Малькольм Лаури - У подножия вулкана
вдруг произнес консул и великодушно добавил, озираясь вокруг:— А денек чудесный, как на заказ для прогулки.
No se permite fijar anuncios...[127]
Ивонна теперь шла будто совсем одна: они поднимались по склону гуськом, впереди Ивонна, а за ней, по отдельности, консул с Хью, и какие бы чувства ни владели их безумными, слитыми воедино душами, Хью забыл обо всем, так как смех уже душил его, и консул едва удерживался, чтобы не рассмеяться тоже. Они шли столь странным образом потому, что им навстречу быстрым шагом, почти бегом, пастушок гнал стадо коров; он не бил их, а бережно, словно в грезах умирающего индийца, брал за хвосты и направлял козлы. Ивонна повернула голову и улыбнулась Хью. Но у этих козлов вид был кроткий и ласковый, а на шеях звякали бубенцы. «Отец ожидает тебя. Отец ничего никогда не забудет». Потом мимо них прошла женщина с темным, сморщенным лицом, пошатываясь под тяжестью корзины, полной угля. Следом пробежал вприпрыжку мороженщик, ловко удерживая на голове здоровен- ную кадку и скликая покупателей, хотя непонятно было зачем, потому что сам он, обремененный ношей, не мог остано- виться или даже взглянуть по сторонам.
— Оно, конечно, в Кембридже, — говорил консул, похлопывая Хью по плечу, — ты мог усвоить кое-что про гвельфов и про всякую всячину... А вот знаешь ли ты о том, что ангел о семи крылах никогда не свершает перевоплощения?
— Пожалуй, я усвоил зато, что птица об одном крыле не улетит...
— Или о том, что Томас Бернет, автор «Tolluris Theoria Sacra»[128], почил в бозе в... Virgеn Santisima! Ave Maria! Fuego, fuego! Ay, que me matan![129]
Над ними с оглушительным, бешеным ревом низко промчался самолет, приведя в трепет испуганные деревья, круто взмыл вверх, едва не врезался в сторожевую вышку и сразу исчез за вулканами, где у подножий вновь ахнул раскатистый артиллерийский залп.
— Acabose[130], — сказал консул со вздохом.
Вдруг Хью увидел впереди высокого человека (должно быть, он вышел из-за угла, куда Ивонна хотела свернуть), слегка сутулый, с красивым и очень смуглым лицом, хотя, без сомнения, это был европеец, заброшенный сюда не по своей воле, и человек этот каким-то невероятным образом весь словно возносился к своей встопорщенной белой панаме, но пустота под ней, казалось Хью, тоже была чем-то заполнена, там было некое сияние, или духовная субстанция плоти, или же подоплека какой-то постыдной тайны, тщательно скрываемой до сих пор, а теперь робко и трепетно обнаженной. Он стоял перед ними, но улыбался явно одной Ивонне, и его голубые дерзкие, слегка навыкате глаза были полны сомнения и страха. Черные брови высоко взлетели, изогнувшись в крутую дугу, как у комедианта; он стоял в нерешимости; а потом этот человек в расстегнутом пиджаке и в брюках, вздернутых высоко, вероятно не без умысла, в надежде, что они скрадывают толстеющее брюшко, хотя это лишь подчеркивало его выразительную тучность, шагнул вперед, поблескивая глазами и скривив губы под короткими черными усиками в улыбке, напускной, но все равно чарующей и снисходительной, и притом мрачнеющей прямо на глазах, шагнул вперед неповоротливо, как заводная кукла, протягивая руку с заученной почтительностью:
— Бог мой, Ивонна, какая приятная неожиданность. Бог ты мой, подумал я. А, Дружище, привет...
— Хью, это Жак Ляруэль, — говорил консул.— Ты же знаешь, я как-то рассказывал тебе про него. Жак, это мой младший брат Хью: ты тоже слышал... Il vient d'arriver[131]...
или напротив того... Как жизнь, Жак? Судя по твоему виду, Тебе не мешало бы промочить глотку.
Минуту спустя мсье Ляруэль, чья фамилия прозвучала для Хью едва ли не пустым звуком, уже подхватил Йвонну под руку и увлекал ее посередине улицы, круто подымавшейся в гору. Быть может, все это ровно ничего не значило. Однако консул представил их друг другу по меньшей мере бесцеремонно. Хью сам был задет, снова очутившись позади вместе с консулом, и почему-то испытывал смутную, тягостную принужденность. Мсье Ляруэль между тем говорил:
— А отчего бы, собственно, нам всей компанией не завернуть в мой «сумасшедший дом» потехи ради, что скажете, Джеффри, и вы... э-э... Хьюз?
— Нет, — обронил консул сзади едва внятно, и слышал его только Хью, которого теперь некстати снова разбирал смех.
Потому что консул без умолку повторял себе под нос грязное ругательство. Они шли следом за Ивонной и ее знакомым по глубокой пыли, в сером облаке, поднятом коротким порывом ветра, и под ногами у них с сердитым шипением взвихрилась пыль, а потом улетела прочь, словно короткий дождик. Ветер улегся, и шумливые потоки воды у обочин показались вдруг инородной стихией, как бы победившей в противоборстве.
