Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены
Джо никогда не покидала сестру ни на час, с тех пор как Бесс сказала: «Я чувствую себя сильнее, когда ты здесь». Джо спала в комнате Бесс на кушетке, часто просыпаясь, чтобы поправить огонь, покормить, поднять или подать что-то, помогая терпеливому существу, которое редко обращалось с просьбами и «старалось не причинять беспокойства». Весь день Джо оставалась в той же комнате, ревнуя к каждой другой сиделке и гордясь тем, что выбрали ее, больше, чем любой другой честью, когда-либо выпавшей в жизни на ее долю. То были драгоценные и полезные часы для Джо, ибо ее сердце училось тому, в чем так нуждалось, — уроки терпения давались так мило, что невозможно было не понять их: доброжелательность ко всем, чудесный дух прощения, что способен по-настоящему забыть чужую недоброту, верность долгу, которая делает самое тяжелое легким, и искренняя вера, что не боится ничего и надеется без сомнений.
Часто, когда Джо просыпалась, она заставала Бесс за чтением той старой маленькой книжечки, которую когда-то подарила ей на Рождество мать, слышала, как она тихонько напевает, чтобы скоротать бессонную ночь, или видела, как она сидит, опустив лицо в ладони, а слезы медленно капают между худыми пальцами; и Джо лежала, глядя на нее, с мыслями слишком глубокими для слез, чувствуя, что Бесс, как всегда просто и несебялюбиво, пытается отвыкнуть от дорогой старой жизни и приготовиться к жизни предстоящей через священные слова утешения, спокойные молитвы и музыку, которую так любила. То, что видела Джо, давало ей больше, чем самые мудрые проповеди, самые святые гимны, самые горячие молитвы, ибо глазами, проясненными слезой, и сердцем, смягченным самой нежной печалью, она увидела и узнала красоту жизни сестры — без событий, без честолюбивых замыслов, но полную истинных добродетелей, что «ароматны и цветут во прахе» (2), и бескорыстия, которое делает смиреннейшего на земле наиболее любезным Богу, — подлинный успех, который возможен для всех.
Однажды ночью Бесс просматривала книги на своем столике и нашла нечто, заставившее ее забыть слабость смертного, которую почти так же трудно вынести, как боль. Листая страницы давно любимого «Путешествия пилигрима», она нашла листок, исписанный рукой Джо. Ей бросилось в глаза имя в первой строке, а расплывшиеся чернила убедили ее в том, что на листок падали слезы.
«Бедная Джо! Она спит, и я не стану будить ее, чтобы спросить разрешения; она показывает мне все свои сочинения и, я думаю, не будет возражать, если я прочту это», — подумала Бесс, взглянув на сестру, которая лежала на ковре, положив рядом каминные щипцы, готовая проснуться, как только горящее полено распадется на части.
МОЯ БЕСС
Ожидая свет благословенный,
Терпеливо ты сидишь в тени.
Дух твой тихий, в горести смиренный,
Святостью наполнил эти дни.
Радости, печали и волненья —
Только рябь пустая суеты
На волнах реки, что без сомненья
Перейти уже готова ты.
Берег наш навеки покидая,
Мир, что не живет в святой тиши,
Мне оставь в наследство, дорогая,
Все твои сокровища души.
Завещай великое терпенье,
Что сильней, чем самый лучший друг,
Может нашу веру в Провиденье
Поддержать в оковах смертных мук.
Надели меня чудесной силой —
Смелостью любви и доброты
Сделать долг не колеей унылой,
А тропой весны и красоты.
Лай мне бескорыстие и кротость.
Чтоб всегда уметь забыть себя,
Чтобы и обиду и жестокость
Сердцем и душой прощать, любя.
Так теряет наше расставанье
Горечь всю последнего «прости»,
Ибо каждый день дает мне знанье,
Как с утратой нечто обрести.
Тяжкое прикосновенье горя,
Усмиряя дух мятежный мой,
Даст мне мудрость жить, с судьбой не споря,
В единенье с силою благой.
И отныне, стоя над рекою,
Буду знать — на дальнем берегу
Ждет меня и машет мне рукою
Та, чей образ в сердце берегу.
Добрый ангел веры и надежды
Сохранит на жизненном пути,
В час последний мне прикроет вежды,
Даст без страха реку перейти.
С потеками и кляксами, неровные и бледные, строки эти принесли Бесс невыразимое утешение. Она всегда сожалела лишь о том, что так мало сделала в этой жизни, но стихи Джо уверяли ее, что она жила не напрасно и что ее смерть не принесет отчаяния близким, как она прежде боялась. Пока она сидела со сложенным листком в руках, обуглившееся полено упало и развалилось на куски. Джо вздрогнула, поправила огонь и тихонько подкралась посмотреть, спит ли Бесс.
