Любовь Овсянникова - Преодоление игры
А я почти пять лет страдала своими страхами, потом меня начало медленно отпускать. Правда, я не пыталась исцелиться от них, не считая их ни болезнью, ни вселением, как было у Юры. И когда погиб Василий, муж сестры, я уже не боялась свекрови. Василия же, светлого человека, не боялась ни одного дня.
Вот ведь как — оказывается то, что мы переживаем после смерти другого человека, зависит не только от нас, от нашего прошлого отношения к нему или нынешнего своего состояния! Что–то есть еще, внешнее, не в нас заключающееся, вторгающееся оттуда — сюда. Как материалисту мне чужда мистика в объяснениях, но есть необъяснимые восприятия, вгоняющие в мистику настроений, а это не может нравиться.
И я думаю — что это было вообще, и с нами в частности? Почему после смерти свекрови случилось нашествие собак, Юрино бурное и тяжелое недомогание, мой острый страх? Почему было столько совпадений, где в одном случае помогали люди и молитвы, а в другом — время?
Вопросы остаются, интерес не иссякает, значит, жизнь продолжается. И в ней продолжаемся мы — огоньки разума во тьме бесчувственных материй.
Предвестие от летучих мышей
После того памятного июльского дня 1997 года, когда я внезапно рассталась с физическим благополучием и чудом осталась жива, прошло ровно два года, проведенных мною в домашнем заточении. Но вот я не столько начала восстанавливаться, сколько привыкать к новому самоощущению и со своим капитально подорванным здоровьем входить в новое равновесие с миром. Постепенно во мне определились новые восприятия, отношения и реакции, и я уже выходила на улицу, на люди, совершая недалекие и короткие прогулки. Не одна, конечно, а под присмотром Юры. Я была другой и мир изменился для меня — чужая жизнь, которую я почему–то знаю.
— Вера[42] просится в отпуск с 20‑го июля, — сказал мне Юра, тащивший на себе мое детище — книжный магазин, о котором я много мечтала и который свалился на меня, когда я уже и не ждала такого счастья. — В магазине останемся мы с Ирой вдвоем. Может, выйдешь поработаешь, чтобы я мог спокойно отлучаться по делам? Ира ведь одна не сможет оставаться в зале.
Ира была странной девочкой, старательной и послушной, но странной. Конечно, на нее одну оставлять магазин нельзя было и на минуту, а Юре приходилось бегать по налоговым и иным инстанциям и по полдня и по дню — дикие, бесчеловечные времена.
Работы в магазине почти не было, люди заходили редко, в день торговалось по 20–30 гривен — насмешка над делом. Но и не бросишь просто так. А как все бурно начиналось! Эх…
Так что мое присутствие в магазине свелось к прогулкам с теплыми воспоминаниями и приятными беседами со случайными посетителями. Я испытывала себя и видела, что от меня осталась слишком малая часть, чтобы возобновлять самостоятельную трудовую деятельность, но стоило попробовать — авось я окрепну. Кроме того, хотелось быть полезной Юре, поддержать его старания вернуть меня к жизни.
Незаметно вокруг магазина образовался круг книгочеев, местных интеллектуалов и просто любителей дискуссий. Наверное, их привлекали наши беседы и мой живой и искренний интерес к ним лично. Были среди них медики, учителя, преподаватели вузов, техническая интеллигенция из близлежащих заводов и даже астрономы–любители, на профессиональном уровне знающие ночное небо и выезжающие в экспедиции для наблюдения за редкими природными явлениями. Помню одного молодого мужчину — Севку с двусмысленной и словно специально для него придуманной фамилией Плутонов, — странноватого, вечно занятого, но умеющего никуда не спешить. Именно он принес нам темные очки в день солнечного затмения 11 августа 1999 года. Мы наблюдали его, стоя на нашем крыльце, и я рассказывала о своих впечатлениях от полного затмения, произошедшего в 1955 году, которое я отлично помнила. Оно продолжалось семь минут, и было самым продолжительным в XX столетии.
О предстоящем затмении Солнца мне тогда рассказал отец. Говорил с энтузиазмом и молодым задором, словно это могло что–то добавить к нашей неустроенной и бедной тогдашней жизни, что–то изменить в ней к лучшему. Отец всегда был романтиком, а позже привил и мне это качество, никогда не проявляющееся спонтанно. Мы тщательно готовились, помню даже, как закапчивали стекла над керосиновой лампой, чтобы через них смотреть на небо. Каждому досталось по стеклу.
И вот наступил день затмения.