А там, впереди, мсье Ляруэль предупредительно поддакивал Ивонне:
— Да.. - да... но ведь ваш автобус отходит только в половине третьего. Через час с лишним.
— ...Право, это какое-то невообразимое чудо, — сказал Хью. — Стало быть, после стольких лет...
— Угм. Тут мы и встретились, представь себе этакое поразительное совпадение, — сказал консул уже совсем другим, невозмутимым тоном. — Кстати, по-моему, тебе следует познакомиться с ним поближе, у вас определенно есть что-то общее. Кроме шуток, тебе понравится у него, там забавно побывать.
— Ладно, — сказал Хью.
— Глядите-ка, вон cartero![132] — воскликнула Ивонна, оборотись через плечо и отнимая руку у мсье Ляруэля. Она указывала вверх, на левый угол перекрестка, где калье Никарагуа пересекала калье Тьерра-дель-Фуэго. — Вот удивительное существо, — говорила она без умолку, — и самое забавное, что все почтальоны в Куаунауаке похожи друг на друга как две капли воды. Наверное, все они родственники и потомственные почтари. Я не удивлюсь, если дед этого малого был cartero еще во времена Максимилиана. Ну разве но замечательно, что здешняя почта держит всех этих смешных человечков, как почтовых голубей, с которыми можно послать весточку в любое время дня и ночи?
«С чего это ты вдруг стала такой говорливой?» — подумал Хью с удивлением.
— Замечательная почта,— подтвердил он вежливо.
Они рассматривали cartero. Раньше Хью как-то не замечал своеобычных местных почтальонов. В этом не было и пяти футов росту, издали он казался каким-то диковинным, но милым четвероногим. Он был в костюме из некрашеной бумазеи, в потертой форменной фуражке, и вскоре Хью разглядел небольшую козлиную бородку. Приближаясь к ним странной, но обворожительной, неторопливой поступью, он придал своему морщинистому личику самое что ни на есть дружелюбное выражение. Глядя на них, он остановился, спустил с плеча сумку и принялся ее расстегивать.
— Вам письмо, вам письмо, вам письмо, — затянул он, когда они поравнялись с ним, и поклонился Ивонне без удивления, словно видел ее по далее вчерашнего вечера. — Известие para el senor[133] и для вашего конька, — пошутил он, вынул два конверта и с озорной улыбкой сунул их обратно.
— Вот как?.. Стало быть, для сеньора Калигулы ничего нет.
— Ах! — Cartero перебрал еще пачку писем, искоса поглядывая на конверты и крепко зажав сумку под локтем. — Нет. — Он опустил сумку к ногам и стал лихорадочно в ней копаться; через мгновение все письма были разбросаны по земле. — Непременно найду. Вот. Или нет. Оно самое. Нет. Ай-яй-яй-яй.
— Не беспокойтесь, любезный, — сказал консул.— Сделайте милость.
Но cartero не унимался:
— Бадрона, Дьосдадо...
Хью тоже ждал, но не вестей из «Глоба», откуда в лучшем случае могли прислать телеграмму, он ждал в смутной надежде, которая при виде этого почтальона стала вдруг заманчиво близкой, еще одного крошечного конвертика из Оахаки с яркими марками, на которых лучники пускают стрелы прямо в солнце, ждал письмеца от Хуана Серильо. Он прислушался: рядом, за стеной, кто-то играл на гитаре — играл скверно до отвращения; потом отрывисто залаяла собака.
— ...Фишбэнк, Фигэроа, Гомес... нет, не то... Куинси, Сандова... опять но то.
Наконец этот добряк собрал письма, откланялся виновато и разочарованно, побрел дальше. Все провожали его глазами, и Хью уже заподозрил было, что вся эта сцена с самого начала разыграна намеренно, во исполнение какой-то чудовищной, непостижимой, потаенной, хоть и беззлобной шутки, но тут почтальон остановился, еще раз перебрал какую-то пачку, повернул назад, рысцой подбежал к ним, торжествующе вскрикивая, и подал консулу что-то, кажется открытку.
Ивонна, которая уже снова ушла чуть вперед, кивнула через плечо с улыбкой, словно говоря консулу: «Вот и прекрасно, все-таки ты получил весточку», — и вместе с мсье Ляруэлем; двинулась дальше по пыльной улице своей легкой, танцующей походкой.
Консул повертел открытку в руках, потом протянул Хью. — Странно... — сказал он.
...Открытка была от Ивонны, которая наверняка написала ее не меньше года назад. Хью вдруг понял, что Ивонна ее отправила вскоре после того, как ушла от консула, причем не знала, по-видимому, что он решил остаться в Куаунауаке. Странно было видеть эту открытку, проделавшую столь дальний и нелепый путь; адресованная в Мехико, она по недоразумению была отослана за границу и безнадежно наплуталась, о чем свидетельствовали штемпели: Париж, Гибралтар и даже Альхесирас в Испании, на фашистской территории.
