Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
Кадзама Кэйносин — старый, отслуживший свой срок школьный учитель. Усимацу, Гинноскэ и другим молодым учителям он мог бы по возрасту быть дедом. В своём чёрном хаори с вытканными на нём гербами, накинутом поверх грязного кимоно, и в грубых парусиновых хакама, старый Кадзама сделал несколько неуверенных шагов к инспектору. Опустившиеся люди робки: стоило инспектору холодно взглянуть на него, как старый учитель весь съёжился, поник и не мог произнести ни слова.
— Слушаю вас. У вас ко мне дело? Да говорите же вы! — понукал его инспектор, принимая всё более неприступный вид. Старик продолжал молчать. Инспектор в нетерпении стал посматривать на часы, постукивать каблуком об пол.
— Так в чём же дело? Коль скоро вы молчите, я ничего не могу понять!.. — нетерпеливо сказал он и поднялся со стула.
Кэйносин, окончательно смутившись, пролепетал:
— Вот… я хотел обратиться к вам с просьбой…
— Ну…
В комнате опять воцарилась тишина, длившаяся несколько минут. Глядя на понурого, дрожащего всем телом Кэйносина, Усимацу невольно почувствовал к нему жалость.
— Я занят и тороплюсь, — раздражённо бросил инспектор. — Если вам нужно что-нибудь сказать мне, говорите поскорей.
Усимацу не выдержал.
— Кадзама-сан, не надо так волноваться! Вы, кажется, хотели сказать господину инспектору о тяжких последствиях вашего ухода со службы. Разрешите мне спросить вас, — обратился он к инспектору. — Разве Кадзаме-сану не полагается пенсия?
— Разумеется, нет, — холодно произнёс инспектор. — Посмотрите Устав начальных школ.
— Устав уставом…
— А разве можно действовать вопреки Уставу? Уволиться по состоянию здоровья или по старости может каждый, — этого никто не запрещает, но право на получение пенсии распространяется только на лиц, прослуживших полных пятнадцать лет. А у Кадзамы-сана всего четырнадцать с половиной…
— Это так, но разве вы не могли бы помочь старому учителю. Ведь речь идёт о каких-то шести месяцах…
— Да, но если следовать вашему совету, то послаблениям не будет конца. Кадзама-сан твердит: «семейное положение, семейное положение». А у кого нет «семейного положения»? Нет, уж примиритесь с тем, что пенсии не будет, и успокойте Кадзаму-сана. Ему нужно отдохнуть…
Поняв, что дальше вести разговор бесполезно, Усимацу бросил полный сочувствия взгляд на старого Кэйносина и шепнул ему:
— Кадзама-сан, может быть, вы сами попросите…
— Нет, после того, что сказал господин инспектор… просить больше не о чем. Действительно, мне только остаётся примириться, как вы изволили сказать…
В это время в приёмную вошёл служитель, принёсший пакет с деньгами из управления. Воспользовавшись этим предлогом, инспектор взял шляпу и в сопровождении директора быстро удалился.
Все школьные преподаватели и преподавательницы собрались в большой учительской. Была суббота, но тем, кто живёт на жалованье, сегодняшний день казался приятнее завтрашнего воскресенья. Эти люди, утомлённые ежедневными занятиями, вознёй со множеством учеников, в большинстве своём не питали искреннего интереса к своей профессии. Среди них были и такие, кто почти не выносил детей. Молодые учителя, лишь недавно окончившие краткосрочные курсы и едва научившиеся курить, выглядели повеселее: у них всё ещё было впереди, но учителя постарше, успевшие отрастить бороды, предавались воспоминаниям о прошлом, завидовали всем и каждому и вызывали у других только чувство жалости. Были и такие, кто собирался спустить месячное жалование в первом попавшемся кабаке.
Когда после неудавшегося разговора с инспектором Усимацу и Кэйносин направлялись в учительскую, в коридоре их нагнал служитель.
— Кадзама-сан, вас хочет видеть хозяин «Сасая», он уже давно ждёт…
— Что? Хозяин «Сасая»? — растерянно переспросил Кэйносин и горько рассмеялся.
«Сасая» назывался трактир на окраине Ииямы, где приезжие крестьяне могли выпить подогретое сакэ. Усимацу давно знал, что для старого Кэйносина этот домик был убежищем, где он забывал о всех своих горестях. По горькой усмешке Кэйносина можно было догадаться, что хозяин «Сасая», услыхав о выдаче жалованья, пришёл требовать с него плату за выпивку.
— И зачем только он пришёл в школу? — с тоской пробормотал про себя Кэйносин. — Ладно, пусть подождёт, — сказал он служителю и поспешно зашагал с Усимацу к учительской.
