Грэм Грин - В августе, по дешевке
На этом письмо обрывалось. Но Мэри и не смогла бы читать дальше, потому что из коридора донеслись шаги. Она направилась к двери и на пороге столкнулась с мистером Хикслотером.
— Вы искали меня? — спросил он.
— Я искала горничную. Она была здесь минуту назад.
— Пожалуйста, присядьте.
Он заглянул в ванную, потом оглядел комнату. Возможно, только нечистая совесть заставила ее подумать, что его взгляд на мгновение задержался на неоконченном письме.
— Она забыла принести мне воду со льдом.
— Вы можете взять мой термос, если он полный. — Старик тряхнул термос и протянул ей.
— Премного вам благодарна.
— После того, как вы поспите... — начал он и отвернулся от нее. Он смотрел на письмо.
— Да?
— Мы могли бы выпить.
Она попала в ловушку.
— Хорошо.
— Позвоните мне, когда проснетесь.
— Хорошо, — кивнула она и нервно добавила. — Желаю и вам хорошо выспаться.
— О, я днем не сплю. — Он не стал ждать, пока она выйдет из номера, отвернулся, двинулся к кровати, огромный, как слон. Она угодила в ловушку, соблазнившись термосом с ледяной водой, и в своем номере осторожно пригубила ее, словно думала, что вкус будет другой.
3Заснуть удалось не сразу: после того, как она прочитала письмо, старый толстяк обрел индивидуальные черты. Она не могла не сравнить его манеры с манерами Чарли. «Пожелав тебе спокойной ночи, дорогая моя, я с радостью улягусь в кровать с мыслями о тебе». В словах мистера Хикслотера чувствовалась двусмысленность, намек на угрозу. Этот старик опасен? Неужели такое возможно?
В половине шестого она позвонила в номер шестьдесят три. Конечно, курортный роман она представляла себе не таким, но все лучше, чем ничего.
— Я проснулась, — сообщила она.
— Выпьете со мной? — спросил он.
— Давайте встретимся в баре.
— Только не в баре, — услышала она в ответ. — Слишком уж много они дерут за бурбон. У меня есть все, что нужно. — Ее словно заманивали на место преступления, и ей пришлось набраться смелости, прежде чем она решилась постучать.
Старик действительно все приготовил: бутылку виски «Олд Уокер», ведерко со льдом, две бутылки содовой. Как с книгами, так и с бутылками комната сразу становится обитаемой. Она увидела в нем человека, который по-своему борется с одиночеством.
— Присядьте. Устраивайтесь поудобнее. — Он говорил, совсем как персонаж в каком-нибудь фильме. И начал разливать по стаканам пшеничное виски.
— Я ужасно виновата, — нарушила она паузу. — Вошла за водой со льдом и не смогла побороть любопытство. Я прочитала ваше письмо.
— Я понял, что кто-то брал его в руки.
— Извините.
— Что с того? Я же писал брату.
— Я не имела права...
— Послушайте, если бы я вошел в ваш номер и увидел лежащее на столике письмо, я бы его тоже прочитал, не так ли? Только ваше письмо было бы интереснее.
— Почему?
— Я не пишу любовных писем. Никогда не писал, а теперь уже поздно. — Он сел на кровать, она заняла единственное кресло. Живот старика с тяжелыми складками выпирал из-под рубашки, и брюки были застегнуты небрежно. Почему толстяки всегда оставляют одну-две пуговицы расстегнутыми? — Это хороший бурбон, — он отпил из стакана. — А чем занимается ваш муж? — Впервые после их встречи у бассейна он задал личный вопрос и застал ее врасплох.
— Он пишет о литературе. О поэзии восемнадцатого века, — уточнила она, хотя в данных обстоятельствах это было лишним.
— Понятно.
— А чем занимались вы? Когда работали?
— Всем помаленьку.
— А теперь?
— Наблюдаю за тем, что происходит вокруг. Иногда разговариваю с людьми вроде вас. Нет, пожалуй, с такой женщиной, как вы, мне еще говорить не доводилось. — Это прозвучало бы как комплимент, если бы он не добавил. — Профессорская жена.
— Вы читаете «Дайджест»?
— Д-да. Книги такие длинные... у меня не хватает терпения. Поэзия восемнадцатого столетия. Значит, стихи писали и в те дни?
— Да, — ответила она, подозревая, что он над ней насмехается.
— В школе мне понравилось одно стихотворение. Единственное, которое я выучил. По-моему, Лонгфелло. Вы читали Лонгфелло?
— Почти нет. В школе его больше не проходят.
— Что-то там об испанских моряках с густою бородой, о загадках кораблей и еще о море. Вот и все, что я помню, но ведь и прошло с тех пор лет шестьдесят, а то и больше. Вот уж были денечки.
— В начале века?
