Уильям Голдинг - Ритуалы плавания
Первым выйти из оцепенения обязан был капитан, и он сознавал это. Он положил перо на стол рядом с бумагами и сумрачно промолвил:
— Ладно, Роджерс. Ты свободен. Возвращайся к своим обязанностям.
Краска на миг прилила к лицу матроса. Потом он протяжно и шумно перевел дух. Стукнул себя кулаком по лбу, разулыбался, повернулся и вышел из каюты. Затрудняюсь сказать, сколько еще мы трое сидели молча, не двигаясь. Что до меня, то мой столбняк объяснялся таким простым и обыденным соображением, как боязнь сказать или сделать что-то не то; однако это пустячное при других обстоятельствах «не то» здесь приобретало такую страшную силу, что последствия могли быть самыми ужасными и непоправимыми. В те бесконечно долгие мгновения нашего молчания меня преследовало ощущение, что мне нельзя позволить себе не только слова, но и мысли, если я не хочу, чтобы лицо мое вспыхнуло краской и струйки пота побежали от висков к щекам. И потому я вполне сознательным усилием отрешился от всех мыслей и с пустой головой ждал, что будет дальше. Ибо из нас троих заговорить первому предстояло, безусловно, не мне. Этот Роджерс поймал нас в ловушку! Понимает ли Ваша светлость в полной мере, что зерна подозрения уже пошли прорастать в моем мозгу, хотел я этого или нет, и мысль моя уже перескакивала с имени на имя, с одного джентльмена на другого?
Из столбняка нас вывел капитан Андерсон. Все еще не двигаясь, он заговорил, словно сам с собою:
— Свидетели, дознания, обвинения, вранье, изощренная ложь, военные суды… да малому ничего не стоит всех нас погубить, ежели у него достанет бесстыдства, а что достанет, в том я не сомневаюсь, — дело-то пахнет виселицей. Такие обвинения нельзя просто взять и опровергнуть. Независимо от исхода дела замараешься так, что вовек не отмыться!
Он повернулся к Саммерсу.
— На сем, мистер Саммерс, наше расследование и закончено. Есть у вас еще осведомители?
— Полагаю, нет, сэр. Не буди лиха…
— Вот-вот. Мистер Тальбот?
— Не знаю, что и сказать, сэр! Но вы правы. Малого загнали в угол, и он пустил в ход последнее средство — лжесвидетельство, а по сути шантаж.
— К слову сказать, — обронил Саммерс, наконец улыбнувшись, — из нас троих один мистер Тальбот в выигрыше. Он хотя бы на время стал его светлостью лордом!
— Я уже спустился на землю, сэр… хотя, услышав, как меня величает «вашей светлостью» капитан Андерсон, которому доверено право совершать обряды брачные и погребальные…
— М-да. Погребальные. Не угодно ли чего-нибудь выпить, джентльмены? Кликните Хоукинса, Саммерс, сделайте милость. Я премного благодарен вам, мистер Тальбот, за ваше содействие.
— Толку от меня, боюсь, было немного, сэр.
Капитан уже вполне оправился и вновь одарил меня лучезарной улыбкой.
— Вышло по-вашему — нервическая горячка. Хересу?
— Благодарствую, сэр. Но разве все уже кончено? Ведь мы так и не знаем, что все-таки случилось. Вы упомянули осведомителей…
— Добрый херес, — бесцеремонно оборвал меня капитан. — Знаю, мистер Саммерс, вы не любите пить в такое время дня и непременно хотите самолично проследить за приготовлениями к погребению несчастного в морские глубины. Ваше здоровье, мистер Тальбот. Вы ведь не откажетесь подписать — о, после меня, конечно, — соответствующий рапорт?
Подумав немного, я ответил:
— На корабле я лицо неофициальное.
— Полноте, мистер Тальбот!
Я снова задумался.
— Я сам составлю бумагу с изложением обстоятельств дела за моей подписью.
Капитан Андерсон взглянул на меня искоса из-под насупленных косматых бровей и, не говоря ни слова, кивнул. Я осушил свой бокал.
— Вы давеча говорили что-то об осведомителях, капитан Андерсон.
Но он, сдвинув брови, не дал мне закончить.
— Я, сэр? Вряд ли!
— Вы еще спросили мистера Саммерса…
— Который ответил, что таковых не имеется, — отрезал капитан Андерсон преувеличенно громко. — Ни одного, мистер Тальбот, а среди матросов и подавно! Вы хорошо меня понимаете, сэр? Никто ко мне тайком не бегал и не бегает — никто! Ступай, Хоукинс!
Я поставил свой бокал, и Хоукинс тотчас унес его. Капитан проследил, как за ним закрылась дверь, и тогда снова повернулся ко мне.
