Жюль Ромэн - Приятели
— Но…
— Подождем, пока он спустится сам.
— Тш! Тш!
— Смотрите!
Сомнамбул, остановившись, поднес руку к шляпе и обнажил голову. Потом, бесцветным голосом, слегка сгибая спину:
— Вы меня извините, сударыня. Меня ждут.
Он выпрямился, надел шляпу, сделал два шага, нагнулся, присел на корточки, исчез.
— Не пугайтесь! — сказал Бенэн. — Вы еще не то увидите.
Он потряс дверь. Внутри сарая послышался шум передвигаемых предметов. Потом окна озарились светом.
— Кто там?
— Это я, Бенэн, с несколькими друзьями, для неотложной консультации.
Дверь отворилась. Появился человек с лампой в руке. Он был в шершавом цилиндре, с моноклем, без усов, но с козлиной бороденкой, свисавшей с подбородка. На нем был наглухо застегнутый сюртук с розеткой Народного Просвещения; ниже, вокруг волосатых икр, болталась рубашка; загорелые ноги были обуты в парусинные туфли.
Приятели поклонились. Сомнамбул слегка нагнул голову.
— Господа, — сказал он, — если вам угодно побеседовать со мной, то нам будет удобнее в моем рабочем кабинете, чем здесь.
Он сделал пол-оборота.
— Прошу за мной.
Приятели робко вступили в довольно просторную комнату, глубины которой раздвигала лампа.
Прежде всего в глаза бросалась низкорослая обезьяна, которую можно было принять за чучело, свисавшая с потолка на шнурке. Обезьяна приходилась на высоте человеческого роста, в центре пространства.
Под ее бесшерстым задом помещался пюпитр: и хвост ее был опущен в чернильницу с китайской тушью.
Насытясь этим зрелищем, взгляд переносился к ложу, не менее диковинному. Соломенный тюфяк покоился на досках, поддерживаемых четырьмя бочонками так называемой бордосской формы.
Сомнамбул учтиво осведомился:
— Дело, которому я обязан честью вашего посещения, интересует вас всех?
— Да, всех.
— Коллективно?
— Коллективно.
— В таком случае, господа, прошу вас не двигаться. Оставайтесь, впредь до новых указаний, каждый в том же положении, как сейчас.
Сомнамбул отошел в угол комнаты.
— Я так и думал, — сказал он. — Вы — типа строчного эпсилона.
Затем, видя, что приятели удивлены:
— Вам известно, господа, что все простые формы человеческих групп имеют символом какую-нибудь букву греческого алфавита. Прописной омикрон — общественная площадь; прописная омега — зрительный зал; прописное хи — перекресток; строчная эта — очередь на концерт, и т. д…. Вы принадлежите, говорю я, к строчному эпсилону.
Гениев строчного эпсилона — трое: Пижль, Дерпижль, Андерпижль. Пижль — отец.
Он — в центре. Он соответствует месту, занимаемому г. Бенэном. Дерпижль, сын Пижля, управляет верхней дугой эпсилона. Он соответствует месту, занимаемому вот этими господами (он указал на Лесюера, Ламандэна и Брудье). Андерпижль, сын Дерпижля, управляет нижней дугой (он указал на Юшона, Омера и Мартэна).
Всякое вещание, касающееся такой группы, как ваша, должно заимствовать свет у трех гениев: Пижля, Дерпижля и Андерпижля. Сомнамбул схватил небольшую лохань, вытащил ее на середину комнаты, достал склянку, которую в другом месте приняли бы за литр красного вина, и опорожнил ее в лохань.
Он медленно снял парусинные туфли. Появились ноги цвета старинной медной окиси. Сколько-нибудь ощутимого запаха они не выделяли.
Сомнамбул снова заговорил:
— Ритуальный сосуд, который вы видите, называется концептакулом. Жидкость, которую я в него налил, — это вино Памирского плоскогорья, высшего качества. Лоза, от которой оно происходит, является отпрыском, по прямой линии, лозы, посаженной Ноем.
Это вино одинаково пригодно и для внутреннего употребления, именуемого питьем, и для внешнего, для погружения ног. Оно сообщает мозгу частицу солнечного тепла и позволяет ему выдерживать пятнадцатиминутную, и даже более продолжительную, беседу с гениями. Я достаю его по очень дорогой цене. Каждая склянка, на месте, обходится мне в десять рупий. Сбор и изготовление производятся брахманами-монорхитами.
Сомнамбул умолк, изменил выражение лица, опустил в лохань одну ногу, потом другую и, подняв лоб, устремив взгляд в пространство, стал ждать.
Спустя минуту он произнес сладким голосом:
— Анжель! Анжель!
Послышалось легкое потрескивание.
