Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма
Вышеподписавшийся
(№ 204, 15.09.1913)
40. Менахем-Мендл из Вены — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку.
Письмо двадцать пятое
Пер. А. Френкель
Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!
Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!
Затем, дорогая моя супруга, да будет тебе известно, что мы уже приближаемся к завершению, сегодня вечером наш конгресс закроется — а я со своим проектом все еще жду очереди. И ничего в этом удивительного нет — времени было так мало, а сделать нужно было так много, что даже не знаю, просто ума не приложу, как удастся справиться со всеми делами, которые мы тут начали. Не застрянем ли мы, не дай Бог, на полпути? Караул, когда же мы комитет-то выберем? И что насчет президента? Нужно ведь избрать президента на два года! Смотрю я туда, наверх, на эту самую эскадру[482], где восседают наши предводители, и размышляю: кого из них сделают президентом? Тут ведь, не сглазить бы, столько кандидатов, и все замечательные, каждый бы прекрасно подошел, и ни один не отказался бы. Ладно, из ненашенских, из немцев то есть, это уж само собой. Каждый немец — прирожденный президент. Наружность, поведение, наряды такие, что каждый может блистать, сверкать и петь. К тому же еще и командовать нужно уметь, а как же! Нужно при случае так молотком по столу стукнуть, чтоб зал задрожал. А язык? Думаешь, язык — это шуточки? К чему нам себя обманывать, давай представим, что было бы, если бы я, скажем, был президентом и выступал с речью на нашем еврейском наречии: «Послушайте, рабойсай[483], дело такое…» Правда, все меня поймут, и то, что я говорю, и то, что хочу сказать, но как это будет выглядеть? Слишком обыденно! Тоже мне съезд!.. На святом языке вышло бы куда как красивее, но тут есть закавыка — сафердит! «Работай» (вместо рабойсай), «гаконгрет» (конгресс), «б-одет» (в Одессе)…[484] Ну и так далее. Красиво, конечно, но кто же это поймет?.. Можно это разве с немецким сравнить? Как выйдет немец, как возденет руки да как начнет: «Майне дамен унд геррен!»[485] или «Ге-гер-тер конгресс!»[486] — звучит, словно колокол! Нет, можешь что угодно говорить, но стольких кандидатов, сколько у немцев, у нас нету. Вот взглянем, например, на нынешнего президента, на Довида Вольфсона. Сразу видно, самим Богом ему уготовано быть президентом. Посадка его, стать, речь, приятная улыбка, взгляд, движение руки — король, да и только! А что ты скажешь о Боденхеймере? Плохой президент? А о Варбурге? О Хантке? О Саймоне? А Жан Фишер из Антверпена?[487]Короче, я не о немцах толкую, я — о наших, о российских. Вот возьми, например, нашего Соколова — какой президент, чтоб мне так жить! Или, скажем, доктор Членов? Или Усышкин? Когда он там, наверху, на эскадре сидит — разве не вылитый президент? Или доктор Шмарьягу Левин? Или доктор Вейцман чем плох? Или, скажем, Мазе из Москвы? Или Темкин из Елисаветграда? Разве они недостойны стать президентами? Или Жебетинский, тот, что Владимиром зовется, хотя он еще чуток молод, думаешь, не подошел бы? По мне, так и доктор Пасманик сгодился бы[488], не будь он только в позиции[489]. «Позицией» называют крикунов, которые все критикуют, которым все не нравится. У них одно занятие: находить во всем недостатки и обо всем твердить, что, мол, плохо. Так это повсюду заведено, во всех парламентах на свете, так это и у нас на конгрессе. Как кто-нибудь взойдет на трибуну и начнет что-нибудь говорить или предлагать, мы все сразу смотрим на позицию, на доктора Пасманика то есть, что там доктор Пасманик на это скажет? Иной вроде бы так сладко говорит, так блестяще излагает, золото просто, но ему-то, Пасманику, пожалуй, не понравится. И точно. Тот еще и сказать ничего не успел — ага, доктор Пасманик уже записочку пишет, готовится выступить с заявлением! Тот еще только закончил, ему еще хлопают и кричат «браво», он еще дыхание перевести не успел, пот со лба не утер, а уже разбит, искалечен, стерт в порошок — мертвец! Это его доктор Пасманик поправил. Язычок — Боже упаси! Есть тут на конгрессе, представь себе, и другие, такие