Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
— Очень радъ… благодарю… не смѣю совѣтовать насчетъ блюдъ… не забудьте грибовъ со сметаной и жареной курицы… превосходно! Въ которомъ часу вы обѣдаете?
— A вотъ позвольте, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ своему хронометру, — теперь скоро три. Въ пять часовъ вы свободны?
— Совершенно… именно въ пять часовъ…! ни прежде, ни послѣ. Дѣлъ бездна! До свиданія!
Надѣвъ шапку набекрень, незнакомецъ слегка поклонился почтеннымъ друзьямъ, взялъ узелокъ подъ мышку, свистнулъ, побѣжалъ и вскорѣ скрылся изъ вида.
— Много путешествовалъ и много видѣлъ, это ясно! — замѣтилъ м-ръ Пикквикъ. — Хорошо, что мы его пригласили.
— Какъ 6ы мнѣ хотѣлось видѣть его поэму! — сказалъ м-ръ Снодграсъ.
— Мнѣ бы очень хотѣлось взглянуть на его собаку, — сказалъ м-ръ Винкель.
М-ръ Топманъ ничего не сказалъ и не замѣтилъ; но онъ размышлялъ въ глубинѣ души о доннѣ Христинѣ, гордомъ испанцѣ, о фонтанѣ, о бѣдствіяхъ, о человѣческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.
Нумера взяты, постели осмотрѣны, обѣдъ заказанъ, и путешественники отправились осматривать городъ съ его окрестностями.
Прочитавъ внимательно замѣтки м-ра Пикквика относительно четырехъ городовъ: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатлѣніе его, въ существенныхъ основаніяхъ, ничѣмъ не отличается отъ наблюденій другихъ путешественниковъ, изображавшихъ эти города. Представляемъ здѣсь въ сокращеніи описаніе м-ра Пикквика.
"Главныя произведенія всѣхъ этихъ городовъ", — говоритъ Пикквикъ, — состоятъ, повидимому, изъ солдатъ, матросовъ, жидовъ, мѣла, раковинъ, устрицъ и корабельщиковъ. Къ статьямъ торговой промышленности преимущественно относятся: морскіе припасы, яблоки, сухари, свѣжая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляютъ живописный видъ, оживленный особенно постояннымъ присутствіемъ военныхъ. Пріятно истинному филантропу углубляться въ наблюденія относительно беззаботной и веселой жизни военныхъ, умѣющихъ такъ удачно разнообразить свои развлеченія и такъ незлобиво и невинно шутить надъ добродушными простаками изъ гражданъ. Военные вообще обладаютъ изумительно веселымъ расположеніемъ духа. За два дня до моего пріѣзда сюда одинъ изъ такихъ шутниковъ былъ грубо оскорбленъ въ трактирѣ. Буфетчица не захотѣла отпустить ему болѣе ни одной рюмки водки; въ отплату за это, онъ (скорѣе для забавы) выхватилъ свой штыкъ и ранилъ дѣвушку въ плечо. И однакожъ, этотъ милый весельчакъ пришелъ въ трактиръ на другой день, и самъ же первый выразилъ свою готовность покончить дѣло миромъ и забыть непріятное приключеніе.
"Потребленіе табака въ этихъ городахъ, — продолжаетъ м-ръ Пикквикъ, — должно быть чрезвычайно велико, и табачный запахъ, распространяющійся по улицамъ, безъ сомнѣнія, весьма пріятенъ для особъ, привыкшихъ къ трубкѣ. Поверхностный наблюдатель сдѣлалъ бы, вѣроятно, презрительный отзывъ касательно грязи, которая тоже составляетъ здѣсь характеристическую принадлежность; но истинный философъ, привыкшій углубляться въ самую сущность вещей, увидитъ, конечно, въ этомъ обстоятельствѣ самое рѣзкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояніе".
Ровно въ пять часовъ явился незнакомецъ, и съ его приходомъ начался обѣдъ. Дорожнаго узелка съ нимъ больше не было; но въ костюмѣ его не произошло никакихъ перемѣнъ. Говорилъ онъ съ такимъ же лаконическимъ краснорѣчіемъ, какъ прежде, и даже былъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, гораздо краснорѣчивѣе, хотя бесѣда его имѣла постоянно стенографическій характеръ.
— Что это? — спросилъ онъ, когда человѣкъ принесъ первое блюдо.
— Селедки, сэръ.
— Селедки, а! превосходная рыба! Отправляютъ въ Лондонъ цѣлыми бочками для публичныхъ обѣдовъ. Рюмку вина, сэръ?
— Съ большимъ удовольствіемъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ.
И незнакомецъ, съ необыкновенной быстротою, выпилъ рюмку сперва съ нимъ, потомъ другую съ м-ромъ Снодграсомъ, третью съ м-ромъ Топманомъ, четвертую съ м-ромъ Винкелемъ, и, наконецъ, — пятая рюмка залпомъ влилась въ его горло за здоровье всей компаніи.
— Что тутъ y васъ за суматоха? — спросилъ онъ, окончивъ эти вступительные тосты и обращаясь къ трактирному слугѣ. — Я видѣлъ на лѣстницахъ ковры, лампы, зеркала.
— Это, сударь, приготовленіе къ балу.
— Собраніе будетъ, а?
— Нѣтъ, сэръ. Это балъ въ пользу бѣдныхъ.
— Въ этомъ городѣ должно быть много прекрасныхъ женщинъ: какъ вы полагаете, сэръ? — спросилъ м-ръ Топманъ.
— Блистательныя красавицы… всякому извѣстно… Кентское графство этимъ и славится… яблоки, вишни, хмѣль и женщины! Рюмку вина, сэръ?
