Эрнест Хемингуэй - Рассказы и очерки разных лет
Мы потягивали вино, едва терпимое, такое, что его можно было пить за неимением лучшего, но шуметь из-за него не стоило, — и тут появился Эл Вагнер. Он оглядел комнату, увидел нас и подошел.
— В чем дело? — спросил я.
— Обчистили, — сказал он.
— Быстро.
— Еще бы. Это такие парни. Крупно играют. А чего бы тут поесть?
Я подозвал официанта.
— Слишком поздно пришли, — сказал тот. — Больше не подаем.
— Этот товарищ из танковой части, — сказал я. — Он сражался весь день и будет сражаться завтра, а ничего еще не ел.
— Я не виноват, — сказал официант. — Слишком поздно. Ничего не осталось. Почему товарищ не столуется в части? В армии еды много.
— Это я пригласил его на обед.
— Так вы бы предупредили заранее. Сейчас слишком поздно. Мы больше ничего не подаем.
— Позовите метрдотеля.
Метрдотель сказал, что повар уже ушел домой и плита не топится. С этим он ушел. Они злились на нас из-за вина.
— Ну и черт с ним, — сказал Эл. — Пойдем еще куда-нибудь.
— В это время нигде ничего не получишь. У них есть что-нибудь про запас. Надо только мне пойти к этому типу и подмазать.
Так я и сделал, и угрюмый официант принес тарелку нарезанного холодного мяса, половинку колючего омара и салат из чечевицы. Метрдотель уступил все это из собственного запаса, который он приберегал либо для домашних, либо для поздних клиентов.
— Небось содрали втридорога? — спросил Эл.
— Да нет, — соврал я.
— Рассказывай, — сказал он. — Ну да с первой получки рассчитаемся,
— А сколько ты сейчас получаешь?
— Я еще не знаю. Раньше было по десять песет в день, но теперь больше, раз я офицер. Но нам пока еще не платили, а я не спрашивал.
— Товарищ, — подозвал я официанта. Тот подошел, все еще злой оттого, что метрдотель обслужил Эла через его голову. — Подайте, пожалуйста, еще одну бутылку.
— А какого вина?
— Все равно, только бы не было чересчур старое и сохранило бы цвет.
— Тут все вина одинаковы.
Я сказал ему по-испански что-то вроде «черта с два», и официант принес бутылку «шато-мутон ротшильд» 1906 года, настолько же хорошего, насколько отвратительна была предыдущая бутылка.
— Вот это вино, — сказал Эл. — Чем это ты его усмирил?
— Да ничем. Просто он вытащил из погреба удачную бутылку.
— Вообще-то это дворцовое пойло — порядочная бурда.
— Перестарело. И климат тут для вина неподходящий.
— А вон и тот Осведомленный Товарищ. — Эл кивнул на соседний столик.
Маленький человечек в толстых очках, который говорил нам про Ларго Кабальеро, разговаривал с людьми, о которых я знал, что это важные персоны.
— Он, должно быть, важная персона, — сказал я.
— Такие, когда высоко заберутся, болтают все, что вздумается. Но лучше бы мне его встретить послезавтра. Он мне испортил завтрашний день.
Я налил ему вина.
— То, что он говорил, кажется разумным, — продолжал Эл. — Я над этим сам думал. Но мой долг делать то, что мне приказано.
— А ты не огорчайся, пойди поспи.
— Нет, я еще сыграю, если ты дашь мне тысячу песет, — сказал Эл. — Мне сейчас причитается больше, и я дам тебе доверенность на получение.
— Не надо мне доверенности. Когда получишь, сам отдашь.
— Еще придется ли получать, — сказал Эл. — Скажешь, опять нытье? Играть — это тоже богемная привычка, я знаю. Но в такой вот игре только и забываешь про завтра.
— А нравится тебе Манолита? Ты ей понравился.
— У нее глаза как у змеи.
— Она неплохая девушка. Приветливая, и ей можно доверять.
— Не надо мне никаких девушек. Я хочу еще сыграть в крап.
На другом конце стола Манолита хохотала в ответ на что-то, сказанное англичанином по-испански. За столом, кроме них, уже почти никого не было.
— Допьем бутылку и пойдем, — сказал Эл. — А ты сам не хочешь сыграть?
— Сначала полюбуюсь на вас, — сказал я и крикнул официанту, чтобы принес счет.
— Куда же вы? — спросила Манолита с места.
— К себе в номер.
— Мы придем попозже, — сказала она. — А он забавный.
— Она надо мной смеется, — сказал англичанин. — Она вышучивает мои ошибки в испанском языке. Разве leche не значит молоко?
— Значит и это.
— И еще что-нибудь неприличное?
— К сожалению, да, — сказал я.
— Что за ужасный язык, — сказал он. — Манолита, перестаньте водить меня за нос. Слышите?
— И вовсе я вас не вожу за нос, — засмеялась Манолита. — Я и не прикасаюсь к вашему носу. А смеюсь я из-за leche.
