Эрнест Хемингуэй - Рассказы и очерки разных лет
— Не спрашивай. Говорить не имею права.
— Да я насчет съемки, — сказал я. — Сбор за картину весь пойдет на санитарные машины. Мы сняли контратаку Двенадцатой бригады у Аргандского моста. И ту же Двенадцатую мы снимали на прошлой неделе, когда она атаковала Пингаррон. Там удались несколько кадров с танками.
— Танки там были ни к чему, — сказал Эл.
— Знаю, — сказал я. — Но снять удалось. Так когда же завтра?
— Выходите пораньше и ждите, — сказал он. — Но не слишком рано.
— А как самочувствие?
— Чертовски устал, — сказал он. — И голова трещит. Но вообще лучше. Выпьем еще по одной и пойдем к тебе, я приму ванну.
— Может быть, сначала поесть?
— Нет, грязен я, чтобы есть. Ты займи столик, а я пойду выкупаюсь, и встретимся в «Гран-Виа».
— Я лучше пойду с тобой.
— Нет, займи там столик, а я скоро приду. — Он уронил голову на стол. — Сил нет, трещит. Это все шум в этих лоханях. Даже когда его уже не слышишь, он словно застрял в ушах.
— А может быть, тебе поспать?
— Нет. Лучше посижу вечер с тобой, а потом сосну на месте. Не хочу два раза просыпаться.
— А что, у тебя кошмары?
— Да нет, — сказал он. — Держусь. Не хочу болтать зря, но знаешь, Хэнк, мне кажется, что завтра меня убьют.
Я трижды коснулся стола кончиками пальцев.
— Это каждому мерещится. И у меня это часто бывало.
— Нет, — сказал он. — Со мной такого не случалось. Но завтрашняя затея бессмысленна. Не знаю даже, удастся ли мне довести своих. Ну как их заставишь, если по захотят? Потом, конечно, можно расстрелять. Но на месте — не захотят они, как их сдвинуть? Расстреливай их — все равно не двинутся.
— А может быть, если так обстоит дело, оно и к лучшему?
— Нет. Пехота у нас завтра будет хорошая. Не то что сегодняшняя шваль.
— Ну, так, может быть, и все пойдет как надо.
— Нет, — сказал он. — Не пойдет как надо. Но я сделаю все, что от меня зависит. Во всяком случае, развернусь и выведу их туда, где отваливать можно будет только по одному. Может быть, сумею. На троих я могу рассчитывать. Если, конечно, кого-нибудь из них не подобьют с самого начала.
— А кто эти надежные?
— Есть у меня один дюжий грек из Чикаго, он куда угодно полезет. Он из таких. А еще француз из Марселя. У него левое плечо в гипсе и две незажившие раны, а он потребовал выписать его из госпиталя ради этого дела, его придется привязывать ремнями, и не знаю, как он справится. Просто физически. Глядя на него, сердце разрывается. Он был водителем такси. Я слишком много болтаю, останавливай меня.
— А кто третий? — спросил я.
— Третий? Я разве говорил о третьем?
— Говорил.
— А, да, — сказал он. — Это я.
— Ну, а остальные?
— Они водители, но еще не стали солдатами. Не понимают, в чем суть. И все боятся смерти. Я пытался подбадривать их, — сказал он. — Но перед каждой атакой все та же история. Поглядишь, как они стоят возле танков в своих шлемах, — будто танкисты. Танкистами они усаживаются в машины. Но стоит им захлопнуть люки — и конец, пустышка. Никакие они не танкисты. А новых мы еще не успели подготовить.
— Так пойдем, выкупаешься.
— Нет, посидим еще немножко, — сказал он. — Здесь хорошо.
— И хорошо и забавно: в конце улицы уже воюют. Можно пешком дойти, а потом до свиданья — и прямо сюда.
— А потом — опять туда, — сказал Эл.
— Слушай, ты как насчет девушки? Сейчас у нас во «Флориде» две американки. Корреспондентки. Познакомить?
— Не расположен с ними объясняться. Я слишком устал.
— Вон там, за столиком в углу, две марокканки из Сеуты.
Он поглядел на них. Обе были смуглые и курчавые. Одна большого роста, другая маленькая, и обе складные и бойкие.
— Нет, — сказал Эл. — Еще нагляжусь на марокканцев завтра, нечего мне сегодня с ними вожжаться.
— Девушек сколько угодно, — сказал я. — Во «Флориде» есть еще Манолита. Тот фрукт из Отдела безопасности, с которым она крутит, уехал в Валенсию, и она верна ему с кем попало.
— Послушай, Хэнк, чего ты меня подзуживаешь?
— Да просто хочу тебя развлечь.
— Нашел юнца, — сказал он. — А ну, еще по одной.
— Ладно.
— Умирать не страшно, — сказал он. — Смерть — ерунда. А вот что зря — это обидно. В завтрашней атаке все глупо и все зря. С танками я теперь управляюсь. Дай мне срок, я и танкистов хороших подготовлю. Были бы только танки побыстроходней, тогда бы противотанковые не хлопали их из-за неповоротливости. Все-таки не оправдали они наших надежд. Помнишь, как мы все вздыхали: ах, нам бы танки.