Тогда тоже стояло лето, безоблачная погодка. Природа жила обычным темпом и всегдашним заботами. В чистом небе ярко сияло Солнце, и ничто не предвещало предстоящих знамений, как это называлось в древности. Что было самое поразительное в этом, что некогда рождало мистические страхи, легенды и поверья? А то, что не видно их причины. На небе вдруг все начинает кардинально меняться, а в силу чего — понять невозможно. Ничто не предвещает необычного события и зримо не олицетворяет его. Вот и тогда начиналось аналогично: беспричинно на правом краю Солнца образовался еле заметный ущерб, как по чьему–то злому чародейству. И принялся медленно разрастаться, а солнечный диск принимал форму серпа, обращенного выпуклостью влево. Свет ослабевал, возник ветерок, стало прохладнее. Серп продолжал видоизменяться — сделался совсем тоненьким. И вдруг эта узенькая дуга распалась на две, а потом за черным диском исчезли последние яркие точки. На всю окружающую местность упал чуть прозрачный мрак. Небо приняло ночной вид, на нем вспыхнули яркие звезды. Вдоль горизонта, прекрасно просматриваемого из нашего двора, появилось кольцо оранжевого оттенка.
А на месте погасшего светила виднелся черный диск, окруженный серебристо–жемчужным сиянием — вот и все отличия затмения от обыкновенной ночи.
Напуганные не ко времени наступившей темнотой, кудахтали куры и стаей бежали на насест, толкаясь в открытых дверях сарая. Завыл наш песик Барсик и с поджатым хвостом заметался по двору, ища спасения, на дальних пастбищах смятенно мычали коровы, и эти звуки доносились до нас еще одним признаком тревожности, наполнившей весь мир. Даже мыльнянки–сапонарии, ипомеи и космеи, эти цветики–семицветики из народных сказок, цветущие на наших куртинах, свернули венчики трубочками. Повеяло пронзительно–тоскливой прохладой от не ко времени проснувшихся маттиол да возникло ощущение чистоты от мирабилис, царской бородки, цветы которой в соответствии с уменьшившейся освещенностью раскрылись и расточили вокруг себя невероятно волнующие и приятные запахи. На несколько минут возникла растерянная, неуютная ночь.
Но вот, словно вырвавшись из плена, небо прорезал тоненький луч. Тотчас исчезло серебристо–жемчужное сияние вокруг черного диска, и погасли звезды. Петухи, совершенно сбитые с толку, заорали, как на заре, возвещая о наступлении света. Вся природа, собственно, не успевшая впасть в настоящую спячку, заново встрепенулась. Солнце начало принимать вид серпа, но теперь уже повернутого выпуклостью в другую сторону, как серп «молодой» Луны. Этот серп увеличивался, пока со временем в небе не восстановился обычный порядок.
Не в этих ли моих рассказах рождались воспоминания, позже составившие эту книгу? Я видела, как они интересны слушателям, и меня это вдохновляло.
С тех пор Севка окончательно стал нашим завсегдатаем, начал заходить чаще, приносить помесячные карты неба, рассказывать интересные истории, сообщать о предстоящих событиях на небе. Сближало нас и то, что он жил на Парусе, где и мы с Юрой прожили пять лет на стыке 70‑х и 80‑х годов.
Я о Севке вспомнила, конечно, не зря, ибо именно ему рассказала о странном происшествии одной ночи, случившейся недавно перед этим. Правда, не потому что никому другому рассказать не могла и не потому, что вообще жаждала это рассказывать. Просто он первым зашел к нам в тот момент, когда мы обнаружили и в магазине повторение той же странности. А дело было вот в чем.
В одну из ночей, душноватых и безветренных, когда в спальне невольно открываешь настежь окна и ждешь спасительного сквознячка, я проснулась от непонятного бурления мрака вокруг себя, от ощущения, что в комнате присутствует нечто жуткое. Я резко села на кровати и прислушалась, но никаких звуков не различила. Только внезапно что–то липко коснулось лица, обдало легким веянием воздуха, пронзило тонким сверлом странного излучения. Это не могло мне присниться или показаться, это существовало реально. В следующую минуту я уже забыла о сне и только настороженным вниманием пыталась понять, что происходит, ибо объектом атак явно служила моя голова, выделяющаяся в темноте светлыми обесцвеченными волосами. При каждом нападении физически ощущалось бурление темноты и казалось, что сейчас в меня что–то вцепится. Покушения осуществлялись с воздуха, без преувеличения сказать, от мистической силы, потому что, отмахиваясь от нее, я под рукой ничего материального не находила, ничего не отбрасывала, никого не ударяла. Это была скорость без носителя, воздействие без силы, угроза без причины — как есть нечистая сила.