— Вы слушаете? Анжель!.. Соедините меня с Пижлем… вы знаете… Пижль и сыновья…
Сомнамбул обернулся к приятелям и сказал обычным голосом:
— Анжель — это женский гений, которому поручено соединять ясновидящих с высшими силами. У Анжель капризная душа. Очень жаль, — я позволю себе это сказать, — что ее посредничество неизбежно.
Опять раздалось потрескивание.
— Пижль? — крикнул сомнамбул. — Я имею честь говорить с державным Пижлем? Хорошо… Благодарю… Речь идет о группе… Что ты говоришь? Я не слышу. Анжель! Анжель! Добрый дух, не прерывайте сообщения… Что ты говорил, отец Пижль? Конечно… Приведи Дерпижля и Андерпижля.
Сомнамбул снова обернулся к приятелям.
— Продолжение этой беседы состоится письменно и при посредничестве уже не Анжель, а Артюра. Артюр мой друг и сотрудник. Артюр — это уистити, которого вы, конечно, заметили. Но я должен перенестись к нему путем левитации.
Он поправил монокль и начал подпрыгивать в лохани. Вино Памирского плоскогорья хлюпало под грязными ногами. Рубашка билась о волосатые ноги. Но при каждом прыжке сомнамбула лохань подвигалась на сантиметр.
Таким образом через минуту он оказался перенесенным к пюпитру, путем левитации. Он тщательно разложил лист белой бумаги, прикрепил углы четырьмя кнопками, извлек хвост Артюра из чернильницы и положил его на лист.
— Еще немного терпения, господа. Вы, г. Бенэн, благоволите ясно формулировать ваш вопрос.
— Хм, вот. Мы хотим отомстить.
— Хорошо. А кому?
— Амберу и Иссуару.
— Как вы говорите?
— Амберу и Иссуару. Это две подпрефектуры… Это дело личное. Мы просто хотим узнать, каким способом нам лучше всего отомстить.
— Хорошо. Артюр, я жду.
Под действием таинственной силы Артюр зашевелился. Кончик его хвоста, липкий от чернил, поерзал одну секунду по поверхности бумаги.
Затем Артюр перестал подавать признаки жизни.
Сомнамбул приподнял хвост Артюра и опустил его в стаканчик.
— Вы можете двигаться, господа. Операция кончена!
Он посыпал лист щепотью талька, открепил его и принялся внимательно разглядывать пачкотню, произведенную хвостом Артюра.
— Вот, господа, что я читаю.
И он почесал вокруг бороденки.
Когда глухого, в тьме ночной.
Разбудит барабанный бой.
Когда безумство сладострастья
Закончит мессу до причастья.
Когда разгонит горожан
Красноречивый истукан.
То у Амбера с Иссуаром
Спина зачешется недаром.
Сомнамбул сжал губы, нахмурил брови, надул шею, как индюк, и выпятил грудь. Он глядел на Юшона сквозь монокль, а Юшон глядел на него сквозь очки. Бенэн, засунув правую руку под пиджак, почесывал ключицу. От соприкосновения с тайной нос Омера побледнел. У Лесюера глаза блестели и бегали, ноздри раздулись, как у пуделя, который ждет, чтобы упал кусок сахара. Брудье силился придать своему лицу выражение пресыщенное и насмешливое. Ламандэн настолько напоминал плод, что стал, наконец, похож на грушу. Внешность Мартэна не представляла ничего исключительного.
— Сколько мы вам должны? — сказал Бенэн.
— Я лично не желаю никакого вознаграждения.
Он помолчал; приятели радостно улыбнулись.
— Самое большее, я просил бы о возмещении части расходов, вызванных операцией. Я не считаю керосина в лампе…
Приятели поклонились.
— …Китайской туши…
Приятели поблагодарили, кивая головой.
— …Листа бумаги…
Приятели сделали вид, что возражают.
— Но мне трудно принять всецело на свой счет склянку Памирского вина, высшего качества.
— Еще бы!
— Это вино теперь уже непригодно для ритуальных целей. А пить его я не могу. Доктора велели мне пить Виши.
Приятели снова поклонились.
— Бутылка — я, кажется, уже говорил вам — обходится мне в десять рупий, на месте. А индийская рупия стоит, по теперешнему курсу, если не ошибаюсь, два франка пятьдесят семь. Я не буду считать доставку.
Он умолк. Приятели обнаруживали некоторое беспокойство. Бенэн достал кошелек и спросил:
— Итак… если я вас правильно понял… это будет десять рупий… по два франка пятьдесят семь?
— Вы меня поняли совершенно правильно…
— То есть, это составит… двадцать пять франков семьдесят?
— Совершенно верно!
Вздох пронесся от уст к устам.
Бенэн положил на ладонь сомнамбула монету в двадцать франков, потом монету в пять франков. Он стал искать мелочь.
