Джон Голсуорси - Лебединая песня
— Будет исполнено, сэр. Не интересуют ли вас эти бокалы? Очень оригинальные.
— Больше ничего! — сказал Сомс. — До свидания! Он дал приказчику свою карточку, окинул магазин холодным взглядом и вышел. Одной заботой меньше!
Под брызгами сентябрьского солнца он шел по Пикадилли на запад, в Грин-парк. Эти мягкие осенние дни хорошо на него действовали. Ему не стало жарко, и холодно не было.
И платаны, чуть начинавшие желтеть, радовали его — хорошие деревья, стройные. Шагая по траве лужаек, Сомс даже ощущал умиление. Звук быстрых, нагонявших его шагов вторгся в его сознание. Голос сказал:
— А, Форсайт! Вы на собрание к Майклу? Пойдемте вместе!
«Старый Монт», как всегда самоуверенный, болтливый! Вот и сейчас пошел трещать!
— Как вы смотрите на все эти перемены в Лондоне, Форсайт? Помните, широкие панталоны и кринолины — расцвет Лича{50} — старый Пэм{51} на коне? Сентябрь навевает воспоминания.
— Это все поверхностное, — сказал Сомс.
— Поверхностное? Иногда и мне так кажется. Но есть и существенная разница — разница между романами Остин и Троллопа и современными писателями{52}. Приходов не осталось. Классы? Да, но грань между ними проводит человек, а не бог, как во времена Троллопа.
Сомс фыркнул. Вечно он так странно выражается!
— Если дальше пойдем такими темпами, скоро вообще никакой грани не будет, — сказал он.
— А вы, пожалуй, не правы, Форсайт. Я бы не удивился возвращению лошади.
— При чем тут лошадь? — пробурчал Сомс.
— Ждать нам остается только царства небесного на земле, — продолжал сэр Лоренс, помахивая тросточкой. — Тогда у нас опять начнется расцвет личности. А царство небесное уже почти наступило.
— Совершенно вас не понимаю, — сказал Сомс.
— Обучение бесплатное; женщины имеют право голоса; даже у рабочего есть — или скоро будет — автомобиль; трущобы обречены на гибель — благодаря вам, Форсайт; развлечения и новости проникают под каждую крышу; либеральная партия сдана в архив; свобода торговли стала величиной переменной; спорт доступен в любых количествах; догматам дали по шее; генеральной стачке тоже; бойскаутов что ни день, то больше; платья удобные; и волосы короткие — это все признаки царства небесного.
— Но при чем тут все-таки лошадь?
— Символ, дорогой мой Форсайт! Лошадь нельзя подвести ни под стандарт, ни под социализм. Начинается реакция против единообразия. Еще немножко царства небесного — и мы опять начнем заниматься своей душой и ездить цугом.
— Что это за шум? — сказал Сомс. — Будто кто-то взывает о помощи.
Сэр Лоренс вздернул бровь.
— Это пылесос в Букингемском дворце. В них много человеческого.
Сомс глухо заворчал — не умеет этот человек быть серьезным! Ну-ну, скоро, может быть, придется. Если Флёр… Но не хотелось думать об этом «если».
— Что меня восхищает в англичанах, — вдруг заговорил сэр Лоренс, это их эволюционизм. Они подаются вперед и назад, и снова вперед. Иностранцы считают их безнадежными консерваторами, но у них есть своя логика — это великая вещь, Форсайт. Как вы думаете поступить с вашими картинами, когда соберетесь на тот свет? Завещаете их государству?
— Смотря по тому, как оно со мной обойдется. Если они еще повысят налог на наследство, я изменю завещание.
— По принципу наших предков, а? Либо добровольная служба, либо никакой! Молодцы были наши предки.
— Насчет ваших не знаю, — сказал Сомс, — мои были просто фермеры. Я завтра еду взглянуть на них, — добавил он с вызовом.
— Чудесно! Надеюсь, вы застанете их дома.
— Мы опоздали, — сказал Сомс, заглядывая в окно столовой, из которого выглядывали члены комитета. — Половина седьмого! Ну и забавный народ!
— Мы всегда забавный народ, — сказал сэр Лоренс, входя за ним в дверь, — только не в собственных глазах. Это первая из жизненных основ, Форсайт.
VII
ЗАВТРА
Флёр встретила их в холле. Оставив Джона в Доркинге, она с недозволенной скоростью прикатила обратно в Лондон, чтобы создать впечатление, что мысли ее заняты исключительно благоустройством трущоб. «Помещик» уехал стрелять куропаток, и председательствовал епископ. Флёр прошла к буфету и стала разливать чай, пока Майкл читал протокол предыдущего собрания. Епископ, сэр Годфри Бедвин, мистер Монтросс, ее свекор и сама она пили китайский чай; сэр Тимоти — виски с содовой; Майкл — ничего; маркиз, Хилери и ее отец — цейлонский чай; и каждый утверждал, что остальные портят себе пищеварение. Отец постоянно говорил ей, что она пьет китайский чай только потому, что он в моде: нравиться он ей, конечно, не может. Наливая каждому положенный напиток, она пыталась представить себе, что бы они подумали, если б знали, чем, кроме чая, заняты ее мысли. Завтра у Джона последний сеанс, и она делает решительный шаг! Два месяца — с тех пор как они танцевали с ним в Нетлфолде — она терпела, завтра это кончится. Завтра в этот час она потребует своего. Она знала, что для всякого контракта нужны две стороны, но это ее не смущало. Она верила верой красивой, влюбленной женщины. Ее воля исполнится, но никто не должен узнать об этом. И, передавая чашки, она улыбалась неведению этих умных старых людей. Они не узнают, никто не узнает; уж конечно, не этот молодой — человек, который прошлой ночью обнимал ее! И, думая о том, кому это еще только предстояло, она села у камина с чашкой чая и блокнотом, а сердце у нее колотилось, и полузакрытые глаза видели лицо Джона, обернувшееся к ней с порога вокзала. Свершение! Она, как Иаков, семь лет выслуживала свою любовь{53} — семь долгих, долгих лет! И пока она сидела, слушая нудное гудение епископа и сэра Годфри, бессвязные восклицания сэра Тимоти, редкие, сдержанные замечания отца, — ясное, четкое, упрямое сознание, которым наделила ее французская кровь, было занято усовершенствованием механизма тайной жизни, которую они начнут завтра, вкусив запретного плода. Тайная жизнь — безопасная жизнь, если отбросить трусливые колебания, щепетильность и угрызения совести! Она так была в этом уверена, словно раз десять жила тайной жизнью. Она сама все устроит. У Джона не будет никаких забот. И никто не узнает!
— Флёр, запиши это, пожалуйста.
— Хорошо.
И карандаш забегал по блокноту: «Спросить Майкла, что нужно было записать».
— Миссис Монт!
— Да, сэр Тимоти?
— Вы бы нам не устроили такой… ну как это называется?
— Утренник?
— Нет, нет! Ну, базар, что ли.
— С удовольствием.
Чем больше базаров она для них устроит, тем безупречнее ее репутация, тем больше свободы, и тем вернее она заслужит свою тайную жизнь и сможет ею наслаждаться и смеяться над ними.
Заговорил Хилери. А он что подумал бы, если бы знал?
— По-моему, Флёр, нам и утренник необходим. Публика такая добрая, всегда заплатит гинею, чтобы пойти туда, куда ее в другое время даром не затащишь. Вы как полагаете, епископ?
— Утренник — ну конечно!
— Утренники — какая гадость!
— А мы подберем хорошую пьесу, мистер Форсайт, что-нибудь чуть старомодное — одну из вещей Л.С.Д. Составило бы нам рекламу. Ваше мнение, лорд Шропшир?
— Моя внучка Марджори могла бы вам помочь — и ей пошло бы на пользу.
— Гм! Если она этим займется, старомодно не будет.
И Флёр увидела, что, говоря это, отец посмотрел на нее. Если б он только знал, как мало это ее теперь трогает; до чего мелкими кажутся ей тогдашние чувства.
— Мистер Монтросс, у вас есть на примете театр?
— Достать смогу, мистер Черрел.
— Отлично! Так поручим это дело вам с лордом Шропшир и моему племяннику. Флёр, расскажите нам, как у вас дела в доме отдыха?
— Очень хорошо, дядя Хилери. Переполнено. Девушки такие милые.
— Распущенная, верно, публика?
— О нет, сэр Тимоти, они ведут себя примерно.
Если б мог этот усатый старик прочесть в мыслях у «примерной» леди, которая их опекает!
— Ну, значит, так. Мы как будто кончили, сэр, вы разрешите? У меня свидание с одним американцем насчет муравьев. Мало мы, по-моему, встряхнули этих домовладельцев. Спокойной ночи!
Флёр сделала Майклу знак остаться и пошла провожать сэра Тимоти.
— Который ваш зонтик, сэр Тимоти?
— Не знаю; вот этот как будто лучше других. Если будете устраивать базар, миссис Монт, хорошо бы вам продать на нем епископа. Терпеть не могу, когда люди мямлят, да еще на месте председателя.
Флёр улыбнулась, он галантно приподнял шляпу. Все они были с ней галантны, и это ей льстило. Но если б они узнали?! Темнеют деревья сквера, только что зажгли фонари. Хорошо еще, что такая погода — сухая, теплая. Она стояла в дверях, глубоко дыша. Завтра в это время она будет неверной женой! Ну что ж, не больше, чем всегда была в тайных мечтах.