— Нет, нет. Я про пиратов. Кидд, Синяя Борода, все эти парни. Они ведь, кажется, здесь и промышляли? В Карибском море? Так что теперь меня просто тошнит, когда я смотрю на этих женщин в шортах. — От бурбона у него определенно развязался язык.
И тут Мэри пришло в голову, что никогда раньше другие люди ее всерьез не интересовали; да, она влюбилась в Чарли, но он разбудил в ней только сексуальный интерес, который она удовлетворила слишком быстро.
— Вы любите свою сестру? — спросила она.
— Да, конечно, а что? Откуда вы знаете, что у меня есть сестра?
— А Джо?
— Вы, оказывается, внимательно прочитали письмо. Да, он нормальный парень.
— Нормальный?
— Ну, вы знаете, как складываются отношения у братьев. Я — старший в семье. Родители умерли. Моя сестра на двадцать лет моложе меня. У Джо есть деньги. Он приглядывает за ней.
— А у вас денег нет?
— У меня деньги были. Но я не слишком удачно ими распорядился. Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.
— Я любопытна. Поэтому и прочитала ваше письмо.
— Вы? Вам любопытно, кто я такой?
— Разве это так страшно?
Она его смутила и, завладев ситуацией, почувствовала, что вырвалась из западни. Обрела свободу, могла прямо сейчас подняться и уйти, а если бы осталась, то только потому, что сама так решила.
— Еще бурбона? — спросил он. — Хотя вы ведь англичанка. Предпочитаете скотч?
— Лучше не мешать.
— Как скажете. — Старик вновь наполнил ее стакан. — Я вот о чем... иногда так хочется вырваться из этого отеля. Как насчет того, чтобы пообедать в ресторанчике у шоссе?
— Это же глупо, — ответила она. — Мы оплатили питание. И потом, обед-то будет таким же. Тот же красный снеппер[10]. Те же помидоры.
— Не понимаю, чего вы так ополчились на помидоры. — Однако он не стал отрицать здравого смысла, содержащегося в ее экономической аргументации: это был первый американец-неудачник, с которым ей довелось выпивать. Конечно, такие встречались на улице... Но даже молодые люди, которые приходили в дом Мэри, просто еще не успели добиться успеха. Профессор романских языков, возможно, рассчитывал стать ректором университета... успех относительный, но все равно успех.
Старик осушил свой стакан.
— Я пью ваш бурбон.
— И хорошо.
Она немного захмелела, и ее память вдруг заработала.
— Это стихотворение Лонгфелло. Кажется, там есть такие строки: «Мысли юности, долгие, долгие мысли...» Вроде бы я его где-то читала. Это, по-моему, рефрен, да?
— Возможно. Не помню.
— В детстве вы хотели стать пиратом?
Он радостно улыбнулся.
— Мне это удалось. Именно так меня как-то и назвал Джо — «пират».
— Но зарытых сокровищ у вас нет?
— Он знает меня достаточно хорошо и не станет посылать сотню долларов, — ответил толстяк. — Но если он действительно испугается, что я вернусь, может прислать пятьдесят. А проценты составили только двадцать пять. Джо не злой, но глупый.
— В каком смысле?
— Он же должен понимать, что я не вернусь. Не сделаю ничего такого, что может навредить сестре.
— Может, будет лучше, если я приглашу вас пообедать со мной?
— Нет, так не годится. — В некоторых вопросах он, очевидно, придерживался консервативных взглядов. — Как вы и сказали, незачем выбрасывать деньги на ветер... — Когда бутылка «Олд Уокера» наполовину опустела, заметил: — Вам бы лучше чего-нибудь поесть, хотя бы окуня с помидорами.
— Так ваша фамилия Хикслотер?
— Да, примерно так.
Они спустились вниз друг за другом, след в след, словно утята, ковыляющие за матерью-уткой. В душном ресторане мужчины сидели и потели в пиджаках и галстуках. Мэри и старик пересекли ресторан, мимо бамбукового бара проследовали в кофейню. Там горели свечи, отчего воздух еще больше нагревался. Двое молодых людей с короткими стрижками сидели за соседним столиком, не те молодые люди, которых она видела раньше, но очень похожие, из той же серии.
Один говорил: «Я не отрицаю, определенный стиль у него есть, но, даже если ты обожаешь Теннесси Уильямса...»
— А почему он назвал вас пиратом?
— Так уж сложилось.
Когда пришло время делать заказ, выбор оказался невелик, так что она опять остановилась на снеппере и помидорах. Когда она предложила ему взять ее помидоры, он воспринял это, как должное, наверное, привык. Он был стар и не пытался приставать к ней, не делал ничего такого, чему она могла бы решительно воспротивиться, — да разве мужчина столь преклонного возраста стал бы приставать к такой женщине, как она, — и все-таки она не могла отделаться от мысли, что ее тащит куда-то лента конвейера и теперь будущее уже не в ее власти. Это пугало. И пугало бы куда сильнее, если б не выпитый бурбон.
