Грэм Грин - В августе, по дешевке
— Хороший бурбон, — изрекла она, чтобы как-то поддержать разговор, и тут же об этом пожалела. Потому что он не упустил своего шанса.
— Мы обязательно выпьем еще по стаканчику перед сном.
— Думаю, я уже пьяна.
— Хороший бурбон вам не повредит. Будете крепче спать.
— Я всегда крепко сплю. — Она солгала, солгала по мелочи, как лгут мужу или любовнику, чтобы сохранить хоть что-то личное. Молодой мужчина, который упомянул Теннесси Уильямса, поднялся из-за своего столика. Очень высокий, тощий, в черном обтягивающем свитере. Черные брюки плотно облегали маленькие, изящные ягодицы, так что не составляло труда представить его голым. «Проявил бы он ко мне интерес, — подумала Мэри, — если бы я сидела одна, а не в компании толстого, отвратительно одетого старика?» Маловероятно. Такое тело не предназначалось для женских ласк.
— А я нет.
— Что нет?
— Я сплю плохо. — Неожиданное признание после всех его уверток удивило. Словно он протянул свою большую руку и привлек ее к себе. Он все время держался отстраненно, не отвечал на вопросы личного свойства, усыпил ее бдительность, и теперь, всякий раз, едва открыв рот, она совершала ошибку и подпускала его все ближе. Даже ее невинное замечание насчет бурбона...
— Может, все дело в перемене климата, — промямлила она.
— В какой перемене?
— Разница между Ямайкой и... э...
— Кюрасао? Полагаю, никакой разницы нет. Я и там плохо сплю.
— У меня есть отличные таблетки... — вырвалось у нее.
— Вы же говорили, что спите крепко.
— Ну, мало ли что случается. Иногда сон зависит от того, что съел на ужин.
— Да, от того, что съел. Тут вы правы. Бурбон улучшает пищеварение. Если вы поели...
Она посмотрела на бамбуковую стойку бара, где молодой человек déhanché[11] разглядывал лицо собеседника сквозь стаканчик мятного ликера, словно сквозь стеклышко монокля экзотического цвета.
— Вы ведь с такими не общаетесь, правда? — испуганно спросил мистер Хикслотер.
— С ними иногда приятно побеседовать.
— А, побеседовать... если это все, что вам нужно, — протянул он удивленно, словно она высказала несвойственную американцам любовь к улиткам или лягушачьим лапкам.
— Может, мы выпьем бурбона в баре? Сегодня прохладнее.
— И придется платить, да к тому же слушать их болтовню? Нет, пойдемте наверх.
Он вдруг снова стал старомодно галантным, обошел стол, чтобы отодвинуть стул, на котором она сидела, — такого она никогда не ждала даже от Чарли, — но была ли то обычная галантность или он хотел отрезать ей путь к бару?
В кабину лифта они вошли вместе. Чернокожий лифтер слушал радио, и из маленького коричневого ящика доносился голос проповедника, вещающего о крови жертвенного агнца. Наверное, было воскресенье. Теперь стало понятно, отчего кругом так безлюдно: одна веселая компания отбыла, следующую еще не привезли. Они вышли в пустой коридор, словно высадились на необитаемый остров. Лифтер последовал за ними и опустился на стул у дверей кабины, дожидаясь следующего вызова. Проповедник продолжал вещать о крови агнца. Чего она боялась? Мистер Хикслотер уже открывал дверь. Определенно он старше ее отца, будь тот еще жив; наверное, лишь немного не дотягивал до того, чтобы годиться ей в дедушки. Так что она не могла увильнуть под предлогом: «А что подумает лифтер?» Язык бы не повернулся такое произнести, да и вел себя старик предельно корректно. Конечно, он весьма преклонного возраста, и у нее нет права приписывать ему грязные мыслишки.
— Чертов ключ... — пробурчал он. — Не открывается.
Она повернула ручку.
— Дверь не заперта.
— Мне точно не помешает стаканчик бурбона после всех этих...
Но она уже нашла нужный предлог.
— А я, боюсь, выпила даже больше, чем могу. Так что пойду отсыпаться, — она коснулась его руки. — Очень вам признательна... Чудесный был вечер.
Шагая по коридору, Мэри полностью отдавала себе отчет в том, до чего издевательски прозвучал ее английский акцент. Собственно, она посмеялась над всем, что ей больше всего в нем нравилось: над его загадочным прошлым, запомнившимся с детства стихотворением Лонгфелло, умением сводить концы с концами.
Она оглянулась, остановившись у двери своего номера: Хикслотер стоял в коридоре словно раздумывая, идти к себе или нет. Он напомнил ей старика, мимо которого она как-то раз прошла в кампусе: тот застыл опершись на метлу среди устилавших дорожку осенних листьев.
