Жак Шардон - Эпиталама
Прижимаясь к дверце и держась за ее ручку, словно желая выброситься на улицу, Берта прошептала:
— Негодяй!
— Вот уж совершенно неподходящее слово, — спокойно сказал Альбер. — Ты меня спросила: «Ты думаешь о госпоже де Буатель?» На что я тебе ответил буквально следующее: «Что за нелепая ревность!» Возможно, я выразился недостаточно учтиво, но это не означает, что я негодяй.
«Мне нужно бы это запомнить! — говорила себе Берта. — Сейчас я вижу все и без прикрас. А когда я ослеплена любовью к нему и чувствую себя счастливой, я заблуждаюсь».
Машина остановилась. Берта выскочила из нее, как будто собиралась куда-то убежать. Она долго звонила, прислонившись к воротам, а затем исчезла в доме.
Альбер, не торопясь, отыскал упавшую на тротуар монету. Потом медленно поднялся по лестнице и пошел сразу к себе в кабинет, чтобы оставить на несколько минут Берту в спальне одну.
Папка с делом Жантийо лежала на столе. Он открыл ее, снова закрыл и взглянул на книгу, которую ему недавно переплели. Он вспомнил, что отец его по вечерам читал. Это воспоминание отвлекло на какое-то время его мысли, потом он пошел в спальню. Он увидал Берту, лежавшую на краю постели, зарывшись под одеяло, словно она уже спала. Альбер подошел к ней, чувствуя в себе огромное желание прекратить эту ссору, чтобы она не тревожила их ночной покой.
— Ну послушай, — тихо сказал он. — Что с тобой? Ответь мне… Нельзя же засыпать с нехорошими мыслями.
Она лежала неподвижно, с широко открытыми глазами и глядела в одну точку.
«Разве он способен понять меня!» — мысленно повторяла она, безуспешно пытаясь спастись под одеялом от лихорадочной дрожи и чувства одиночества.
— Ответь же мне, — повторил Альбер.
Он отошел от нее. «Лучше оставить ее одну, — сказал он себе, — это пройдет». Он начал раздеваться. «Представим себе, что я сейчас дома один. Я лег бы в постель и уснул».
Но когда он погасил свет и лег, то никак не мог отделаться от мысли, что сейчас она неподвижно лежит рядом с ним без сна. Он говорил себе: «Она не шевелится, она молчит: я вполне могу считать, что она спит и что в этой большой кровати я сейчас один».
Пытаясь забыться, прервать усилием воли навязчивую работу мысли, он несколько раз рассказал про себя басню про ворону и лисицу. Не помогло: по нему пробежала дрожь, словно нервы его были растревожены какими-то назойливыми токами, исходившими от лежащего рядом неподвижного существа.
— Нет, ну сколько можно! Это же просто безумие! — закричал он, спрыгивая с кровати.
Он включил свет и начала расхаживать по комнате.
— Объясни мне наконец, в чем дело! Перестань злиться! Давай лучше поговорим! Ты спросила меня: «Ты думаешь о госпоже де Буатель?» Я тебе ответил: «Ну вот, опять твоя безрассудная ревность». И из-за такой ерунды у тебя перехватывает дыхание и ты впадаешь в истерику… Или, может быть, это уже я начинаю сходить с ума?
Берте его рассуждения показались бредом, бесконечно далеким от ее страданий.
Альбер сел в кресло. Близость этой растерянной, неспособной воспринимать его слова женщины как будто набрасывала на все окружающее пелену неуверенности и уныния. «Моя жизнь просто невыносима», — думал Альбер. Он чувствовал, что страдание проступает в исказившихся чертах его лица: это должно тронуть Берту. Однако в зеркале напротив он увидел всего лишь утонувший в кресле бледный силуэт человека с взъерошенными волосами.
Альбер встал и посмотрел на кровать. Мысль о том, что ему придется вновь ощутить рядом с собой эту женщину, упивавшуюся собственными горестями, привела его в ужас, и он стал медленно одеваться.
Он вышел из спальни, зажег свет в прихожей, потом в гостиной. Сел на диван; увидев валявшуюся на полу газету, вспомнил Берту, появившуюся здесь сегодня вечером в своем атласном платье. «Как давно это было!» — подумалось ему. В столь поздний час в нарушаемой лишь боем часов тишине сдвинутые с места стулья и другие расставленные в легком беспорядке предметы сохраняли свой привычный вид, но обрели вдруг какую-то строгость и отстраненность. Он думал: «Завтра Жантийо!.. Какое ей дело до моей работы! Она только и думает о своих сумасбродных выходках. Вот ведь несчастье! Рядом с этой одержимой мне уже начинает казаться, что и сам я погружаюсь в какую-то бездну, что все вокруг заколебалось, что у меня больше нет опоры и желания что-либо делать… Эта старая и до мелочей знакомая гостиная тоже словно превратилась в галлюцинацию. Из чего же такого она соткана, эта близость двух людей, коль скоро от нарушения ее сердце готово выскочить из груди?»