— А разве не пригодились танки под Гвадалахарой?
— Кто говорит. Но там были настоящие танкисты. Солдаты. И против итальянцев.
— Так что же произошло?
— А очень многое. Понаехали к нам по договору на шесть месяцев. Больше всего французов. Пять месяцев дрались что надо, а теперь хотят одного — дожить свой месяц и до свиданья. Теперь они гроша ломаного не стоят. Русские инструкторы, прибывшие с танками, — вот это были ребята. Но теперь их куда-то отзывают, говорят, в Китай. Среди новичков-испанцев есть и хорошие, есть и плохие. Чтобы обучить как следует танкиста, надо шесть месяцев. Чтобы обучить как следует. А для того, чтобы понимать, в чем суть, и действовать с умом, для этого вообще нужен талант. Ну, а нам пришлось натаскивать их за шесть недель, и талантливых оказалось не так уж много.
— Летчики из них получаются хорошие.
— И танкисты бы получились. Надо только отбирать их по призванию. Вот как идут в священники. Надо для этого родиться. Особенно теперь, когда развелось столько противотанковых средств.
В баре спустили железные шторы и готовились запирать дверь. Больше никого не впустят. Но сидеть можно еще полчаса до закрытия.
— Мне тут нравится, — сказал Эл. — А теперь и не так шумно. Помнишь, я тебя встретил в Новом Орлеане, я тогда служил на корабле, и мы пошли выпить в «Монте-Леоне», и там был парнишка, который смахивал на святого Себастьяна и нараспев выкликал фамилии посетителей, а я еще дал ему четвертак, чтобы он доложил о мистере Лей Сльюни.
— То-то ты пропел «Каса-дель-Кампо».
— Ну да, — сказал он. — Вспомнить не могу без смеха. — И сразу продолжал: — Понимаешь, теперь танков больше не боятся. Никто не боится. И мы не боимся. А они все-таки нужны. Страшно нужны. Но очень уж они, черт их возьми, стали теперь уязвимы. Может, и мне надо было служить где-нибудь еще. Нет, не хочу. Они ведь нужны. Но при том, как теперь обстоят дела, нужно иметь к ним призвание. Чтобы теперь быть хорошим танкистом, надо быть политически сознательным.
— Ты хороший танкист.
— Хотелось бы мне завтра быть кем-нибудь иным, — сказал он. — Это, конечно, нытье, но отчего и не поныть, если это никому не во вред. Я, понимаешь, люблю танки, но мы не умеем ими как следует пользоваться, потому что пехота этому не обучена. Им подавай впереди танк для прикрытия. А так не годится. Они прилепятся к танку и сами без него ни шагу. Иногда не хотят даже развернуться.
— Знаю.
— А вот если бы нам опытных танкистов, они бы вырвались вперед, ведя пулеметный огонь, а потом, пропустив пехоту, продолжали бы стрелять, поддерживая своим огнем атаку пехоты. А другие танки налетали бы на пулеметные точки, как кавалерия. И, оседлав траншею, прометали бы ее продольным огнем. И еще могли бы подвозить пехотные десанты, а потом прикрывать их.
— А вместо этого?
— Вместо этого будет как завтра. У нас до того ничтожно мало артиллерии, что нас используют как ползучие бронированные пушки. А едва только ты остановился и стал малокалиберной пушкой, ты теряешь всякое преимущество подвижности, в которой твое спасение, и за тобой начинают охотиться противотанковые. А не то делают из нас что-то вроде железных детских колясочек для пехоты. С той разницей, что не знаешь, сама ли колясочка покатится или младенцы ее покатят. А усевшись в нее, никогда не можешь быть уверен, что за тобой кто-нибудь идет.
— Сколько вас сейчас в бригаде?
— Шесть в батальоне. Тридцать в бригаде. Но это теоретически.
— Ты бы все-таки сходил выкупался, а потом пойдем обедать.
— Ладно. Только ты не вздумай за мной ухаживать и не воображай, что я всем этим очень встревожен. Нет. Просто я устал, и захотелось поговорить. И, пожалуйста, без подбадриваний, на это у нас есть комиссар, и сам я знаю, за что дерусь, и ничуть не встревожен. Но, конечно, мне бы хотелось, чтобы нас применяли с умом и пользой.
— С чего ты вздумал, что я стану тебя подбадривать?
— А у тебя такой вид был.
— Я просто спросил насчет девушек и не хотел слушать твое нытье про то, что тебя завтра убьют.
— Повторяю, девушек мне сегодня не надо, а ныть — это мое право, пока я этим никому не мешаю. Или тебе я мешаю?
— Пойдем, примешь ванну, — сказал я. — И ной, сколько тебе угодно.
— А как ты думаешь, кто был этот коротышка, который старался показать, что так много знает?
— Понятия не имею, — сказал я. — Но постараюсь узнать.