— Съ большимъ удовольствіемъ, — отвѣчалъ м-ръ Топманъ.
Незнакомецъ залпомъ опорожнилъ рюмку.
— Мнѣ бы очень хотѣлось идти на балъ, — сказалъ м-ръ Топманъ.
— Билетъ, сэръ, можно получить въ буфетѣ за полугинею, — сказалъ услужливый лакей.
М-ръ Топманъ опять выразилъ живѣйшее желаніе присутствовать на филантропическомъ балѣ; но, не встрѣтивъ никакого сочувствія въ отуманенныхъ взорахъ господъ Пикквика и Снодграса, обратился съ нѣкоторою горячностью къ портвейну и десерту, который только что поставили на столъ. Лакей ушелъ, и путешественники остались одни, имѣя въ виду пріятную перспективу послѣобѣденной дружеской бесѣды.
— Прошу извинить, — сказалъ незнакомецъ. — Погода сегодня демонски жаркая… передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.
Незнакомецъ сряду выпилъ нѣсколько рюмокъ за здравіе всѣхъ вообще и каждаго порознь. Наступили веселыя минуты. Гость говорилъ безъ умолку, и пикквикисты слушали съ неутомимымъ вниманіемъ. М-ръ Топманъ съ каждой минутой больше и больше распалялся желаніемъ присутствовать на балѣ. Физіономія м-ра Пикквика пылала выраженіемъ всеобщей филантропіи; м-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ чувствовали сильную наклонность ко сну.
— Эге, ужъ начинаютъ! — воскликнулъ незнакомецъ. — Публика собирается… скрипки настраиваются… арфа звучитъ… балъ въ разгарѣ.
Въ самомъ дѣлѣ, черезъ нѣсколько минутъ звуки оркестра возвѣстили начало первой кадрили.
— Охъ, какъ бы мнѣ хотѣлось идти! — сказалъ опять м-ръ Топманъ.
— Да и мнѣ,- сказалъ незнакомецъ, — чортъ побери… проклятая поклажа… тюки, вьюки… непріятная пересылка водой… сиди тутъ — не въ чемъ идти… странно, странно!
Должно теперь замѣтить, что любовь къ ближнему во всѣхъ возможныхъ проявленіяхъ и видахъ была первою заповѣдью для пикквикистовъ, и никто изъ нихъ не отличался столько ревностнымъ исполненіемъ этой заповѣди, какъ м-ръ Треси Топманъ. Въ дѣловые отчеты клуба внесено множество случаевъ, свидѣтельствующихъ неоспоримымъ образомъ, что этотъ джентльменъ былъ до невѣроятности добръ и милосердъ къ своимъ ближнимъ.
— Мнѣ было бы очень пріятно, — сказалъ м-ръ Треси Топманъ, — снабдить васъ приличнымъ костюмомъ; но вы слишкомъ тонки, между тѣмъ какъ я…
— Толстъ какъ дистиллированный Бахусъ, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.
Былъ ли м-ръ Топманъ приведенъ въ справедливое негодованіе при этомъ слишкомъ вольномъ и даже, такъ сказать, дерзкомъ тонѣ, съ какимъ незнакомецъ, безъ всякихъ предварительныхъ церемоній, потребовалъ къ себѣ вино, или, быть можетъ, онъ оскорбился весьма неприличнымъ сравненіемъ своей, особы съ дистиллированнымъ Бахусомъ, — утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Онъ передалъ вино, кашлянулъ два раза, и бросилъ на незнакомца суровый взглядъ, давая ему замѣтить неумѣстность его поведенія: оказалось, однакожъ, что веселый гость сохранилъ совершенное спокойствіе духа подъ вліяніемъ этого испытующаго взгляда, и м-ръ Топманъ, убѣжденный въ его невинности, мгновенно перемѣнилъ гнѣвъ на милость. Онъ продолжалъ:
— Я хотѣлъ замѣтить, сэръ, что фракъ мой былъ бы для васъ слишкомъ широкъ; но вотъ костюмъ моего друга Винкеля, надѣюсь, будетъ вамъ впору.
Незнакомецъ измѣрялъ мѣткимъ глазомъ фигуру м-ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннѣйшимъ удовольствіемъ.
— Счастливая, безподобная идея! — воскликнулъ онъ. — Пріятель вашъ — второй экземпляръ меня самого!
М-ръ Топманъ погрузился на нѣсколько минутъ въ глубокую думу и потомъ бросилъ внимательный взглядъ на почтенныхъ сочленовъ. Вино уже оказало свое снотворное дѣйствіе на м-ровъ Снодграса и Винкеля, и, повидимому, не подлежало сомнѣнію, что даже чувства м-ра Пикквика подчинились успокоительному вліянію Бахуса. Достопочтенный мужъ постепенно перешелъ черезъ всѣ степени, которыя обыкновенно предшествуютъ окончательной летаргіи, производимой сытнымъ обѣдомъ и его послѣдствіями. Отъ безотчетнаго веселья онъ спустился мало-помалу въ пучину безотчетной грусти, и потомъ изъ пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улицѣ, раздуваемому вѣтромъ сквозь узкое отверстіе, онъ обнаружилъ на минуту неестественное сіяніе, и вдругъ угасъ почти совершенно. Еще черезъ нѣсколько минутъ онъ вспыхнулъ яркимъ свѣтомъ, и уже окончательно загасъ. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопѣнье, прерываемое по временамъ громкимъ всхрапомъ, сдѣлалось единственнымъ признакомъ присутствія великаго человѣка.