— Но ведь это значит молоко. Вы слышали, что сказал Эдвин Генри?
Манолита снова засмеялась, и мы поднялись из-за стола.
— Ну и болван! — сказал Эл. — Я бы, пожалуй, отбил ее только потому, что он такой болван.
— Англичанина сразу не раскусишь, — сказал я. Это было такое глубокомысленное замечание, что я понял: слишком много мы заказали бутылок. На улице похолодало, и облака в лунном свете проплывали очень большие и белые над широким, окаймленным домами каньоном Гран-Виа, и в асфальте тротуара виднелись аккуратные свежие пробоины от сегодняшних попаданий, и мусор еще не разгребли — а мы поднимались к Пласа-Кальяо, туда, где стоял отель «Флорида», фасадом обращенный к другому склону, с которого широкая улица уходила по направлению к фронту.
Мы прошли мимо двух часовых, полускрытых в тени подъезда, и минутку постояли, чтобы послушать, как стрельба в конце улицы разрослась до настоящей канонады, а потом затихла.
— Если так будет продолжаться, мне надо будет идти в часть, — прислушиваясь, сказал Эл.
— Это так что-нибудь, — сказал я. — Во всяком случае, левее, у Карабанчеля.
— А мне показалось, прямо в парке.
— Тут всегда так отражается звук ночью. Мы сами сколько раз путали.
— Вообще-то они не должны контратаковать нас ночью, — сказал Эл. — Теперь, когда они заняли эти высоты, зачем спускаться и выбивать нас из оврага?
— Какого оврага?
— Ну, знаешь, по той речке.
— А, той.
— Да. «Вверх по речке и без весел».
— Идем. Нечего прислушиваться. У нас каждую ночь стреляют.
Мы вошли, пересекли холл, миновали ночного дежурного у столика портье, он встал и проводил нас к лифту. Он нажал кнопку, и кабина спустилась. В ней был человек в белой овчинной куртке мехом наружу. Розовая лысина, лицо розовое и сердитое. Под мышкой и в руках шесть бутылок шампанского. Он сказал:
— Какого черта вы спустили лифт?
— Вы уже целый час на нем катаетесь, — сказал дежурный.
— А что я могу поделать? — сказал мужчина в овчинной куртке. Потом, обратясь ко мне, спросил: — Где Фрэнк?
— Какой Фрэнк?
— Ну знаете, Фрэнк, — сказал он. — Слушайте, помогите мне с этим лифтом.
— Вы пьяны, — сказал я. — Вылезайте. Нам нужно подняться наверх.
— И вы были бы пьяны, — сказал мужчина в белой мохнатой куртке. — И вы были бы пьяны, товарищ, дорогой товарищ. Послушайте, где же Фрэнк?
— А вы как думаете?
— У этого Генри, в номере, где играют в крап.
— Поедемте с нами, — сказал я. — Только не балуйтесь с кнопками. Вы поэтому каждый раз и застреваете.
— Я на всем могу летать, — сказал мужчина в куртке. — Могу летать и на этом паршивом лифте. Хотите, попробуем фигуру?
— Хватит, — сказал Эл. — Вы пьяны. Нам нужно на верх, играть в крап.
— А ты кто такой? Вот как дам тебе бутылкой с шампанским.
— Попробуй только, — сказал Эл. — Я бы тебя утихомирил, пьянчуга несчастный, эрзац Санта-Клаус.
— Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус, — повторил плешивый. — Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Вот она, благодарность Республики!
Мы остановили лифт на нашем этаже и пошли по коридору.
— Возьмите пару бутылок, — сказал плешивый. Потом добавил: — А знаете, почему я пьян?
— Нет.
— Ну и не скажу. А вы бы рты разинули. Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Да. Да. Да. А вы кто, товарищ?
— Танкист.
— А вы?
— Снимаю фильм.
— Ну, а я пьянчуга, эрзац Санта-Клаус. Да. Да. Да. Повторяю. Да. Да. Да.
— А, подите вы! — сказал Эл. — Пьянчуга, эрзац Санта-Клаус.
Мы подошли к номеру. Мужчина в белой овчинной куртке придержал руку Эла большим и указательным пальцами.
— Вы меня забавляете, товарищ, — сказал он. — Правда, забавляете. — Я отворил дверь. В комнате было накурено и все по-прежнему, только ветчину из жестянки всю съели, а виски из бутылки все выпили.
— Плешак явился, — сказал один из игроков.
— Привет, товарищи, — сказал Плешак и раскланялся. — Как поживаете? Как поживаете? Как поживаете?
Игра прервалась, и его закидали вопросами.
— Я уже подал рапорт, — сказал Плешак. — А вот немножко шампанского. Меня теперь интересует только живописная сторона дела.
— А как же это тебя бросили твои ведомые?
— Они не виноваты, — сказал Плешак. — Я увлекся грандиозным зрелищем и даже не вспомнил, что у меня есть ведомые, до того самого момента, когда на меня свалились «фиаты» и я обнаружил, что у моего верного самолетика нет хвоста.