Открыв дверь в учительскую, Усимацу остановился на пороге и осмотрелся. В окна лились лучи октябрьского солнца, пронизывая облака табачного дыма. Преподаватели, стоя группками, кто у доски, кто у расписания, оживлённо беседовали. В углу, прислонившись к серой стене, о чём-то разговаривал с Гинноскэ племянник инспектора — Кацуно Бумпэй. В его новом элегантном европейском костюме, со вкусом подобранном галстуке, обходительных манерах, — во всём его облике было нечто яркое, невольно привлекавшее внимание. Чёрные, тщательно причёсанные волосы, свежее лицо, острый сверлящий взгляд… Разве можно сравнить с ним Гинноскэ? У того — коротко остриженная голова, круглое розовощёкое лицо, он непринуждённо смеётся и разговаривает, свободно жестикулируя, — какая между ними разница! Взгляды многих учительниц с любопытством останавливались на Бумпэе.
Элегантный вид Бумпэя не внушал Усимацу зависти. Его тревожило только одно: этот новый преподаватель прибыл из его родных мест. Если хорошо знать Коморо, то нельзя хотя бы случайно не услышать о семье Сэгава. При всей своей широте мир, увы, тесен! И вдруг он от кого-нибудь слыхал, что этот «старшина этa» теперь то-то и то-то… Правда, вряд ли кто может знать об этом… ну, а если вдруг, всё же… Кацуно, конечно, не пропустит такое мимо ушей. Мучимый опасениями, Усимацу решил быть настороже. Его взгляд выдавал затаённую тревогу.
Директор проверил деньги, принесённые из городского управления, и приступил к раздаче. Усимацу помогал ему, раскладывая на столах учителей конверты с причитавшимся им жалованьем.
— Цутия-кун, вот тебе подарок! — сказал он Гинноскэ и положил перед ним несколько столбиков медных монет по пятидесяти сэн в каждом, а затем и конверт с серебром и ассигнациями.
— Ого, сколько меди! Просто не поднять, — засмеялся Гинноскэ. — Ну как, Сэгава-кун, сегодня сможешь переехать?
Усимацу улыбнулся, но ничего не ответил. Стоявший рядом Бумпэй спросил:
— А куда вы собираетесь переезжать?
— Сэгава-кун с сегодняшнего вечера начинает строго соблюдать все посты! — улыбаясь, сказал Гинноскэ.
— Ха-ха-ха! — закатился Бумпэй. Провожаемый смехом, Усимацу направился к своему столу.
Хотя выдача жалованья происходила из месяца в месяц, однако каждый раз в этот день у всех было какое-то особенное выражение лица. Школьные учителя никогда не испытывали такой радости, как в те минуты, когда они получали заработанные нелёгким трудом деньги. Одни позвякивали серебром, запечатанным в конверте, другие завязывали его в узелок и пробовали на вес; одна учительница поглаживала шнурок от коричневых хакама и тихонько улыбалась.
Раздав жалованье, директор вдруг изобразил на лице озабоченность и решительно поднялся со стула. Все насторожились, ожидая, что за этим последует. Директор откашлялся и официальным тоном сообщил об уходе из школы Кэйносина. Затем он сказал, что хотел бы третьего ноября, после окончания церемонии в честь дня рождения императора, устроить по случаю ухода старого заслуженного учителя чай. Раздались возгласы одобрения. Кэйносин привстал, выпрямился, поблагодарил и растерянно сел на место.
Пока учителя и учительницы, обступив Кэйносина, всячески выражали ему своё сочувствие, Усимацу незаметно покинул учительскую. Гинноскэ, тут же заметив его отсутствие, поспешно вышел за ним в коридор, из коридора в приёмную, оттуда в вестибюль, но уже нигде не нашёл Усимацу.
Усимацу торопился к себе в пансион. С деньгами в кармане он чувствовал себя как-то уверенней. Вчерашний день прошёл для него мучительно; он не мог ни выкупаться, ни купить папирос: мозг его жгла одна-единственная мысль — скорее в Рэнгэдзи! А кому, в самом деле, может быть весело без гроша в кармане? Рассчитавшись с хозяйкой пансиона, он быстро собрал свои пожитки, чтобы сразу лее их увезти, как только придёт рикша, потом закурил папиросу и только тогда вздохнул с облегчением. «Нужно уехать как можно незаметней», — думал он. Усимацу беспокоило, как относится к его внезапному переезду хозяйка. А что, если ей придёт в голову, что есть какая-то связь между ним и изгнанным богачом, что именно из-за этого он и переезжает? Если вдруг она начнёт у него выпытывать и доискиваться причин его переезда, как ей ответить? Именно то, что он переезжает без каких-либо видимых причин, когда в этом нет никакой необходимости, больше всего тревожило Усимацу. Если его объяснения покажутся неубедительными, это её только раззадорит. Скажу лучше: «Переезжаю, потому что мне там будет удобнее», — вот и всё. Думал, сомневался, опасался. А хозяйка, которая имела дело не с одним постояльцем, не проявила розно никакого интереса к его переезду. Но вот подкатил рикша. Весь его багаж — ящик с книгами, столик, корзина да узел с постелью — вполне уместился в одной тележке. Усимацу взял в руки лампу и, провожаемый прощальным приветствием хозяйки, вышел.