4В комнате Мэри взялась за томик стихов Томсона, раскрыла его. Нашла «Времена года». Она привезла книгу с собой, чтобы любая ссылка в письме Чарли была ей понятна. Однако она попыталась почитать Томсона в первый раз, и эта поэзия ее не захватила:
«Солнце все выше встает и туман разгоняет
Иней и снег под ударом лучей его тают.
И мириады огней загорелись в малышках росинках,
Вспыхнули всюду, на каждом стебле и травинке».
«Раз я показала себя такой трусихой с безобидным старичком, — подумала она, — неужто я смогла бы проявить смелость, если бы действительно появилась возможность закрутить курортный роман?» В ее возрасте такое недопустимо. Или Чарли совершенно прав, считая, что может доверять ей в той же степени, в какой она может доверять ему. Учитывая разницу во времени, сейчас он, должно быть, выходит из музея или, если сегодня воскресенье, о чем свидетельствует кровь агнца, поднимается из-за стола в своем номере, где работал с самого утра. После плодотворного трудового дня Чарли всегда выглядел точь-в-точь как мужчина на рекламном плакате, расхваливающем достоинства крема для бритья: он просто светился изнутри... Ее это раздражало, нимб в семейной жизни — это уж чересчур. Ей больше нравилось, когда он нервничал из-за какой-нибудь неудачи, разумеется, временной, — скажем, неосуществленной идеи. Тогда он походил на обиженного ребенка, разочарованного праздником, на который возлагал большие надежды. И совсем другое дело — неудача старика, подобная проржавевшему корпусу корабля, однажды наскочившего на скалу и оставшегося возле нее навсегда.
Мэри чувствовала, что поступила подло. Чего она боялась, когда отказалась провести со стариком полчаса в его номере? Он не мог наброситься на нее, как не мог корабль самостоятельно сняться со скалы и поплыть дальше к Счастливым островам. Она представила себе, как он сидит в одиночестве с полупустой бутылкой бурбона и напивается до беспамятства. А может, заканчивает жестокое, отдающее шантажом письмо брату? «Хорошенькую историю я смогу когда-нибудь рассказать об этом вечере, проведенном с шантажистом и «пиратом», — с отвращением к себе думала она, снимая платье.
Впрочем, кое-что она могла для него сделать: дать пузырек с таблетками снотворного. Мэри надела халат, вновь вышла в коридор и направилась к шестьдесят третьему номеру. Постучала, услышала его «Войдите», толкнула дверь и в свете настольной лампы увидела, что он сидит на кровати в мятой пижаме с широкими лиловыми полосами. «Я принесла вам...» — начала она и осеклась: к ее изумлению, он плакал. Глаза покраснели, а щеки блестели от слез. Прежде ей только однажды доводилось видеть плачущего мужчину, Чарли, — это случилось в тот день, когда в «Юниверсити-пресс» решили отказаться от публикации первого тома его литературных эссе.
— Я думал, это горничная. Я ее вызывал.
— Зачем?
— Подумал, может, она выпьет со мной бурбона.
— Вы так хотели, чтобы?.. Хорошо, я выпью один стакан. — Бутылка стояла на туалетном столике, где они ее и оставили, и там же были два стакана, свой она опознала по следам помады. — Вы тоже выпейте. И сразу заснете.
— Я не алкоголик.
— Разумеется, нет.
Она села на кровать, взяла его левую руку. Сухую, шершавую, и ей захотелось срезать загрубевшую кожу вокруг ногтей, но она вспомнила, что иногда срезала ее с рук Чарли.
— Мне не хотелось оставаться одному.
— Я здесь.
— Тогда выключите звонок, а не то придет горничная.
— Она так и не узнает, что могла бы насладиться стаканом «Олд Уокера».
Когда она отошла от двери, старик, нелепо изогнувшись, откинулся на подушки, и она вновь подумала о корабле, наскочившем на скалу. Попыталась поднять его ноги и положить на кровать, но они оказались тяжелыми, как огромные глыбы на дне каменоломни.
— Лягте поудобнее, а то вы не сможете заснуть. А что вы делаете на Кюрасао, когда вам не хочется оставаться одному?
— Как-то выкручиваюсь.
— Бурбон вы допили. Теперь позвольте мне погасить свет.
— Притворяться смысла нет, — пробормотал он.
— Притворяться?
— Я боюсь темноты.
Она подумала: «Улыбнуться я еще успею, когда вспомню, кого я боялась».
— Пираты, с которыми вы сражались, вернутся, чтобы отомстить?
— В прошлом мне доводилось делать кое-что, о чем сейчас можно только сожалеть.
— Как и всем нам.
— Но ничего такого, за что меня могли бы выдать Америке, — уточнил он, словно это было смягчающим обстоятельством.