«А почему, собственно, я должен из-за этого так переживать? — подумал Альбер, вставая. — Я слишком долго прожил в одиночестве, чтобы теперь терзаться из-за глупых выходок нервной женщины».
Он вошел в кабинет и сел за стол. «Будем работать, — сказал он себе, взяв в руки папку с делом Жантийо. — Морен ведь работает по ночам».
Он посмотрел часть своих записей. Усталость исчезла. «Я придумаю что-нибудь получше», — подумал он, словно в его возбужденном мозгу появились какие-то новые, более тонкие механизмы восприятия. Он припомнил один аргумент, который приводил ему Жантийо. «А это мысль; как я раньше об этом не подумал?» — и Альбер еще раз перечитал контракт. Листая справочник по праву, он вдруг совершенно по-иному взглянул на свои доводы и тут же записал их.
Он услышал, как чья-то рука повернула ручку двери, и обернулся. Дверь открылась. Появилась Берта в накинутом на плечи зеленом пеньюаре, посмотрела на него невидящим, холодным взглядом и исчезла.
«С ней все то же», — подумал он и снова заглянул в справочник. Он был доволен тем, что, когда она вошла, ему удалось сохранить спокойный и презрительный вид. «Шенонсо», — сказал он себе, вспомнив о недавнем постановлении суда, подтверждавшем его тезис; он просмотрел папку с подборкой юридических журналов. «Ладно, Ваньез мне его найдет. Он сам мне говорил о нем».
Он принялся читать главу из своего старого учебника по праву. Вернее, он пытался читать, но ему то и дело мешали то легкий гул в ушах, то ночная прохлада, то тень на столе вокруг светового круга, то царившая в доме тишина, и он без конца поворачивался в сторону двери. То ему вдруг начинало казаться, что кто-то ходит по коридору, то он ощущал рядом с собой неясный шорох, ожидая, что вот-вот появится призрак в зеленой тунике.
Он встал, прошел в спальню, лег в постель, не зажигая света, и уснул.
* * *— Опоздал я немного, — сказал Альбер, торопливо вбегая в свой кабинет, где его уже ждал Ваньез. — Плохо спал сегодня ночью.
Он бросил взгляд на конверт, который протягивал ему Ваньез.
— Утром никого, за исключением Виоле, не принимаю, — сказал Альбер, сосредоточенно глядя на письмо. — Наверное, он уже пришел. Я слышал звонок в дверь… Скажите-ка, Ваньез, — произнес Альбер, проводя кончиками пальцев по векам. — Вы припоминаете продажу замка Шенонсо? Вы мне как-то рассказывали о ней. Постарайтесь для меня найти постановление суда об этом. Потом мы о нем с вами поговорим.
Господин Виоле сел в кожаное кресло.
— Слушаю вас.
— Знаете, со мной происходит что-то странное, — сказал господин Виоле, вставая и пересаживаясь в другое кресло поближе к Альберу.
Он говорил, улыбаясь, любезно и очень быстро, стараясь непринужденностью тона расположить к себе Альбера.
Глядя на Виоле, Альбер размышлял о новых доводах, пришедших ему в голову этой ночью. Теперь они казались ему слишком уж хитроумными. Во всяком случае, стоило бы еще над ними подумать. Он слушал Виоле с трудом, глядя перед собой затуманенными глазами; ощущение прилива сил и свежести, которое он испытал, приняв ванну, уже почти совсем исчезло, сметенное дурманящей усталостью. «Я мог бы связать эту мысль с моим прежним выводом. Не развивая ее. Подать ее, просто как замечание… Десять часов», — думал он, то и дело поглядывая на маленькие часы, стоявшие на столе рядом с фотографией Берты.
— Прежде всего давайте составим досье, — сказал Альбер, прерывая господина Виоле. — Принесите мне письма, копии счетов, и тогда я скажу вам свое мнение. Не могли бы вы зайти ко мне во вторник… в шесть часов? — сказал он, пробегая кончиком пера по страничке своего блокнота.
Он проводил Виоле до двери и тут услышал донесшийся из кабинета Ваньеза голос Пернотта.
— Только на одно слово, дорогой друг, — сказал Пернотт, увидев Альбера. — Сегодня вечером я уезжаю в Вену.
Пернотт просидел у него час. Как только он ушел, Альбер торопливо схватил старый портфель, которым его отец пользовался так часто, что потертая кожа казалась присыпанной рыжеватой пылью. И прошел в столовую.
— Дайте мне поесть и, пожалуйста, побыстрей, — сказал он Юго, не глядя на Берту.
Он отказался от мысли что-либо менять в своей речи, хотя в своем первоначальном виде она его совершенно не устраивала. «А ведь всего-то и нужен был один единственный час спокойной работы», — говорил он про себя. Он быстро ел, не сводя глаз с часов и машинально повторяя одну и ту же фразу из своей речи.
