Эмиль Золя - Истина
Симонъ очень гордился тѣмъ, что въ тридцать два года занималъ уже мѣсто старшаго учителя въ Мальбуа; онъ находился здѣсь два года и замѣтно подвинулся по службѣ сравнительно съ другими учителями этого округа.
Маркъ не особенно долюбливалъ евреевъ, по какому-то врожденному и безотчетному къ нимъ недовѣрію и отвращенію и несмотря на свой либеральный образъ мыслей; но Симона онъ очень любилъ еще со времени пребыванія съ нимъ въ нормальной школѣ; они были добрыми товарищами. Маркъ отзывался о немъ, какъ объ очень умномъ человѣкѣ, отличномъ преподавателѣ, проникнутомъ сознаніемъ взятой на себя отвѣтственности. Упрекнуть его можно было лишь въ извѣстной мелочности, въ слишкомъ большой подчиненности узкой дисциплинѣ, буквѣ закона и школьному расписанію; онъ постоянно боялся выговора, боялся не угодить начальству. Въ немъ проявлялись въ этомъ случаѣ забитость его расы, извѣстный страхъ, воспитанный цѣлыми столѣтіями постоянныхъ преслѣдованій; онъ постоянно опасался оскорбленій и несправедливыхъ обвиненій. Симонъ, впрочемъ, имѣлъ полное основаніе быть осторожнымъ именно здѣсь, въ Мальбуа, маленькомъ клерикальномъ городкѣ, гдѣ находились церковная школа братьевъ и могущественная корпорація капуциновъ; его назначеніе сюда вызвало цѣлый скандалъ. Только благодаря своей выдержкѣ и горячему патріотизму, который онъ внушалъ своимъ воспитанникамъ, восхваляя имъ вооруженное могущество и всемірную славу Франціи, онъ добился того, что люди, наконецъ, простили ему еврейское происхожденіе.
Внезапно въ комнату вошелъ Симонъ въ сопровожденіи Миньо. Маленькій, худой, нервный, съ рыжими, коротко остриженными волосами и бородкой, ясными голубыми глазами и тонко очерченнымъ ртомъ, онъ представлялъ и фигурой, и лицомъ, несмотря на большой характерный носъ его расы, что-то жалкое, недоконченное, тщедушное. Войдя въ комнату, онъ настолько растерялся отъ неожиданнаго несчастья, что зашатался, какъ пьяный; руки его тряслись, и онъ не могъ вымолвить ни слова.
— Господи! — пробормоталъ онъ наконецъ. — Какой ужасъ! Какое злодѣйское преступленіе!
Подойдя къ окну, онъ остановился, какъ вкопанный, не спуская глазъ съ несчастнаго малютки; онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, и лицо его выражало паническій страхъ. Всѣ присутствующіе, духовныя лица, учительница, продавщицы бумаги, молча уставились на него и удивлялись, что онъ не заплакалъ.
Наконецъ Маркъ сжалился надъ его отчаяніемъ, подошелъ, взялъ его за руки и обнялъ.
— Послушай, товарищъ, ты долженъ овладѣть собою: тебѣ понадобится полное присутствіе духа.
Но Симонъ, не слушая его, обратился къ своему помощнику:
— Умоляю васъ, Миньо, пройдите къ моей женѣ. Она не должна видѣть этого ужаса. Она такъ любила своего племянника и слишкомъ слаба, чтобы перенести такое неожиданное потрясеніе.
Когда молодой человѣкъ ушелъ, онъ продолжалъ разбитымъ голосомъ:
— Ахъ, какое ужасное пробужденіе! Мы позволили себѣ, въ видѣ исключенія, подольше поспать. Моя бѣдная Рахиль спала; я не хотѣлъ нарушить ея сна и оставался около нея, размышляя, мечтая о томъ, какъ мы проведемъ каникулы… Сегодня ночью я разбудилъ ее, когда вернулся домой, и она заснула лишь въ три часа утра, послѣ того, какъ утихла гроза.
— Въ которомъ часу ты вернулся? — спросилъ его Маркъ.
— Безъ двадцати минутъ двѣнадцать. Моя жена спросила, который часъ, и я справился по своимъ часамъ.
Мадемуазель Рузеръ какъ будто удивилась и высказала вслухъ свое недоумѣніе:
— Но въ этотъ часъ нѣтъ поѣзда изъ Бомона!
— Я вернулся не по желѣзной дорогѣ,- объяснилъ Симонъ. — Собраніе затянулосъ, — я опоздалъ на поѣздъ десять тридцать и рѣшилъ пройти пѣшкомъ: здѣсь всего шесть километровъ разстоянія, а ждать до полуночи мнѣ не хотѣлось… Я тороиался скорѣе повидать Рахиль.
Отецъ Филибенъ все время молчалъ и казался вполнѣ спокойнымъ; но братъ Фульгентій не могъ сдержать своего волненія и торопливо разспрашивалъ:
— Двѣнадцать безъ двадцати минутъ?.. Но вѣдь тогда преступленіе было уже совершено… И вы ничего не видѣли, ничего не слышали?
— Рѣшительно ничего. Площадь была совершенно пустынна; вдали гремѣла гроза… Я вошелъ въ домъ, не встрѣтивъ ни души. Все было погружено въ глубочайшую тишину и безмолвіе.
— И вамъ не пришло въ голову провѣдать Зефирена, узнать, какъ онъ вернулся съ вечерней службы, и хорошо ли спитъ? Вы развѣ не посѣщали его каждый вечеръ?
