Грация Деледда - Элиас Портолу
— И кто же теперь за меня пойдет? — криво усмехнулся Элиас.
— Зачем ты так говоришь, сынок? Как это: «Кто за меня пойдет?» Да любое Божье созданье! Если ты исправишься, если будешь жить честно, в страхе Божьем и работать, тебе непременно повезет. Я вовсе не хочу, чтобы ты непременно взял за себя женщину богатую, но честная обязательно для тебя сыщется. Господь повелевает вступать в брак, чтобы в святом союзе сочетались мужчина с женщиной, а не богатый с богачкой или бедный с беднячкой.
— Ну вот! — смеясь промолвил Элиас. — К чему сейчас эти разговоры! Не успел я вернуться, а мы уже толкуем о свадьбе. Поговорим лучше об этом в другой раз. Мне ведь только двадцать три года, и у меня еще есть время. Но вы, мама, устали. Ступайте, ступайте себе отдыхать. Идите!
— Ладно, я пойду, но и ты ступай в дом, Элиас, а то еще простынешь на свежем воздухе.
— Я простыну? — удивился он, раскрыл рот и сделал глубокий вдох. — Да чем мне может повредить свежий воздух? Разве вы не видите, что он меня возвращает к жизни? Идите, я сейчас тоже приду.
Вскоре Элиас уже в полном одиночестве полулежал на земле, опираясь локтем на приступок двери. Он услышал, как его мать поднимается по деревянной лестнице, затворяет оконце и снимает туфли. Дальше — тишина. Воздух становился все свежее и свежее, чуть ли не влажным, благоуханным. Элиас еще раз обдумал слова матери, потом сказал себе: «Мой отец и мои братья спят себе спокойно на своих циновках — даже отсюда слышно, как они сопят. Отец мой храпит, Маттиа время от времени что-то бормочет, должно быть, видит какой-нибудь сон; впрочем, и в снах своих он несколько простоват. Но как же крепко они спят! Сегодня они упились, а завтра будут как стеклышко. Я же выпил немного, но завтра мне с ними не потягаться. До чего же я дошел! Совсем на мужика не похож! На что теперь я сгожусь? А мать еще хочет меня женить! Какая женщина на меня польстится? Да никакая! Ну, ладно, воздух уж совсем влажный, пора и в дом идти».
Но вместо этого он так и не сдвинулся с места. Влажное и свежее дуновение ветерка продолжало доносить из темноты звон колокольчиков пасущихся овец, и казалось, они то где-то совсем близко, то, наоборот, далеко. Элиас устал, голова налилась тяжестью, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой — или ему это так казалось. Перед его внутренним взором замаячили смутные видения. Ему представились овчарня, овечий выгон, покрытый густой травой; то здесь, то там среди зеленой травы выгона мелькали овцы, отягощенные длинной шерстью, но у этих овец были человеческие лица — лица его товарищей по несчастью. Элиасу было невыразимо тягостно на душе. Может быть, выпитое вино бродило у него в крови, отчего его слегка лихорадило. Он отчетливо помнил все события прошедшего дня, но у него было такое ощущение, что все это ему приснилось, что он все еще томится в тех местах, и эта мысль причиняла ему глухую боль.
Фантастические образы сна колыхались, удалялись прочь, исчезали. Теперь ему мерещилось, что эти странные овцы с человеческими лицами перескакивают через преграду, отделявшую одно угодье от другого; он, с трудом поспевая вслед за ними, тоже перемахнул через нее и попал в соседнее урочище, в чащу высоких пробковых дубов с зеленой-зеленой кроной. По подлеску медленно, почти царственно вышагивал высокий, державшийся неестественно прямо здоровенный мужик с рыжевато-седой бородой, прямо-таки великан. Элиас его тотчас узнал: это был мужик из Оруне, мудрый дикарь, который охранял огромное урочище одного помещика из Нуоро, чтобы никто обманом не добывал здесь кору пробкового дерева. Элиас с детства знал этого великана, который никогда не смеялся и, может быть, поэтому слыл в некотором роде за мудреца. Имя его было Мартину Монне, но все его прозывали сильваном, ибо, по его словам, с тех пор как он вырос, он ни разу не ночевал у себя в деревне, а только в лесу.
— Куда направляешься? — спросил он у Элиаса.
— Да вот, гонюсь за этими шалыми овцами. Но как же я устал, сильван мой! Мочи моей уж больше нет, я так слаб и измучен, что ни на что больше не гожусь.
— Если хочешь легкой жизни, иди в священники! — изрек дядюшка Мартину своим зычным голосом.
— Да, да, я не раз об этом думал в тех местах! — прокричал Элиас. Он вздрогнул, очнулся, и его прошиб озноб.
— Я все-таки здесь заснул, — подумал он, поднимаясь с земли. — Как бы мне в самом деле не простыть!