— У слуг длинные уши, мистер Тальбот!
— Я сам того же мнения, сэр! Взять хотя бы моего добрейшего Виллера!
Капитан мрачно усмехнулся.
— Виллера! Ну еще бы! У этого не иначе как с головы до пят одни глаза и уши.
— Ну что же, до сегодняшней печальной церемонии еще есть время, и мне надобно вернуться к моему дневнику.
— Ах да, ваш журнал. Не премините указать в ваших записках, мистер Тальбот, каково бы ни было мнение пассажиров, но если не для пассажиров, то для экипажа, от простых матросов до офицеров, на этом корабле все как надо.
В три часа нас всех собрали на шкафуте. Был даже выстроен караул, составленный из солдат Олдмедоу с кремневыми ружьями (если я правильно определил устройство этих на вид уродливых, громоздких штуковин) на плече. Сам Олдмедоу выступал при полном параде, с офицерской шпагой, не окропленной вражеской кровью, в парадной форме; были и судовые офицеры. Гардемарины и те нацепили на пояс кортики, а на лицо благочестивую мину. Мы, то есть пассажиры, оделись в темное, каждый в меру своих возможностей. Матросы выстроились повахтенно и выглядели настолько презентабельно, насколько позволяла их колоритная экипировка.
Дородный мистер Брокльбанк держался прямо, но лицом был желт и весьма потаскан вследствие обильных возлияний, от которых мистер Колли наверняка превратился бы в собственную тень. Разглядывая сего господина, я подумал, что, будь на месте Колли мистер Брокльбанк, доведись ему испытать те же унижения и совершить такое же точно грехопадение, единственное, что беспокоило бы его, это расстройство желудка да головная боль. Несть числа разнообразию тканей, из которых соткан узор человеческий, что окружает меня! Наши дамы, собираясь в далекий вояж, видно, предусмотрели даже такое несчастье и были как одна в трауре, не исключая обеих Брокльбанковых магдалин, преданно подпиравших его с обеих сторон. Мистер Преттимен тоже почтил своим присутствием сей ритуал, знаменующий живучесть суеверий, вместе с мисс Грэнхем, которая и привела его сюда. Чего стоит весь его хваленый воинствующий атеизм и республиканские убеждения, ежели их положить на одну чашу весов, а на другую водрузить славную дочь каноника Эксетерского собора? Глядя, как он весь клокочет, едва сдерживаясь, у ее плеча, я мысленно взял себе на заметку, что из них двоих именно с ней мне надлежит вести разговор и через нее передать мой совет довольно-таки деликатного свойства, который я намеревался подарить нашему ославленному вольнодумцу!
Как Вы заметили, я уже до некоторой степени оправился от впечатления, произведенного на меня письмом Колли. Не в природе человека размышлять до бесконечности над тем, что осталось в прошлом, и над той зыбкой связью, какую можно установить между собственными невольными поступками и чьими-то злонамеренными действиями! И кроме того, каюсь, торжественный морской обряд возбуждал во мне живейший интерес. Нечасто выпадает возможность принять участие в похоронах, проводимых в столь, с позволения сказать, экзотической обстановке! Мало того, что сама по себе церемония была диковинной, так еще в ходе ее — во всяком случае на протяжении ее большей части — актеры здешней труппы произносили диалоги на флотском языке. А Вам ли не знать, какое это для меня наслаждение! Вы уже имели случай познакомиться с некоторыми особенно труднопостижимыми образчиками, как, например, вышепомянутые «Нептуналии», — вот когда вспомнишь Сервия (кажется, это он говорил), утверждавшего, что в «Энеиде» наберется с полдюжины загадочных мест, которые никогда не будут расшифрованы, и не поможет тут ни кропотливое изучение текстов, ни вдохновение, ничто иное, имеющееся в арсенале ученых мужей. Ну-с, приготовьтесь — хочу позабавить Вас еще несколькими морскими загадками.
Вот ударили в корабельный колокол, но звук был не обычный, а приглушенный. Тотчас появились матросы, несшие на доске мертвое тело под британским флагом. Доску положили ногами к правому, то есть почетному, борту, откуда принято провожать с судна адмиралов, покойников и тому подобных редких гостей. Тело оказалось, против моих ожиданий, довольно-таки длинным, правда, потом мне объяснили, что это из-за привязанных к ногам покойного пушечных ядер — двух из немногих имеющихся у нас на судне. Подле, сверкая позументом, стоял капитан Андерсон. Потом я также выяснил, что и капитан, и все офицеры проходят специальную подготовку и досконально знают, какая процедура должна быть соблюдена в случае, если понадобится, выражаясь языком мистера Тейлора, «спровадить за борт небесного штурмана».