же, как он, крикуны. Есть Довид Трич с Кипра, доктор Канн из Гааги[490], но никого я так не боюсь, как доктора Пасманика. Перед этим человеком я дрожу как осиновый лист! Знаю заранее, что он мой проект для Земли Израиля разобьет в пух и прах, разнесет вдребезги и сотрет в порошок! Но это меня не трогает. Пусть только до меня дойдет очередь, и все будет в порядке. Чего мне слушать позицию, если публика, народ со мной! Откуда я это знаю? От моего нового доброго друга из Егупца, того самого, который прикончил наш жаргон на конференции. Ты себе и представить не можешь, какой это милый человек и какое у нас с ним возникло приятельство. Не разлей вода! Повсюду мы с ним рядом. И на фотографиях, где мы вместе со всеми делегатами сняты, — тоже рядом. А на одном снимке стоим мы вдвоем обнявшись. Посылаю тебе эту карточку с подписью, которую он внизу сделал: «Любимые и приятные при жизни своей и в смерти своей неразлучны…»[491] Означает это, что тех, кто друг друга по-настоящему любит, только смерть способна разлучить. Он без меня никуда не ходит, а я без него. А сходить тут, слава Богу, есть куда. Есть тут у нас и свой собственный еврейский театр, где играют на святом языке[492]. Есть тут даже свой собственный еврейский кинематограф, где всего за полкроны, за двадцать копеек то есть, ты можешь увидеть всю Землю Израиля с Иудеей, с пещерой Махпела и Западной Стеной[493], все как живое, так и стоит перед глазами. Ты бы видела слезы, которые мы оба проливали, глядя на все на это! Не зря мне мой друг говорит, на святом языке разумеется, что если бы мы сюда, в Вену, только ради этого приехали — и этого бы было довольно![494] Не знаю почему, но прикипел я к этому человеку. В субботу мы с ним вместе отправились в немецкую синагогу. Но поскольку у нас не было цилиндров, ни у меня, ни у него, так впускать нас не захотели. Для немцев цилиндр важнее талеса. Как увидят они в синагоге еврея без цилиндра, с ними прямо припадок делается. Пришлось нам искать обычную еврейскую синагогу, а поскольку Вена — город довольно-таки большой, то находились мы изрядно, и по дороге я ему изложил весь мой план аренды Земли Израиля — так ему настолько этот план понравился, что он был просто вне себя от восторга! Жаль, дескать, только, что у меня это все разработано на жаргоне, а не на святом языке. На святом языке, дескать, совсем бы другой смак был. Но мне, дескать, не о чем беспокоиться. Он берется, без обета, перевести все на святой язык за одну субботу и без копейки денег. Хочет, чтобы я ему диктовал на идише, а он будет переводить слово в слово. Ему это, дескать, так же легко, как папиросу выкурить. Еще и легче. Папиросу-то еще раздобыть нужно, а писать — плевое дело, окунул перо, дескать, да пиши. В особенности на святом языке, который он впитал с молоком матери[495], — тут и говорить не о чем. Мы бы уже взялись за эту работу, да времени совсем нет, можно сказать, ни минуты! — нужно учреждать университет в Иерусалиме[496], а это не шуточки! Правда, мы его уже почти учредили. Деньги сыплются как семечки. Пятьдесят тысяч, семьдесят тысяч, сто тысяч[497]. Про пожертвования в три, пять или десять тысяч — и речи нет. Душа поет и сердце радуется, когда видишь, как богачи швыряются пожертвованиями — сотнями тысяч, шутка сказать! При таких взносах нет ничего удивительного в том, что вскоре все у нас будет. У нас уже и так почти все есть. У нас уже есть собственная гимназия в Яффо[498]. У нас есть собственный политехникум в Хайфе. А теперь и собственный университет в Иерусалиме. Чего же еще желать? Осталось отправить туда немного евреев — и мы в полном порядке. А как раз об этом я уже позаботился, по этому вопросу нужно обращаться именно ко мне, к моему плану то есть. Этого уж я из своих рук, с Божьей помощью, не выпущу. А пока нужно бежать в зал, на конгресс, это же последний день, мой день то есть, когда я, в добрый час, должен наконец выступить. И поскольку у меня сейчас нет времени, буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог счастья, успеха и удачи. Будь здорова, поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями
