел.
— Да, холодновато, — ответил он.
— Так садитесь к огню.
— Не, уж останусь, где есть.
Оба углекопа сидели в сторонке. И никак нельзя было убедить их подсесть к очагу. Очаг свят в доме, он для семьи.
— Поди сядь в кресло, — весело предложил Морел.
— Не, спасибочки, мне и тут очень даже хорошо.
— Да, правда, сядьте сюда, — настаивала миссис Морел.
Он поднялся и смущенно подошел. И смущенно сел в кресло Морела. То было слишком большой вольностью. Но подле огня его охватило истинное блаженство.
— А грудь у вас как? — поинтересовалась миссис Морел.
Он опять улыбнулся, голубые глаза его повеселели.
— А очень даже ничего, — ответил он.
— А грохочет в груди, будто литавра, — коротко сказал Баркер.
Миссис Морел огорченно прищелкнула языком.
— А фланелевую фуфайку вам сшили?
— Нет покуда, — с улыбкой ответил он.
— Да что ж это вы? — упрекнула она.
— Сошьют, — с улыбкой заверил он.
— Будешь ждать до второго пришествия! — объявил Баркер.
И Баркера и Морела Уэссон раздражал. Но ведь оба они были такие крепыши, словно железные.
Почти уже покончив с одеванием, Морел подвинул к Полу сумку с деньгами.
— Посчитай, сынок, — смиренно попросил он.
Пол с досадой оторвался от своих книг и от карандаша, перевернул сумку вверх дном. На стол выпал запечатанный мешочек с серебром на пять фунтов, а еще соверены и мелочь. Он быстро посчитал, сверился с чеками — там было записано количество угля, — аккуратно уложил деньги. Потом чеки просмотрел Баркер.
Миссис Морел ушла наверх, и трое мужчин подошли к столу. Морел, как хозяин дома, сел в свое кресло, спиной к жаркому огню. У двух его сотоварищей места были попрохладнее. Никто не считал деньги.
— Сколько, мы сказали, причитается Симпсону? — спросил Морел. И они с минуту прикидывали дневной заработок. Потом сумму эту отложили в сторону.
— А Биллу Нейлору?
Эти деньги тоже взяли из общей кучи.
Потом, оттого что Уэссон жил в доме Компании и его квартирная плата была удержана, Морел и Баркер взяли каждый по четыре шиллинга шесть пенсов. И оттого что Морелу уже доставили топливо и он уже не был старшим, Баркер и Уэссон взяли по четыре шиллинга. Дальше все пошло просто. Морел давал каждому по соверену, пока они не кончились; потом по полукроне, пока не осталось ни одной; каждому по шиллингу, пока не осталось ни одного. Если под конец что-то не делилось, Морел брал это и ставил выпивку.
Потом все трое поднялись и ушли. Морел поспешил удрать из дому, пока жена не спустилась. Она услышала, как закрылась дверь, и сошла вниз. Она поскорей заглянула в духовку, на хлебы. Потом посмотрела на стол, увидела оставленные ей деньги. Пол все это время занимался. Но теперь он чувствовал, что мать считает деньги и в ней закипает гнев.
Она опять поцокала языком.
Пол нахмурился. Когда мать сердилась, он совсем не мог заниматься. Она опять пересчитала деньги.
— Жалкие двадцать пять шиллингов! — воскликнула она. — Сколько им выписали?
— Десять фунтов одиннадцать шиллингов, — раздраженно ответил Пол. С ужасом ждал он, что за этим последует.
— А со мной скопидомничает, дает двадцать пять шиллингов, да в эту неделю еще в кассу взаимной помощи! Но я его знаю. Он думает, раз теперь ты зарабатываешь, значит, он больше не обязан содержать семью. Да, и может сам спустить все свои деньги. Но я ему покажу.
— Ох, мама, не надо! — воскликнул Пол.
— Что не надо, скажи на милость? — закричала мать.
— Не заводись опять, я не могу заниматься.
Она тотчас притихла.
— Да, все это очень хорошо, — сказала она — но как прикажешь мне выкручиваться?
