Уходи и будь счастлива - Сэнтер Кэтрин

– Точно.

Он знал несколько песен Боба Дилана, пару песен Джеймса Тейлора, одну песню Вана Моррисона и все песни «Битлз».

Таким образом, мой день рождения у костра стал вечеринкой, посвященной «Битлз». Мы пели, и пели, и пели. И ели вегетарианское соте. А потом, вместо обязательного торта, испекли на чугунной сковороде шоколадное печенье с растопленным зефиром.

– Я думала, что мы станем готовить сморы, – сказала я.

– Мы готовили сморы тысячу раз, – фыркнула Кит. – Пора приготовить что-то новенькое.

Прежде я часто готовила здесь еду на костре и отмечала здесь свои дни рождения, но, хотя это место было таким знакомым мне, я никогда не чувствовала себя так, как сейчас. Все казалось мне немного непривычным.

И я обнаружила, что мне хочется вот так сидеть и сидеть у костра. Во всяком случае, мне не хотелось уходить в дом.

Ян время от времени спрашивал меня, не устала ли я, но я лишь качала головой. Я немного замерзла в своем сарафане, но все равно не хотела уходить. Кит и Бенджамен прикончили соте и понесли сковородки и кастрюли в дом, чтобы помыть их. А потом исчезли, чтобы заняться каким-то неотложным делом. Но меня это не волновало. Мне нравилось сидеть и смотреть на огонь. Мне было холодно, но и это ощущение мне нравилось. И мне нравилось сидеть на природе и говорить Яну, какую песню спеть. Он пел, и я пела, и мне нравилось слышать, как наши голоса сливаются.

Завтра все будет по-другому. Мы проснемся и поедем обратно, к реальной жизни в уродливой больнице с флуоресцентными лампами и сиреневыми шторами. И чем скорее я лягу спать, тем скорее это произойдет. А я не хотела этого.

Но Ян, наконец, сказал:

– Вы, должно быть, замерзли. Лично у меня заледенела задница.

– Это неважно.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Ваши губы немного посинели.

Он отложил свою гитару и подошел ко мне. Потом взял меня за руки и ужаснулся:

– Бог мой, Мэгги. Вы просто окоченели.

Одним движением он подхватил меня на руки, на этот раз не взваливая меня на спину, а прижимая к своей груди. И чтобы ему было легче нести меня, я обняла его рукой за шею и уткнулась носом в его плечо. Этот упоительный запах Яна! Я с восторгом вдохнула его, наслаждаясь этим ощущением. А потом подумала: смогу ли я прикоснуться губами к его шее так, чтобы он не заметил?

Он быстро пересек двор и вошел в дом, где было тепло и уютно. Пройдя через кухню, он стал подниматься по лестнице.

В доме было тихо, словно там никого не было, и мне стало интересно, куда подевались Кит и Бенджамен – ушли погулять? Поднявшись на второй этаж, Ян в нерешительности остановился. Я чувствовала, как бьется пульс у него на шее.

– В какую комнату? – спросил он.

– В конце коридора, – ответила я.

Ян локтем поискал выключатель, чтобы включить свет в коридоре, но не нашел его, так что пошел дальше в темноте. Но было не настолько темно, чтобы нельзя было разглядеть очертания предметов. И он шел осторожно, но без излишних колебаний. Дверь в мою комнату была открыта, а кровать находилась прямо рядом с ней. Она была освещена голубым лунным светом, отражавшимся от воды.

Ян перешагнул через порог и споткнулся о коврик, лежавший у двери.

Он стал падать, и я до сих пор не могу понять, как он так извернулся, чтобы не упасть на меня. А я прокручивала в голове этот момент много раз.

И я приземлилась прямо на него. Я полностью лежала на нем.

Сначала, сразу после падения, мы стали выяснять, не повредили ли мы что-нибудь. Он не ударился головой? И не вывихнул ли себе чего-нибудь? Нет. Мои шрамы не задеты? Нет. Моя спина? Все нормально. Не болит ли у кого-нибудь что-нибудь? Похоже, что нет.

И только потом мы осознали создавшуюся ситуацию: мы были одни, в освещенной лунным светом комнате, рядом с уснувшим озером. Мы лежали на полу, слегка запыхавшиеся.

