Ба Цзинь - Осень
Го-гуан растянул рот в довольную улыбку, бормоча что-то вежливое в ответ. Но Мэй уже ничего не слышал. Мысленно сравнивая Го-гуана и Цзюе-миня, он чувствовал, что по-прежнему отдает предпочтение брату. Он вспомнил, что читал экзаменационное сочинение Го-гуана об уличных боях в Чэнду на 6-м году Республики. В его усталой голове вновь зазвучали трафаретные фразы: «Наш полководец Лю из Сычуани… Наш полководец Дай из Гуйчжоу…» Мэй чувствовал, что туман застилает ему глаза. Слова отца вселили в него страх, и Мэю вдруг показалось, что в комнате, куда заглядывало жаркое, летнее солнце, более мрачно, чем в холодной пещере.
Чжоу Бо-тао, увлеченному беседой с Го-гуаном, с которым они нашли общий язык, было не до Мэя. Да он и не мог предполагать, что у его сына, которого он сам воспитывал, на душе может быть что-то другое.
— Говорят, в Гуандуне появились какие-то передовые личности, которые переделывают старые истины на свой лад. Дескать, «из тысячи пороков первый — уважение к родителям, из тысячи добродетелей первая — разврат»[19]. Да этих бродяг просто хочется побить, — возмущался Го-гуан.
Чжоу Бо-тао неожиданно вздохнул:
— Да, времена не те пошли. Вот уж поистине ни почета к должности, ни уважения к сану. На отцов и не смотрят, а детей ни во что не ставят. Побольше бы таких горячих поборников старой морали, как Фэн Лэ-шань, тогда можно было бы избежать падения нравов…
— Но ведь он тоже путается с артистами, да и наложницы у него есть… — не выдержал Мэй, которому казалось, что его преследует какое-то многоглазое, страшное чудовище. Но отец не дал ему закончить.
— Не ври, ублюдок! Чего суешься? — набросился он на Мэя с досадой и раздражением, — «Женщина и мужчина да живут вместе!» — бот первооснова человеческих отношений. Не знаешь, а осмеливаешься злословить! Пошел вон!
Мэй не ожидал от отца такой вспышки гнева. С потемневшим худым лицом, зло сверкающими глазами п широко открытым ртом с острыми желтыми зубами отец напоминал Мэю хищника, готового растерзать его. Испуганно вздрогнув всем телом, Мэй, оробев, повторил несколько раз: «Хорошо, хорошо» — и с бешено колотившимся сердцем вышел из кабинета.
Но авторитет отца уже несколько померк в глазах сына. Отец вызывал у него чувство страха, но отнюдь не доверия. Мэй прошел в зал, затем во дворик, стараясь понять, какая же связь между «первоосновой человеческих отношений» и увлечением мальчиками-артистами и наложницами. Так и не поняв этого, он угрюмо бродил по дорожкам. Идти в «комнату новобрачных», чтобы посмотреть, как там идет подготовка, было неудобно. Он направился к Юнь.
Та как раз болтала в своей комнате с Шу-хуа. Согласно обычаям свояченица не должна встречаться с мужем сестры, и девушкам пришлось укрыться в комнате. Они обе не переносили присутствия Го-гуана, но выставить его за дверь было не в их силах. Печальный вид Мэя удивил их.
— Что же ты не с гостем? — спросила Юнь.
— Отец не хочет, чтобы я был там. Он меня выгнал, — тихо пожаловался Мэй.
— Выгнал? Что же ты сделал? — еще больше удивилась Юнь.
— Они разговаривали, ругали новые школы, студентов. Даже Цзюе-миня отец не пощадил. Потом они заговорили о семействе Фэн, ну я и вставил словечко, — простодушно рассказывал Мэй все с тем же выражением смущения и робости. — Не знаю, почему отец вдруг рассердился.
— За что же дядя рассердился на тебя? Что ты сказал? — забеспокоилась Юнь.
— Цзюе-миню досталось? Как же дядя ругал его? — взволнованно и вместе с тем сердито спросила Шу-хуа в один голос с Юнь и встала с плетеного стула, стоявшего у изголовья кровати.
Усевшись на стуле около квадратного столика, стоявшего у дверей, Мэй кратко рассказал все происшедшее.
— По-моему, дядя сходит c ума, — не удержалась Шу-хуа.
— Потише, сестрица, — предупредила Юнь, бросив осторожный взгляд на дверь и окна.
— Неважно, они не услышат, — отмахнулась Шу-хуа. — А если дяде и расскажут, я просто перестану бывать у вас. Только и всего! Есть чего бояться!
Юнь и Мэй изумленно уставились на нее. Она казалась им какой-то непонятной. Даже Юнь удивилась такому ходу мыслей Шу-хуа.
— Чего вы на меня уставились? — в свою очередь удивилась Шу-хуа. Она считала, что не сказала ничего необычного, п не понимала, чем могла вызвать их удивление.
Юнь и Мэй задумчиво молчали. Неожиданно Юнь улыбнулась; ей казалось, что она поняла, в чем дело — ведь если подумать, то слова Шу-хуа были совершенно справедливы. Шу-хуа могла говорить все, что она думает, и все же оставаться веселой, пожалуй даже более веселой, чем они, — она ничего не теряла. А они вряд ли чего-нибудь добились бы таким поведением — разве только получили бы лишние огорчения.
