Грация Деледда - Элиас Портолу
— Нечего смеяться! Пейте, детушки мои! И ты тоже пей, Маттиа: вино прочистит тебе мозги. И ты тоже пей, Элиас, а то лицом стал словно пепел. Мужик должен быть румяным. Взгляни на этих парней! Вот какой должен быть румянец! А вы какого черта раскраснелись? Может, вам стыдно дядюшка Портолу? Ему и не таких, как вы, приходилось вгонять в краску. Даже драгунов вгонял в краску дядюшка Портолу! Если вы не знаете, кто он такой, так я вам скажу: это я.
— Наше вам почтение! — говорили оба молодых карабинера, кланяясь и смеясь. Они от души веселились, да и вино дядюшки Портолу было действительно отменным; игристым и ароматным.
Осмелев, дядюшка Берте хватал карабинеров за грудки:
— Что вы себе воображаете? Что вы — сила? Да черта лысого! Вот отниму я у вас эту длинную шашку, этот пистолет, да посрезаю с вашего мундира пуговицы — что от вас останется? Ни черта не останется! Давайте отдадим все ваше добро Элиасу, Маттиа и моему Пьетро! Они вам не чета! Три моих молодца, три голубка! Деточки мои! К ним уж вы не придеретесь. Им незачем воровать у других, у них своего добра столько, что можно не скаредничать.
— Фу-ты! — подавал голос Элиас, который обычно сидел в углу и отмалчивался. — Эко вы, папаша, хватили!
— Пусть себе говорит… — бормотал Маттиа, весьма довольный отцовским бахвальством.
— А ты, сын мой, лучше помолчи, ты еще несмышленыш, молоко на губах не обсохло, а гуда же лезешь! А вы, молодые люди, что это вы там ломаетесь? Пейте, пейте же, какого черта? Человек создан для питья, а мы все люди.
— Все мы люди, — принимался он под конец философствовать, — и вы, и мы, и нужно быть снисходительными. Сегодня сабля на вас, вы все — слуги короля, да минует его лихоманка, а завтра что? Может запросто так случиться, что завтра вы уже никто, и дядюшка Портолу окажется для вас полезным. Я человек добрый, вам это скажут все мои земляки. Таких, как дядюшка Берте, на свете мало сыщется. Мои дети тоже добрые, они кроткие, яко голуби. Если вам доведется побывать в нашей овчарне, в Серре, мы вас попотчуем и молоком, и сыром, и даже медом. Да, да! У нас и мед есть тоже. Но и вы, ребята, если и увидите что-нибудь подозрительное, взгляните на это сквозь пальцы, а то и вовсе отвернитесь в сторону: не надо доносить королю обо всем, что вам случается увидеть. В конце концов, все мы люди, все мы можем ошибаться…
Оба молодых карабинера смеялись, пили, а когда надо, то и в самом деле глядели сквозь пальцы на грешки семейства Портолу и их друзей.
Что касается друзей, то к Элиасу заглянули и те, кто, как считали он и его семья, стали причиной его несчастья; и хотя до этого он и намеревался не искать с ними встречи и даже не пускать их на порог, если те только посмеют заявиться, он все же принял их по-христиански, а тетушка Аннедда поднесла им вина.
— Что поделаешь? — молвила она, когда те ушли. — По-христиански жить — значит прощать.
— И к тому же лучше жить в мире со всеми. Господь желает мира, — отвечал ей Элиас.
— Да снизойдет на тебя благословение Господне, Элиас, ты сказал великую правду.
О, как же ликовала тетушка Аннедда, когда ее сын говорил о Боге! И когда видела, как он возвращается из храма, и когда он читал большую черную книгу, привезенную им с собой из тех мест.
— Хвала Господу! — умилялась она про себя. — Он вновь становится кротким, каким был в детстве.
Тем временем мать и сын готовились исполнить данный Святому Франциску обет.
Церковь Святого Франциска находилась в горах Лула. Если верить легенде, возвел ее один бандит, который, устав скитаться, решил сдаться правосудию и пообещал воздвигнуть храм, если будет оправдан.
Как бы то ни было, каждый год перед началом празднества в честь Святого Франциска из числа потомков основателя, или основателей, храма выбирался приор, или распорядитель всеми торжествами. Асами потомки, называющие себя также родственниками Святого Франциска, на это время составляют некий клан и пользуются определенными привилегиями. В этот клан входило и семейство Портолу. Незадолго до того дня, как все должны были отправиться в путь, Пьетро на подводе, запряженной быками, побывал на месте предстоящего празднества, в церкви Святого Франциска, и бесплатно потрудился там вместе с другими крестьянами и каменщиками, некоторые из которых работали по обету. Они привели в порядок церковь и возведенное вокруг жилье, а заодно привезли дров на весь период празднества. Тетушка Аннедда прислала от себя меру зерна в распоряжение приора и вместе с другими женщинами из клана помогла просеять муку и испечь в дорогу хлеб. Часть этого хлеба посланец от приора разнес в дар по овчарням округи Нуоро. Каждой овчарне по хлебцу. Пастухи принимали его с благоговением и старались отблагодарить как могли: одни — своими продуктами, другие — деньгами и живыми ягнятами, иные обещали принесли в дар даже коров — им суждено было пополнить стада Святого Франциска, у которого и без того земель, денег и скота предостаточно.