Элиас вошел, слегка покачиваясь, на кухню: отец и братья спали непробудным сном на циновках, на камне очага горел специально оставленный ночник. Элиасу — такому бледненькому, такому слабенькому — постелили в спаленке на первом этаже. Он взял ночник, прошел через помещение, где на широких столах лежало много желтого и маслянистого сыра, издававшего неприятный запах, и вошел в спаленку.
Он разделся, лег и потушил ночник. Спину ломило, голова была тяжелая, и все равно ему никак не удавалось заснуть. Вновь он впал в беспокойную полудрему, полную смутную видений. Снова ему пригрезился семейный выгон, трапа, обросшие пожелтевшей спутанной шерстью овцы, зеленая кромка рядом стоящего леса. Дядюшка Мартину был еще здесь, но теперь стоял рядом с изгородью — высокий, неестественно прямой, грязный и все-таки внушительный.
Элиас тоже стоял рядом с изгородью, но со своей стороны угодья, и рассказывал ему много из того, что случилось с ним в тех местах. И поведал ему, в частности:
— Нас постоянно водили в церковь, мы часто исповедовались и причащались. Да, там действительно ощущаешь себя христианином. Капеллан был святым человеком. Я ему как-то сказал на исповеди, что проучился до второго класса гимназии, потом стал пастухом, но много раз жалел о том, что не продолжил учебу. Тогда он мне подарил книгу, в которой с одной стороны написано по-латыни, с другой — по-итальянски, книгу для чтения на Страстную седмицу. Я перечитал ее раз сто, да что там сто? более тысячи раз, я и сюда привез эту книгу. Я могу ее читать как по-латыни, так и по-итальянски.
— Значит, ты просто кладезь премудрости!
— Куда мне до вас! Но зато я человек богобоязненный.
— Ну, кто боится Бога, тот мудрее всех земных владык, — изрек ему в ответ дядюшка Мартину.
Потом этот сон Элиаса слился, смешался с другими, более или менее причудливыми видениями.
II
Маттиа очень хотелось поскорее отправиться с Элиасом в овчарню, но тот все же задержался на несколько дней в родном доме, где принимал визиты друзей и родственников и набирался сил.
Дядюшка Берте и Маттиа вернулись к овцам, Пьетро — к своим крестьянским делам, но отныне то один из них, то другой вечерами возвращались в отчий дом, чтобы повидать Элиаса и составить ему компанию. Начинались нескончаемые беседы и рассказы в кружке собравшихся вокруг очага или во дворике — в погожие весенние вечера. Элиас не состоял под особым полицейским надзором, который ныне обычно ведется за теми, кто вернулся после отбывания наказания, и только усугубляет страдание. Тем не менее местная полицейская управа первое время за ним присматривала, и часто вечерами в переулке были слышны грузные шаги двух приближавшихся карабинеров, которые останавливались перед домом дядюшки Берте и заглядывали в открытые ворота.
Когда дядюшка Берте был дома и его воспаленные, с хитрецой глазки замечали карабинеров, он тотчас же поднимался с места, с почтительной насмешливостью спешил им навстречу и зазывал к себе в гости.
— Добро пожаловать, власть, добро пожаловать, сила! — принимался он балагурить. — Пожалуйте в дом, вот сюда, молодые люди, пропустить стаканчик-другой вина. Как? Вы не хотите меня уважить? По-вашему, здесь живут лишь одни душегубы или воры? Мы люди порядочные, не сомневайтесь, и вам нет нужды совать нос в наши дела.
— Оба карабинера, румяные и грузные, снисходительно улыбались.
— Так зайдете вы в конце концов или нет? — не унимался дядюшка Портолу. — Тогда я вас к себе силком затащу! Хотите, чтобы я вас силой затащил? Если уж я кого схвачу, то ему от меня не вырваться. Но если вы не желаете заходить, то убирайтесь ко всем чертям! У дядюшки Портолу вино отменное.
В конце концов карабинеры все же проходили в дом, и тут же появлялась тетушка Аннедда со своим знаменитым графином.
— Да здравствует король! Да здравствует власть! И да здравствует вино! Пейте, и чтобы правосудие вас взгрело как следует!
— Ну, вы и скажете, папа, — не выдерживал Маттиа, когда ему случалось при том присутствовать. — Получается, что они сами себя должны вздуть?
— Ха, ха, ха!
— Нечего смеяться! Пейте, детушки мои! И ты тоже пей, Маттиа: вино прочистит тебе мозги. И ты тоже пей, Элиас, а то лицом стал словно пепел. Мужик должен быть румяным. Взгляни на этих парней! Вот какой должен быть румянец! А вы какого черта раскраснелись? Может, вам стыдно дядюшка Портолу? Ему и не таких, как вы, приходилось вгонять в краску. Даже драгунов вгонял в краску дядюшка Портолу! Если вы не знаете, кто он такой, так я вам скажу: это я.