Обнаружив в словах Шу-хуа, которые вначале показались ей бессодержательными, определенный смысл, Юнь прониклась уважением к ней и, улыбнувшись, с одобрением сказала:
— Я смотрю, ты хоть и молода, а не глупа. Ты почти такая же, как и мы, как же ты умеешь мыслить по-иному?
Но Шу-хуа не считала себя какой-то особенной. Подойдя к Юнь, она взяла в руку ее косу и, слегка поглаживая, с укором сказала:
— Не смейся надо мной, Юнь. — Отпустив косу, она крепко ухватила Юнь за плечо и, сверкнув глазами, улыбнулась: — Если будешь меня поддевать, то смотри, я потащу тебя к Го-гуану.
Лицо Юнь порозовело, она слегка вспылила:
— Фи, ее от души хвалят, а она еще огрызается. Не верю, ты сама не рискнешь показаться ему на глаза.
— Кто? Я? Пойдем со мной! Проговорилась — так не увиливай. — Улыбаясь, Шу-хуа тянула Юнь за руку, собираясь отвести ее к Го-гуану.
Увидев улыбку на лице Шу-хуа, Юнь сдалась:
— Ладно, ладно. Ты выиграла. По-моему, ты все можешь сделать, ты ничего не боишься. Только если дядя… — Она на секунду остановивась. На щеках ее обозначились ямочки.
Шу-хуа не дала ей докончить.
— А по-моему, если бы дядя слышал это, он назвал бы меня бестолковой. — Она опять улыбнулась.
— Оказывается, ты хорошо знаешь себя, — фыркнула Юнь. Даже на худом лице Мэя появилась улыбка.
— Еще бы! Ведь я не кисейная барышня, откуда у меня возьмется робость? Как ты, от первого пустяка конфузиться не буду. — Она отпустила руку Юнь, указала на ее щеки: — Смотри, в эти ямочки влюбиться можно.
— Ну, и подвешен же у тебя язычок! Где ты только научилась этому? Хорошо, что ты у нас гостья, а то бы я тебя проучила, — улыбаясь, пригрозила Юнь.
— Пожалуйста. Как старшая сестра ты должна заботиться о воспитании младшей, — вновь пошутила Шу-хуа, приблизив свое лицо к лицу Юнь.
Та и впрямь подняла руку, но затем медленно опустила ее, слегка шлепнув Шу-хуа по лбу.
— На первый раз прощаю, — удовлетворенно произнесла она.
— Для старшей сестры это великодушно, — одобрила Шу-хуа, не уклонившаяся от шлепка, и вернулась к своему стулу.
Неожиданно Мэй, стоявший рядом, спросил:
— А что, Шу-хуа, у вас в доме тоже так разговаривают и шутят?
— Конечно. А то бы я давно умерла с тоски. Разве приятно видеть кислые физиономии? — Шу-хуа говорила смело и уверенно. — Честно говоря, я не очень-то привыкла видеть дядю Бо-тао — всегда он такой сумрачный и неприветливый. Только вы не сердитесь — я ведь просто так болтаю.
Юнь улыбнулась, а лицо Мэя, казалось, заволокли тучи.
В комнату донесся стук игральных костей.
— Опять за мацзян сели. Сейчас Го-гуан проиграет и будет злиться. Только Хой уже нет в живых, и сорвать злость ему не на ком. — Юнь, казалось, ни к кому не обращалась, но вдруг повернулась к Шу-хуа: — А ты права. Я ведь тоже немного боюсь дяди. Дома он, видимо, никем не бывает доволен. Не удивительно, что Мэй…
Шу-хуа молчала. На какое-то мгновение в комнате стало тихо. Вдруг Мэй горько усмехнулся:
— Отец любит только Го-гуана. Он всегда говорит, что это — редкий талант.
— Талант? А Цзюе-минь говорит, что он совсем не разбирается в литературе. Не понимаю, за что дядя так превозносит его. — И Шу-хуа передала им слова Цзюе-миня, желая этим уязвить своего оригинального дядю.
— Это — судьба! Судьба! — с горечью произнес Мэй, и в голове его вновь всплыли фразы: «наш полководец Лю», «наш полководец Дай» и т. д.
— Какая еще судьба? — возразила Шу-хуа. — Я что-то в толк не возьму.
— Шу-хуа, что ты там шумишь? — послышался у дверей голос Цзюе-синя. Затем раздвинулись дверные занавески, и появился сам Цзюе-синь.
— А ты разве не играешь в мацзян? — удивилась Юнь.
— Я сбежал, — с усталой улыбкой ответил Цзюе-синь. — Мне не хочется играть вместе с Го-гуаном: он брюзжит все время. Да и напоминает мне о Хой, о тех днях, когда она была жива. — При этих словах взгляд его упал на портрет Хой, веки его дрогнули, и он быстро отвернулся.
Шу-хуа поспешно поднялась.
— Садись сюда, — уступила она ему свое кресло.
— Не хочу, — отмахнулся было Цзюе-синь, но все же подошел и сел.
