Сомерсет Моэм - Миссис Креддок
Берта снова встала и принялась возбужденно ходить по комнате.
— Боже правый, — простонал доктор Рамзи, — я ничего не понимаю.
— Я и не рассчитывала, что поймете. Знала, что все закончится поучениями.
— Чего вы от меня хотите? Чтобы я поговорил с вашим мужем?
— Нет, нет! Я говорила с ним тысячу раз, все без толку. Думаете, после вашего разговора он начнет меня любить? Он не способен к этому, самое большее, что Эдвард может дать, — это уважение и привязанность. Господи, да на что мне его уважение? Знаете, для того чтобы любить, нужно обладать хоть каким-то умом, а у Эдварда его нет! Повторяю, он глупец! Когда я думаю о том, что связана с ним на всю жизнь, мне хочется повеситься!
— Послушайте, Эдвард вовсе не такой дурак, каким вы его изображаете. По общему мнению, у него отличная деловая смекалка. Кроме того, должен признаться, я уже давно считаю, что вы поступили невероятно умно, настояв на своем замужестве.
— Это все вы виноваты! — обвинила Берта доктора. — Если бы вы тогда не воспротивились этому браку, я бы не поспешила с замужеством. Какую чудовищную ошибку я совершила, как жалею об этом! Лучше бы Эдварду умереть!
Доктор Рамзи присвистнул. Соображал он не слишком быстро и теперь испытывал все большую обескураженность: его устоявшееся мнение рушилось, причем внезапно и резко.
— Я не знал, что все так обстоит.
— Ну еще бы, — съязвила Берта. — Вы считали, что я счастлива, потому что я улыбалась и прятала свою боль. Страшно подумать, сколько страданий я вынесла.
— Мне не верится, что все настолько плохо. Завтра вы успокоитесь и сами удивитесь, как вам в голову могли прийти подобные мысли. Надеюсь, вы не обидитесь на старика, если я назову вас импульсивной и упрямой натурой. В конце концов, Эдвард — хороший малый; мне просто не верится, что он намеренно причинял вам страдания.
— Ради Бога, прекратите его хвалить.
— Может быть, вы чуть-чуть завидуете его успеху? — Доктор Рамзи пристально посмотрел на Берту.
Миссис Крэддок покраснела: она и сама задавалась этим вопросом. Чтобы опровергнуть утверждение, потребовался самый презрительный тон:
— Я? Любезный доктор, вы забываетесь! Неужели непонятно, что это не мимолетный каприз, что для меня все очень серьезно? Я терпела муки, пока хватало сил, но больше не могу. Вы должны помочь мне уехать отсюда. Если вы хоть немного любите меня, сделайте все возможное. Да, я хочу покинуть Корт-Лейз, но не желаю ругаться с Эдвардом, лучше расстаться без скандалов. Бесполезно убеждать его в том, что мы несовместимы. Он думает, что мне для полного счастья достаточно быть его женой. У Эдварда железная натура, а я презренно слаба, хотя раньше считала себя сильной.
— Правильно ли я понял, что ваши намерения абсолютно серьезны? Вы действительно решили пойти на крайние меры и расстаться с супругом?
— «Крайние меры» — это то, на что я пошла раньше. В прошлый раз я уезжала громко, но теперь хочу избежать какого-либо шума. Тогда я все еще любила Эдварда, а сейчас уже даже не ненавижу. О, я знала, что совершила глупость, возвратившись домой, но ничего не могла с собой поделать. Эдвард попросил меня вернуться, и я уступила его просьбе.
— Право, не знаю, чем вам помочь. Я уверен, если вы немного обождете, положение исправится.
— Я и так слишком долго ждала, мое терпение иссякло. Я напрасно растрачиваю жизнь.
— Почему бы вам не уехать на несколько месяцев и все хорошенько обдумать? Мисс Лей, как обычно, на зиму уезжает в Италию, верно? Честное слово, Берта, вам бы тоже не помешало съездить с ней.
— Не имею ничего против. Что угодно, лишь бы убраться отсюда. Мои муки непереносимы.
— А вы не задумывались, что Эдвард будет скучать по вас? — сурово произнес доктор Рамзи.
— Не будет. Полагаете, я не изучила собственного мужа? Я вижу его насквозь. Он черств, эгоистичен и глуп, и рядом с ним я делаюсь такой же. Умоляю вас, помогите мне.
— Мисс Лей осведомлена о ваших делах? — спросил доктор Рамзи, вспомнив, о чем тетушка Берты говорила ему во время своего приезда в Корт-Лейз.
— Исключено. Она уверена, что мы души друг в друге не чаем. Я стала ужасной трусихой — не хочу, чтобы она знала. Когда-то мне было все равно, что обо мне подумают, но теперь мой дух сломлен. Отправьте меня отсюда, доктор Рамзи, отправьте подальше.
Берта разрыдалась. Она давно отвыкла плакать, но сейчас, излив все то, что годами хранила в душе, чувствовала усталую опустошенность.
— Мне кажется, что я древняя старуха, хотя на самом деле еще совсем молода! Иногда хочется просто умереть и покончить с этим кошмаром.