Мое лицо было всего в нескольких дюймах от его лица, и несколько долгих секунд мы лежали неподвижно, словно застывшие. Наше дыхание было прерывистым, взгляды настороженными. Его глаза были темно-синими, почти черными.

А потом я совершила сумасшедший поступок, который в тот момент казался мне таким естественным – я прижалась губами к его губам и поцеловала его.

И – о, чудо! – мне больше не было холодно.

Я немного отстранилась, чтобы посмотреть на выражение его лица и понять, что он думает. Но он тут же положил руку мне на затылок и притянул меня к себе. Еще один поцелуй. На этот раз более горячий и неторопливый. В прошедшие несколько недель я так часто смотрела на эти губы и мучительно хотела прикоснуться к ним, пусть даже только кончиками пальцев. Я хотела выяснить, были ли они такими мягкими, какими казались. Были ли они такими сладкими, как его запах. И теперь я знала это. Да.

– Ты пахнешь шоколадным печеньем, – пробормотала я, на секунду слегка отстранившись, но все еще касаясь губами его губ.

– А ты пахнешь зефиром, – отозвался он, а потом сильнее прижался губами к моим губам и проник языком мне в рот.

– Я обожаю твой акцент, – пробормотала я спустя минуту, немного приподняв голову.

– А я обожаю твой, – сказал он, пытаясь поймать губами мои губы.

– Я обожаю твою гитару, – сказала я спустя еще минуту.

– А я твою.

– У меня нет гитары.

– Это неважно.

Я немного изменила позу, и Ян оказался лежащим на спине, а я сидела на нем, сжимая бедрами его бока и упершись ладонями в пол по обе стороны от его головы.

– Ты уверен, что ничего себе не повредил? – спросила я, продолжая целовать его.

– Немного ударился.

– Чем?

– Это неважно.

– И сейчас больно?

– Сейчас уже не больно.

Какую цель я преследовала? Пыталась ли я соблазнить своего тренера? Я даже не была уверена, что мне уже можно делать это! Я знала лишь одно – мне хотелось быть как можно ближе к нему. Если бы я могла, я влезла бы внутрь его. Я хотела поглотить его и быть поглощенной им. Какой бы клубок чувств ни опутывал меня всякий раз, когда я видела его, я хотела затеряться в этом клубке и никогда из него не выпутываться.

И я затерялась. Я прижалась губами к его шее, целуя ее и немного покусывая, а он гладил меня по спине. Потом он рукой коснулся моего лица с той стороны, где не было ожогов, и погладил меня по щеке. Здесь, на полу, больше не существовало ничего, кроме страстного желания, близости и тепла.

И поэтому я не услышала, как Кит и Бенджамен поднялись по лестнице и пошли по коридору.

Нет. Я заметила их только тогда, когда они шире распахнули дверь комнаты, включили свет и увидели нас, лежавших на полу.

– Бог мой! – воскликнула Кит, прижимая руку к губам, чтобы не захихикать. – Похоже, эта комната уже занята.

– Убирайся, Кит! – недовольно сказала я.

– Простите! – пробормотал Толстяк Бенджамен, подняв руки извиняющимся жестом.

Пятясь задом, они вышли из комнаты и захлопнули дверь, оставив свет включенным.

Я услышала, как Кит сказала:

– Постой, они что, трахаются?

И после этих слов лунный свет померк.

Ян несколько раз моргнул, глядя на дверь, из которой они вышли, словно он только что очнулся от сна. Я все еще сидела верхом на нем, переводя дыхание и размышляя о том, как бы вернуть этот лунный свет.

Но он уже приподнялся на локтях.

– Бог мой, Мэгги, – пробормотал он, поворачиваясь на бок, чтобы выползти из-под меня.

Я осталась сидеть на полу. Он наклонился, поднял меня на руки и перенес на кровать.

Я немного потешила себя надеждой, что он просто хочет перебраться в более приспособленное для этих занятий место, но когда он уложил меня на кровать, он тут же отвернулся и подошел к окну. Он рассеянно коснулся занавески, а потом наступило долгое молчание, такое характерное для него. Наконец он заговорил:

– Мэгги, прости меня.

– За что я должна тебя простить?

– Я не должен был делать этого.

– Ты ничего и не делал. Это я поцеловала тебя.