Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман
Тут же появился раввин, он закричал:
— Они все же пришли!
И протянул две руки: одну — Герману, другую — Маше. С Машей он даже расцеловался и принялся кричать:
— Она действительно красавица! Он заарканил самую красивую женщину в Америке. Beatrice, look at her![137]
— Давайте мне ваши пальто… Холодно, не правда ли? Я уже волновалась, что вы не приедете. Мой муж мне столько о вас рассказывал. It is wonderful, I am really happy that…[138]
Раввин обнял Машу и Германа и повел их в гостиную. Он расталкивал локтями тех, кто двигался ему навстречу и преграждал путь.
У Германа тут же потемнело в глазах. Сквозь туман он видел гладковыбритых мужчин с маленькими ермолками на густых шевелюрах, мужчин без ермолок, с эспаньолками и с окладистыми бородами. Он видел женщин в платьях и с волосами разных цветов. Здесь говорили по-английски, на иврите, на идише, даже по-французски, пахло духами, ликерами, рубленой печенкой и еще чем-то родным, но давно забытым.
Подошел негр и спросил новоприбывших гостей, что они будут пить. После некоторых колебаний раввин повел Машу к бару, забыв про Германа. Он положил руку Маше на талию, словно вел ее в танце. Герман толкался среди гостей, он хотел где-нибудь присесть, но не мог найти стул. Официантка принесла ему поднос с рыбой, деликатесами, яйцами и рогаликами. Герман попытался взять половинку яйца, но оно соскользнуло с зубочистки. Разговаривали так громко, что у Германа заложило уши. Мужчины хохотали во весь голос, женщины повизгивали и покатывались со смеху.
Герман никогда не был на американской вечеринке. Он рассчитывал, что гостей посадят за стол, когда подадут ужин, но не было ни мест для сидения, ни самой трапезы. Кто-то обратился к Герману по-английски, но в общем гомоне он не мог разобрать ни слова. Ему стало жарко, было нечем дышать. Куда подевалась Маша? Герман искал ее, но Машу словно поглотила общая суета. Герман остановился у картины и от нечего делать принялся ее рассматривать.
Он дошел до комнаты, в которой стояли стулья и шезлонги, она была набита книгами от пола до потолка. Там сидели мужчины и женщины с бокалами в руках. В стороне стоял свободный стул, Герман присел. Он взял книгу и стал ее пролистывать. Мужчины и женщины говорили о профессоре, получившем пять тысяч долларов на создание какой-то книги, и смеялись над ним и его писаниной. Звучали имена ученых, названия университетов, фондов, разных изданий по иудаике, социологии, истории и психологии.
«Что это за дамы? Откуда они так сведущи в разных науках? — удивлялся Герман. Он стыдился перед ними своего поношенного костюма, боялся, как бы кто-нибудь не заговорил с ним по-английски. — Я не принадлежу к этому миру, мне надо было остаться учеником ешивы», — твердил Герман в отчаянии, отодвигая стул подальше от группы гостей.
Как ни странно, Герман достал с полки «Диалоги» Платона. Он открыл посредине «Федон» и прочитал следующие слова: «Иным, наверное, и вовсе не приходит в голову, что те, кто по-настоящему занимаются философией, на самом деле размышляют только о том, что такое смерть и каково быть мертвым». Герман читал Платона в университете, но уже ничего не помнил. Он принялся листать книгу назад и прочитал в «Апологии Сократа»: «Потому что я считаю, что это противоестественно, когда лучший человек страдает от худшего». Это действительно так? Неужели то, что нацисты уничтожили миллионы евреев, противоречит природе?
Негр подошел к двери и сказал что-то, чего Герман не расслышал или не понял. Гости встали и вышли.
Герман остался один. Он представил, что нацисты оккупировали Нью-Йорк и кто-то — наверное, все-таки раввин — замуровал его в этой библиотеке. Его снабжают едой через дырку в стене. Так он и прячется здесь, пока его душа возвращается к чистому познанию — темноте, которая не нуждается в свете, тишине, у которой нет желания говорить, знанию без знатока, покою без миротворца, бытию без страха, цели, ответственности… Да, но где Маша?
Кто-то распахнул дверь, и Герман увидел знакомого — маленького человека, одетого в смокинг. Его желтые смеющиеся глаза засветились при виде знакомого лица. Он сказал на идише:
— Кого я вижу! Ну, как говорится, мир тесен.
Герман встал.
— Вы меня не узнаете?
— Я здесь несколько потерялся…
— Пешелес! Носн Пешелес! Я был у вас в гостях пару недель назад…
— Да, точно!
И Герман протянул ему руку. Тот пожал Германову руку с силой, не соответствующей его маленькой фигуре. Должно быть, он хотел продемонстрировать свою мощь.
