Николай Лейкин - В царстве глины и огня
— Можно присѣсть около васъ, Авдотья Силантьевна? спросилъ обжигало, все еще стоявшій до сихъ поръ.
— Всѣмъ сказала-бы, что можно, а вамъ скажу, что нельзя. Не стоите вы этого. Я просила пивка купить, а вы не купили.
— Послѣ завтра я васъ пивомъ угощу. Послѣ завтра праздникъ, вы не будете работать и я васъ угощу и даже самъ съ вами выпью.
— Да врете вы! недовѣрчиво посмотрѣла на обжигалу Дунька.
— Подлецомъ насчетъ своего слова никогда не былъ, гордо отвѣчалъ тотъ. — Такъ ужь и быть, извольте… Угощу и самъ съ вами выпью.
— Вотъ диво-то будетъ! Да вѣдь тогда всѣ деревенскія собаки залаютъ, когда мы съ вами придемъ въ трактиръ. Ну, садитесь, коли такъ.
— Мы дома выпьемъ-съ… У себя на заводѣ. Отправимся съ вами за глиняную выемку на лужокъ, сядемъ около кустиковъ и на легкомъ воздухѣ… Я захвачу ситника и ветчины, захвачу яицъ, гостинцевъ и будетъ это у насъ на манеръ обѣда, сказалъ обжигало, садясь.
— Ну, ладно. Это стало быть во вторникъ. Во вторникъ праздникъ. До обѣда я буду работать, потому мнѣ хочется къ средѣ пять тысячъ кирпичей сдать, а послѣ обѣда пойдемте. Вы сколько пива-то купите? Я хочу и Матрешку съ собой взять. Можно Матрешку съ собой взять?
— Нѣтъ, ужъ я попросилъ-бы васъ, что-бы вы были однѣ. Я хочу обширный разговоръ съ вами завести.
Дунька лукаво улыбнулась и произнесла:
— Ну, ладно. А только вы побольше пива-то захватите. Ужь въ кои-то вѣки разъ угощать будете, такъ надо хорошо.
— Не говорите, Дунечка, такъ… Не раздражайте моего сердца, — упрашивалъ обжигало. — Когда вы вашими ангельскими губками говорите о пьянственныхъ предметахъ, у меня всѣ нутренности поворачиваются, а въ головѣ дѣлается какъ-бы полоумство какое.
— Вотъ странный-то вы человѣкъ! усмѣхнулась Дунька. — Совсѣмъ странный. Знаете что?.. Вѣдь вы порченный, это у васъ порча. Смотрите, даже поблѣднѣли, даже въ лицѣ измѣнились.
— Слышать не могу въ вашихъ устахъ такія слова.
— Порча, порча это у васъ. И эта порча у васъ отъ книжекъ, Глѣбъ Кирилычъ. Вы вѣдь, говорятъ, все книжки читаете. Право слово, отъ книжекъ.
— Книжки я дѣйствительно люблю читать въ свободное время, а только это не отъ нихъ-съ. Книжка умъ человѣку даетъ и понятіе.
— Однако зачитаться-то вѣдь можно. Когда я жила при матери въ Разуваевѣ, то въ пяти верстахъ отъ насъ былъ одинъ баринъ, который книжки читалъ. Усадьба у евоннаго отца тамъ и самъ онъ молоденькій, премолоденькій. Читалъ, читалъ тоже вотъ такъ — и вдругъ у него помутилось въ головѣ, сталъ какъ полоумный ходить, пошелъ на охоту, да и застрѣлился въ лѣсу. Послѣ нашли… Лежитъ… И пуля вотъ въ это мѣсто… Я бѣгала смотрѣть, когда его въ усадьбу привезли. Вотъ и съ вами тоже можетъ случиться.
— Ежели случится, то отъ другаго предмета! — вздохнулъ обжигало.
— Вы про что читаете-то? — спросила Дунька.