— Нѣтъ. Нашъ милый мальчикъ держалъ себя такъ самостоятельно, что мы предоставили ему полную свободу. Все кругомъ было такъ тихо, что мнѣ даже и въ голову не пришло нарушить его мирный сонъ. Я прямо прошелъ въ свою квартиру, стараясь идти какъ можно тише. Я поцѣловалъ своихъ спящихъ малютокъ и сейчасъ же легъ спать; жена моя чувствовала себя лучше, и я долго бесѣдовалъ съ нею.
Отецъ Филибенъ покачалъ утвердительно головой и замѣтилъ:
— Конечно, все объясняется какъ нельзя лучше.
Всѣ присутствующіе, казалось, были убѣждены и еще больше утвердились во мнѣніи, что злодѣйство было совершено какимъ-нибудь бродягой, который прыгнулъ и выпрыгнулъ въ окно. То, что говорилъ Симонъ, еще болѣе подтверждало сообщенія, сдѣланныя мадемуазель Рузеръ. Только владѣлицы писчебумажной лавочки утверждали, что онѣ видѣли ночью какую-то подозрительную личность, которая бродила по площади.
— Теперь развелось столько бродягъ! — проговорилъ отецъ іезуитъ. — Будемъ надѣяться, что полиція выслѣдитъ убійцу, хотя это не легкая задача.
Одинъ лишь Маркъ чувствовалъ какое-то неясное сомнѣніе, хотя у него у перваго зародилась мысль о неизвѣстномъ злоумышленникѣ, который напалъ на несчастнаго Зефирена. Теперь онъ, напротивъ, считалъ такое предположеніе довольно невѣроятнымъ. Не естественнѣе ли было допустить, что злодѣй звалъ ребенка и сперва говорилъ съ нимъ и ласкалъ его, стараясь его успокоить? Потомъ, внезапно, имъ овладѣло гнусное желаніе, и онъ накинулся на ребенка, зажалъ ему ротъ и, наконецъ, задушилъ, боясь его криковъ. Но всѣ эти соображенія какъ-то смутно проносились въ его мозгу и, промелькнувъ, исчезли, оставивъ его въ полномъ недоумѣніи; самыя противорѣчивыя предположенія совершенно сбили его съ толку. Желая успокоить Симона, онъ сказалъ ему:
— Всѣ показанія сходятся между собою: истина скоро раскроется.
Наконецъ, въ ту минуту, когда Миньо возвратился, убѣдивъ госпожу Симонъ не выходитъ изъ комнаты, явился мэръ съ тремя жандармами. Мэръ, по фамиліи Даррасъ, подрядчикъ-строитель, богатѣвшій съ каждымъ годомъ, былъ толстый сорокалѣтній господинъ съ круглымъ, краснымъ лицомъ, бѣлокурый, коротко остриженный и гладко выбритый. Онъ приказалъ немедленно закрыть ставни, поставилъ двухъ жандармовъ у окна, а третьему велѣлъ караулить коридоръ и дверь въ комнату; Зефиренъ никогда не запиралъ ея на ключъ. Онъ строго запретилъ прикасаться къ чему бы то ни было и даже подходить близко къ чѣсту преступленія. Мэръ немедленно, какъ только узналъ о случившемся, телеграфировалъ суду въ Бомонѣ и теперь ожидалъ прибытія слѣдственнаго судьи и прокурора, которые, конечно, воспользуются первымъ отходящимъ поѣздомъ. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій объяснили, что имъ необходимо отлучиться, такъ какъ вскорѣ начнется раздача наградъ; Даррасъ посовѣтовалъ имъ скорѣе покончить съ этимъ дѣломъ и снова вернуться сюда, потому что прокуроръ республики навѣрное захочетъ опросить ихъ по поводу листка «Маленькаго Бомонца» и листка прописей, которые они нашли скомканными на полу. На улицѣ между тѣмъ толпа все прибывала; слышались громкіе крики и угрозы; Симонъ вмѣстѣ съ Даррасомъ и Маркомъ направились въ рекреаціонную залу училища и дожидались, чтобы къ нимъ присоединились Миньо и мадемуазель Рузеръ; солнце, наконецъ, выбралось изъ тучъ и бросало лучи въ широкое окно, выходившее на дворъ.
Было восемь часовъ; послѣ сильнаго ливня небо совсѣмъ прояснилось, и день обѣщалъ быть чудеснымъ. Судьи могли пріѣхать не раньше, какъ въ девять часовъ. Самъ прокуроръ республики, Рауль де-ла-Биссоньеръ, лично выѣхалъ для снятія показаній вмѣстѣ со слѣдственнымъ судьей Дэ; оба были поражены необыкновеннымъ злодѣяніемъ, предугадывая, что изъ этого возникнетъ громкій процессъ. Ла-Биссоньеръ былъ маленькій, изящный человѣчекъ съ краснымъ лицомъ, окаймленнымъ аккуратно подстриженными бакенбардами; онъ отличался необыкновеннымъ честолюбіемъ и, не довольствуясь своимъ быстрымъ повышеніемъ, — ему было всего лишь сорокъ пять лѣтъ, — мечталъ о какомъ-нибудь грандіозномъ дѣлѣ, которое бы сразу выдвинуло его впередъ и открыло путь къ Парижу, гдѣ онъ надѣялся занять выдающееся мѣсто благодаря своей услужливой ловкости и преклоненію передъ могуществомъ власти, въ чемъ бы она ни проявлялась. Дэ, напротивъ, высокій, худой, съ узкимъ лицомъ, похожимъ на лезвіе ножа, представлялъ изъ себя настоящій типъ слѣдователя, весь поглощенный исполненіемъ своихъ обязанностей, безпокойный, застѣнчивый, несчастный въ супружествѣ, благодаря кокетливой и расточительной женѣ; она вѣчно упрекала его за то, что онъ не успѣлъ сдѣлать карьеру и зарабатывалъ слишколъ мало денегъ.