Через месяц Берта была в Риме. Поначалу, однако, она не ощущала перемен в своем состоянии: жизнь в Корт-Лейз оставила в душе Берты неизгладимый след, она не могла представить, что этот тяжкий период завершился. Она походила на узника, который провел в сумраке заточения много лет и, ослепленный свободой, оглядывается в поисках цепей, не сознавая, что их уже нет.
Тетка и племянница сняли квартиру на Виа Грегориана. Просыпаясь по утрам, Берта не понимала, где находится. Облегчение было столь велико, что она постоянно пребывала в страхе, будто прекрасное видение рассеется и ее снова окружат тюремные стены Корт-Лейз. Берта словно во сне бродила по залитым солнцем улочкам и вдыхала ароматы роз и фиалок. Нереальным казалось все: прохожие; натурщицы, отдыхающие на ступенях Испанской лестницы; лохматые мальчишки, странно одетые и докучливые; серебристая мелодичная речь, ласкавшая слух.
Разве могла Берта поверить, что это не сон, если перед глазами у нее — яркое солнце и синее небо, от которых сердце замирает в груди, если на душе удивительно покойно и повсюду разлита восхитительная нега? Реальная жизнь тосклива и тяжела, она проходит в особняке георгианской эпохи, вокруг которого сплошь голые поля, продуваемые ветрами. В настоящей жизни все страшно добродетельны и скучны; Десять заповедей окружают тебя плотным кольцом, ступишь за его пределы, и тебя ждет геенна огненная и вечное проклятие. А внутри этого кольца ужаснее, чем в заточении, потому что вокруг нет решеток, замков и засовов. Но за унылыми камнями, на которых высечены запреты, простирается светлая, благоуханная земля, где солнечные лучи заставляют кровь быстрее бежать по жилам, цветы охотно отдают свои ароматы воздуху в знак того, что богатства следует расточать, а про добродетели — забыть. Здесь повсюду порхают амуры, легкие и беспечные. Страна, что лежит за мрачными скрижалями, богата оливковыми рощами, дающими приятную тень, а море нежно целует берег, показывая юношам, как нужно ласкать дев. В этой стране губы предназначены не для рьяного глаголания, уста здесь — лук Купидона. Здесь глаза светятся блеском, говоря страннику о том, что не надо бояться, что стоит лишь попросить о Любви, и Любовь будет дана. Кровь горяча, руки сливаются в объятия, алые губы просят поцелуев, ведь дарить их так сладко. Здесь тело и душа пребывают в гармонии. Ах, подарите мне солнечный свет из этой благословенной земли, розовый сад и журчание прозрачного ручья, тенистый берег, вино, книги и коралловые губы моей возлюбленной пастушки, и я проживу в совершеннейшем счастье никак не меньше десяти дней.
Для Берты пребывание в Риме было сродни театральной пьесе. Мисс Лей предоставляла ей много свободы, и молодая женщина в одиночестве бродила по самым странным местам. Она часто заглядывала на рынок и проводила утро в торговых рядах, разглядывая сотни вещей, которые не собиралась покупать. Она трогала богатые шелка и старинное серебро, улыбаясь комплиментам приветливых торговцев. Вокруг толпились люди, живые и шумные, но тем не менее — Берта все еще не верила, что видит их наяву, — какие-то нереальные.
Она посещала музеи и галереи; отправлялась в Сикстинскую капеллу или осматривала Станцы Рафаэля. В отличие от вечно спешащих туристов, обязанных познакомиться с определенными достопримечательностями, Берта могла полдня простоять перед одной картиной или в уголке старой церквушки, вплетая собственные фантазии в образ, что был у нее перед глазами.
Когда ей хотелось побыть среди людей, она шла в парк Пинчо и смешивалась с толпой, которая слушала оркестр. Францисканский монах в коричневой рясе с капюшоном, стоящий в стороне, казался Берте героем романтической пьесы, а солдаты в яркой униформе, стрелки-берсальеры в лихо заломленных шляпах с перьями — кордебалетом из комической оперы. Были там и священники в черных сутанах: одни — пожилые и тучные, курившие сигареты под теплым солнцем, довольные собой и всем миром; другие — молодые и беспокойные, в чьих темных глазах порой вспыхивали искры неукрощенной плоти. И все, все выглядели счастливыми, точно дети, что весело бегали и прыгали тут же, оглашая воздух звонкими криками.
Постепенно тени прошлого отступили, и Берта смогла полной грудью вдохнуть окружавшие ее красоту и жизнь. Зная, сколь быстротечно счастье, она решила позабыть все земные тревоги и наслаждаться моментом. Молодость и заботы редко соседствуют друг с другом, а милосердное время накрывает покровом забвения самые тяжелые горести. Берта протянула руки, заключая в объятия все чудеса этого мира, и отринула гнетущую мысль о мимолетности волшебных мгновений. Весной она проводила долгие часы в зеленых парках, окружавших центр города; развалины Древнего Рима причудливо смешивались с полутропической пышностью и возбуждали в Берте новые, едва уловимые чувства. Цветы буйно цвели в каменных саркофагах, словно в насмешку над могилами, из которых они произрастали. Смерть отвратительна, но жизнь всегда торжествует победу; на истлевших костях распускаются розы и гиацинты, и человеческая смерть лишь означает новое рождение. Так продолжается мир, прекрасный и вечно новый, черпая радость в собственной несокрушимой силе.