— Сочиненія Пушкина у меня. Стихи-съ… Полтора рубля въ Петербургѣ заплатилъ. Нѣсколько книжекъ… Вотъ другой-бы на четверть водки эти деньги, а я книжки купилъ. Потомъ у меня есть «Путешествіе на луну»… Какъ одинъ человѣкъ…
— Ахъ, страсти какія! Да развѣ можно на луну?.. Послушайте, а есть у васъ пѣсни?
— Пѣсенъ нѣтъ. «Таинственный монахъ» есть. Очень интересный романъ.
— Вотъ ежели-бы у васъ пѣсни были, то я попросила-бы васъ почитать и сама послушала-бы…
— Авдотья Силантьевна! Я куплю-съ… Въ лучшемъ видѣ для васъ пѣсенникъ куплю. Это не пиво-съ… встрепенулся обжигало. — Даже два пѣсенника куплю и вамъ въ презентъ… Читайте на здоровье.
— Да сама-то я еле разбираю. Учили меня грамотѣ, но ничего не вышло. А вы купите и сами мнѣ почитайте. Помните, тутъ по веснѣ такой рыжій солдатъ былъ?.. Онъ изъ витебской компаніи, витебскій онъ самъ… Такъ вотъ у него былъ пѣсенникъ, и онъ мнѣ и Матрешкѣ читалъ. Чудесно! И сколько тамъ пѣсенъ! Разныя-преразныя. Также люблю я слушать про житія разныя. Житія святыхъ… Вотъ, напримѣръ, про Николая угодника. Какъ онъ бѣднымъ невѣстамъ помогалъ! Про Варвару великомученицу… Какія ея были страданія-то! Ужасти. Это намъ съ матерью, бывало, урядничиха по вечерамъ читала. Она читаетъ и плачетъ. И мы съ матерью плачемъ. Вотъ намъ не сподобиться такъ, какъ Варвара Великомученица сподобилась! Мы грѣшницы… вздохнула Дунька и прибавила: — Вотъ и про Варвару Великомученицу хотѣла-бы я опять послушать.
— И житіе Варвары Великомученицы вамъ куплю. Какъ только въ городъ поѣду — сейчасъ куплю. Нарочно даже поѣду и куплю… Въ будущее воскресенье поѣду… Я, Авдотья Силантьевна, радъ душевно… Я душевно радъ, что вы такъ со мной разговариваете. Вотъ этотъ разговоръ я люблю. Обжигало говорилъ восторженно.
— Ну, купите. Спасибо вамъ, сказала Дунька, посмотрѣла по сторонамъ и опять схватилась о Матрешкѣ. — Куда-же это Матрешка-то запропастилась? Пойти поискать ее.
— Посидите еще, Дунечка, упрашивалъ обжигало.
— Нѣтъ, нѣтъ… Еще ежели-бы пиво было, а то что такъ на сухую! Да и пора… Смотрите, ужъ стемнѣло. Вонъ ужъ и танцы кончились. Всѣ расходятся. Отыщу Матрешку и пойдемъ спать. Пора спать ложиться. Завтра надо рано вставать и за работу… Хочется мнѣ къ средѣ пять тысячъ кирпичей окончить.
Дунька встала.
— Еще пару словъ, Дунечка…
Обжигало схватилъ ее за руку.
— Послѣ завтра, послѣ завтра, выдернула она свою руку и ударила по рукѣ обжигалу. — Вѣдь ужъ послѣ завтра будемъ угощаться, такъ въ волю наговоритесь! улыбнулась она и быстро прибавила:- Прощайте, Глѣбъ Кирилычъ! До послѣ завтра.
Она захватила тюрюки съ гостинцами, прижала ихъ къ груди, ухарски повернулась на каблукахъ и шмыгнула въ ворота.
Обжигало долго стоялъ передъ воротами и смотрѣлъ ей вслѣдъ. Наконецъ покрутилъ въ раздумьи головой и поплелся въ квартиру прикащика ужинать, у котораго онъ столовался.
Стемнѣло. Выплывалъ на небо блѣдный рогъ новаго мѣсяца. Съ рѣки тянуло сыростью. Отъ воды поднимался густой паръ. Гулко было въ воздухѣ. Съ берега уже почти всѣ перебрались на дворъ. Тамъ еще гудѣла какая-то одинокая гармонія. Какой-то пьяный голосъ кричалъ со двора: «Не подходи! Зашибу! Зарѣжу!» — Вяжите его, братцы, вяжите! командовалъ кто-то.
— Караулъ!
VI
Въ понедѣльникъ, въ 4 часа утра, на Кирпичномъ заводѣ раздался звонокъ, возвѣщающій рабочимъ, что пора вставать. Поднялись послѣ звонка, впрочемъ, очень немногіе, и по большей части женщины. Первыми вскочили матки или стряпухи, одѣлись и, почесываясь и позѣвывая, направились на рѣку умываться, перекинувъ черезъ шею полотенца съ красными шитыми концами. Выйдя изъ женской казармы, онѣ по дорогѣ будили мужчинъ, которые заночевали просто на дворѣ, на травѣ, около казармъ. Эти мужчины были изъ тѣхъ пьяницъ, которые вчера, возвращаясь изъ трактира, не могли дотащиться даже до своихъ коекъ въ казармѣ и свалились гдѣ попало. Такіе мужчины по большей части только мычали въ отвѣтъ или отругивались и, повернувшись, вновь засыпали. Другіе, хоть и поднимались, но уходили досыпать въ казарму. Какой-то лысый мужикъ, поднявшись и сидя на землѣ, держался за свою всклокоченную голову и посоловѣлыми безсмысленными глазами смотрѣлъ на свои грязныя ноги.
— Ты, что-ли, сняла съ меня сапоги? спрашивалъ онъ матку.
— Ну, вотъ… Велика мнѣ нужда снимать съ тебя сапоги!
— Фу, ты пропасть! Такъ гдѣ-же они?
— Гдѣ посѣялъ, тамъ и лежатъ.
— Вотъ дьявольщина-то! Да неужто я ихъ пропилъ? И шапки нѣтъ.
— А ужъ это ты товарищевъ спроси. Я съ тобой въ трактирѣ не гуляла, отвѣчала баба, направляясь на рѣку.
По дорогѣ она пихнула ногой молодаго парня, валявшагося совсѣмъ около калитки, такъ что идущимъ на рѣку пришлось обходить его тѣло.
— Чего на дорогѣ-то разлегся! Вставай! Звонокъ былъ. На работу надо готовиться.
Парень открылъ красные мутные глаза и пробормоталъ:
— Не могу. Башка трещитъ. Мнѣ и на ногахъ не выстоять.
— Такъ лягъ, лѣшій, къ сторонкѣ. Чего ты калитку-то загородилъ.
Парень отползъ нѣсколько шаговъ и опять упалъ.
— Грѣхъ да и только! покачала головой баба. — Сегодня пропонедѣльничаютъ и опохмеляться станутъ, а завтра во вторникъ опять праздникъ, въ среду, значитъ, опять похмелье. Разопьются такъ, что и не удержишь.
Черезъ пять минутъ на рѣчкѣ, на плоту, плескались съ десятокъ бабъ, умывая себѣ лицо и руки. Нѣкоторыя утирались полотенцами, нѣкоторыя, уже умывшіяся, стояли обернувшись на востокъ и, позѣвывая, крестились, другія, выйдя изъ воротъ завода, только еще подходили къ плоту. Выли среди умывающихся и мужики. Одинъ рослый черный мужикъ, засучивъ штанины, вошелъ у берега по колѣно въ воду, наклонился и, черпая изъ рѣки шапкой воду, обливалъ себѣ голову.
На берегу, уперевъ руки въ бока, стояла жена его, тощая, босая баба, чуть не въ рубищѣ, смотрѣла на эту операцію и говорила:
— Да ужъ въ трактиръ-то сегодня не ходи. Лучше я тебя дома поправлю. Припасла я тебѣ стаканчикъ. Выпьешь, напьешся чайку и иди на работу…