Когда посланец добрался до овчарни Портолу, дядюшка Берге обнажил голову, перекрестился и поцеловал хлебец.
— Сейчас я не дам тебе ничего, — сказал он ему, — но в день праздника я буду там, вместе с моей женушкой, и принесу в дар Святому неостриженную овцу и однодневный доход с моего стада. Дядюшка Портолу не жадный и верит Святому Франциску, который всегда его выручал. А теперь ступай себе с Богом.
Тем временем тетушка Аннедда продолжала готовиться к празднику: напекла особого хлеба, печенья, приготовила сласти из миндаля и меда, накупила кофе, сладкой наливки, других продуктов. Элиас ласково следил за хлопотами матери, иногда ей помогал. Сам же он почти не выходил из дома, ибо чувствовал себя все еще вялым и слабым, и часто взгляд его несколько впалых русалочьих глаз становился отрешенным и устремлялся в пустоту, в никуда, словно это были глаза мертвеца.
Вот наступил и день отъезда. Было воскресенье, начало мая. Все было готово и уложено в шерстяные переметные сумки; то тут то там попадались на улицах груженные инвентарем и провизией, готовые в путь подводы, запряженные быками.
Перед отъездом тетушка Аннедда и Элиас побывали в местной церквушке Дель Розарио; незадолго до начала службы явился туда крестьянин, их земляк, направился к алтарю и взял киот[4], в котором хранилась фигурка Святого Франциска, и уж было собирался выйти из церкви, как несколько женщин подали ему знак, чтобы он подошел к ним и дал им приложиться к святыне; Элиас также подозвал его кивком головы и поцеловал Святого.
Вскоре после этого все были уже в пути. Приор, еще не старый, с чуть ли не русой бородой, путешествовал верхом на красивом сером коне со штандартом и киотом; за ним скакали земляки, подсадившие к себе на коня и своих жен; далее следовали женщины — кто верхом, кто пешком; дети, подводы, собаки. Каждый, впрочем, путешествовал сам по себе, и шествие растянулось по всей дороге.
Элиас с тетушкой Аннеддой следовали в самом конце колонны. Они путешествовали верхом на смирной лошадке в чулках; ее жеребенок, ростом чуть больше собаки, не отставал от них ни на шаг.
Утро выдалось замечательным. Крутые горы, в сторону которых направлялось шествие, поднимались в голубой дымке к небу, еще расцвеченному бледно-лиловыми полосами зари. Девственная долина реки Изалле была покрыта травой и усыпана цветами; над скалистой тропинкой нависали, словно большие зажженные фонари, желтые цветы дрока. Четкие контуры горы Ортобене, расцвеченные зеленью лесов, золотом дрока и красными цветами мха, на фоне жемчужно-белой глади горизонта уходили за спиной путников все дальше и дальше. Внезапно открылась долина; перед взором возникли доселе скрытые равнины с зеленеющими, блистающими каплями росы в лучах восходящего солнца нивами, по которым пробегали светло-серебристые волны. Покрытые маками, тимьяном, маргаритками, поля источали пряный аромат.
Но путникам нужно было подниматься дальше в горы, и они свернули в сторону от спускавшихся к морю долин. Солнце начинало припекать, и превратившиеся во всадников жители Нуоро стали время от времени придерживать лошадей и прикладываться к флягам из полых тыкв, в которых они держали вино, дабы «промочить горло». Всем было очень весело. Кое-кто время от времени пришпоривал коня и пускал его легкой рысью, а то и во весь карьер, слегка откинувшись в седле назад, с дикими воплями восторга.
Элиас не спускал с них глаз, и его лицо при этом оживлялось; его буквально распирало от желания кричать вместе со всеми; он нутром вспоминал, как когда-то и сам принимал участие в таких скачках, и душа просилась вновь, как и прежде, устремиться вперед легкой рысью, а то и изведать пьянящую свободу, когда пускаешь коня во весь карьер. Но тонкая рука тетушки Аннедды крепко держала его за пояс, и Элиас не только не давал выхода своему первобытному инстинкту, но и держался подальше от всех остальных всадников, чтобы поднятая ими пыль не беспокоила старушку.