— Что вы тут сидите один? Вы пришли сюда читать книги? Я не знал, что вы знакомы с рабби Лемпертом. Хотя кто с ним незнаком? Почему вы не идете ужинать? В другой комнате подают ужин. Фуршет, каждый берет, что хочет.
— Да, я понимаю.
— Где ваша жена?
— Она где-то здесь. Я потерял ее.
И только Герман произнес эти слова, как он понял, что Пешелес говорит не о Маше, а о Ядвиге. Беда, которой Герман так боялся, настигла его. Пешелес взял Германа под руку:
— Пойдемте, найдем ее вместе. Моя жена не смогла приехать. Она заболела гриппом или еще Бог знает чем. Есть такие жены, которые заболевают, когда надо куда-то идти.
Пешелес повел Германа в большой зал. Гости стояли, держа тарелки в руках, ели и разговаривали. Другие присаживались на подоконники или опирались на что придется. Пешелес потащил Германа в столовую, где гости толпились вокруг длинного стола с едой, но в это мгновенье Герман увидел Машу, и не одну, а с мужчиной, тоже маленького роста, который держал ее под руку. Он был тоже одет в смокинг. Их встреча показалась Герману комичной. Маша рассмеялась, хлопнула в ладоши и вырвалась из рук мужчины. Герман освободился от Пешелеса. Маша раскраснелась, ее глаза нетрезво блестели. Она воскликнула:
— А вот и мой потерянный муж!
Она обхватила Германа за шею и принялась его целовать, словно он только что вернулся из дальних странствий. От нее пахло алкоголем. Оба маленьких человека издали нечто среднее между возгласом и криком.
— Это мой муж. Это Яша Котик, — сказала Маша и показала на человека в смокинге европейского покроя с блестящими лацканами и широкими полосами на брюках. Его черные волосы были зачесаны на пробор и напомажены. У него была моложавая фигура, но старое лицо: морщинистый лоб, подбородок в ямочках и складках, сгорбленный нос, рот, в котором при улыбке виднелись зубные коронки, и глаза навыкате. Под глазами были мешки. В его взгляде, улыбке, движениях было нечто насмешливое и хитрое. Когда Маша освободилась от него, он остался стоять с приподнятой рукой, словно готовый к тому, что Маша скоро снова за него схватится. Он выпятил губы, при этом на его лице появилось еще больше морщин.
— Вот как, твой муж, — сказал он с полувопросительной интонацией, по-актерски прищурив один глаз.
— Герман, это Яша Котик… Актер, о котором я тебе рассказывала… Мы были вместе в лагере… Я не знала, что он в Нью-Йорке.
— Кто-то даже рассказывал мне, что она уехала в Палестину, — обратился Яша Котик к Герману, стоя вполоборота и подмигивая. — Я полагал, что она где-нибудь у Стены Плача или у могилы праматери Рахили. Смотрю, а она стоит и пьет виски у рабби Лемперта в гостиной… Вот так Америка, черт бы побрал этого Колумба!
Он сложил большой и указательный пальцы в форме револьвера и изобразил выстрел. Все в нем двигалось с акробатической гибкостью. Лицо приобретало несколько выражений одновременно. Один глаз он поднимал со смешным удивлением, другой опускал, будто плача. Его ноздри раздувались. Герман много слышал о нем от Маши. Он шутил, роя собственную могилу, рассмешил нацистов и благодаря этому спасся. Позже он проделал то же самое с большевиками. Он преодолел бесчисленные опасности благодаря своей клоунаде, черному юмору и паясничеству. Маша хвасталась Герману, что Яша был влюблен в нее, но она его оттолкнула. Теперь он стоял и твердил Герману:
— Стало быть, вы муж, а она ваша жена, да? Где вы ее заполучили? Я ищу ее по всей Америке, полмира обошел, а вы так запросто женились на ней как ни в чем не бывало. Кто вам дал на это право, а? Это, уж простите меня, чистый империализм…
— Так и остался шутом, — сказала Маша. — Я слышала, что ты живешь в Аргентине.
— И в Аргентине тоже. Где я только не жил! Да будут благословенны самолеты: садишься, выпиваешь стаканчик и, пока суд да дело, ты уже в Южной Америке. Здесь в Пятидесятницу бегают купаться на Кони-Айленд, а там в это время дрожат от холода в неотапливаемых квартирах. Кому понравится молочная трапеза[139], когда на улице мороз? В Хануку плавишься от жары и ездишь в поисках прохлады на Мар-дель-Плата[140], но как зайдешь в казино и проиграешь пару песо, снова становится жарко. Что ты такого в нем нашла, что даже свадебку с ним сыграла? — обратился Яша Котик к Маше, пожимая одним плечом. — Что, так сказать, предположим, к примеру, есть у него такое, чего нет у меня? Очень хотелось бы знать!