— Не сплю, дорогая, но так счастлива. Смотри, я нашла это и прочитала. Я знала, что ты не будешь возражать. Джо, неужели я в самом деле стала для тебя всем этим? — спросила она, указывая на листок с задумчивой, смиренной серьезностью.
— О Бесс, конечно, конечно! — И голова Джо опустилась на подушку рядом с головой сестры.
— Теперь у меня не будет чувства, что я зря жила на свете. Я не такая хорошая, какой ты описала меня, но я старалась поступать хорошо; и теперь, когда слишком поздно начать поступать еще лучше, так утешительно знать, что кто-то так глубоко любит меня и чувствует, что я помогла ему.
— Больше, чем кто угодно на свете, Бесс. Я думала, что не смогу смириться с разлукой, но я учусь чувствовать, что не теряю тебя, что ты будешь для меня чем-то большим, чем прежде, что смерть не разлучит нас, пусть даже и кажется, будто это разлука.
— Я знаю, она не может разлучить, и я больше не боюсь ее. Я уверена, что по-прежнему буду твоей Бесс, буду любить тебя и помогать тебе еще больше. Ты должна занять мое место, Джо, и стать для папы и мамы тем, чем была я. Они обратятся к тебе за поддержкой, не подведи их; и если будет трудно выполнять эту работу одной, вспомни, что я не забываю тебя и что ты будешь счастливее, помогая родителям, чем сочиняя замечательные книжки или путешествуя по всему свету. Любовь — единственное, что мы можем унести с собой, умирая, и это она делает конец таким легким.
— Я постараюсь, Бесс. — И в этот момент Джо отказалась от прежних стремлений, посвятив себя новому и лучшему, признавая тщету других желаний и чувствуя благословенное успокоение веры в бессмертие любви.
Так весенние дни приходили и уходили, небо становилось яснее, земля зеленее, цветы распускались, прекрасные и ранние, и птички успели вернуться, чтобы сказать «прощай» милой Бесс, которая, как усталое, но доверчивое дитя, держалась за руки тех, кто были ее проводниками всю жизнь, и родители осторожно провели ее через Долину смертной тени и оставили Богу.
Редко, кроме как в книжках, умирающий произносит памятные слова, переживает видения или покидает этот мир с блаженством на лице, и те, кто простился со многими душами, знают, что для большинства конец наступает так же естественно, как сон. Как и надеялась Бесс, «отлив прошел легко», и в темный час перед рассветом на той же груди, где она сделала первый вздох, она сделала и последний, без прощальных слов, но с одним любовным взглядом.
Со слезами и молитвами нежными руками мать и сестры приготовили ее к долгому сну, который никогда более не омрачит страдание. Благодарными глазами видели они, как терпеливое страдание на лице их любимой, так долго терзавшее их сердца, сменилось прекрасным спокойствием, и чувствовали, что для нее смерть была добрым ангелом, а не страшным призраком.
Когда настало утро, впервые за много месяцев огонь в камине догорел, место Джо было пустым, а комната очень тихой. Но птичка блаженно распевала на распускающейся ветке неподалеку, на окне благоухали свежие ландыши, а весеннее солнце лилось как благословение на безмятежное лицо на подушке — лицо, столь полное не омраченного страданием покоя, что те, кто нежно любил его, улыбнулись сквозь слезы и поблагодарили Бога за то, что Бесс наконец хорошо.
Глава 18
Учась забывать
Урок, который преподала Эми, принес Лори пользу, хотя он признал это лишь гораздо позднее. Когда совет дают женщины, мужчины, эти «венцы творения», обычно не принимают его, пока не убедят себя, что именно это они и собирались сделать; затем они действуют в соответствии с ним, и если добиваются успеха, то признают за «сосудом скудельным»[71] половину заслуг; если же терпят неудачу, щедро возлагают на него всю вину.
Лори вернулся к дедушке и в течение нескольких недель был таким любящим и почтительным, что старик счел это чудесным влиянием климата Ниццы и предложил ему съездить туда еще раз. Ничто другое не могло быть более привлекательным для Лори, но после выговора, который он там получил, его было и силой не затащить в Ниццу: не позволяла гордость; а когда желание поехать становилось очень сильным, он укреплял свою решимость, повторяя слова, которые произвели самое глубокое впечатление: «Я тебя презираю», и еще: «Почему ты не совершил что-нибудь замечательное, чтобы заставить ее полюбить тебя?»
