Джозеф Конрад - Победа
— Нам бы лучше войти в дом, Лена, — предложил Гейст очень тихо, словно боясь нарушить какие-то чары.
Она встала, не говоря ни слова. Гейст последовал за ней в дом. Проходя через большую комнату, он поставил зажженный фонарь на средний стол.
IX
В эту ночь, впервые с тех пор, как началась ее новая жизнь, молодая женщина проснулась с ощущением одиночества. Ей снился тяжелый сон — будто она каким-то непонятным образом разлучена со своим другом — и пробуждение не принесло обычного облегчения. Она действительно была одна. Слабый свет ночника показал ей это одиночество смутно и таинственно, как во сне. Но на этот раз то была действительность, странно встревожившая ее.
Она подбежала к занавеске, висевшей у входа в комнату, и подняла ее решительным движением. У нее не было причин бросать взгляд исподтишка — условия их жизни на Самбуране делали такую осторожность нелепой, да она и не соответствовала ее характеру. Кроме того, движение ее было вызвано не любопытством, а неподдельной тревогой, порожденной, без сомнения, жуткостью сна. Было, по-видимому, еще не очень поздно. Яркий свет фонаря рождал широкие полосы тени на полу и на стенах большой комнаты. Лена даже не знала, увидит ли она Гейста, но с первого же взгляда увидала его стоящим у стола, в ночном костюме, спиною к двери. Она босиком бесшумно подвинулась вперед, опустив за собою занавес. Характерная поза Гейста заставила ее спросить:
— Вы что-нибудь ищете?
Он не слыхал, как она вошла, но не вздрогнул от неожиданного шепота. Он только задвинул ящик стола и, даже не оборачиваясь, спокойно спросил, словно видел каждое движение женщины:
— Скажите мне, вы уверены, что Уанг не входил сегодня вечером в эту комнату?
— Уанг? Когда же?
— После того, как он принес фонарь.
— О нет. Он пустился бежать. Я следила за ним глазами.
— Может быть, раньше, когда я был с приезжими? Припомните хорошенько.
— Право, не думаю. Я вышла при закате солнца и сидела на воздухе, пока вы не вернулись.
— Он мог проскользнуть на минутку через заднюю веранду.
— Я не слышала в доме ни малейшего шороха, — сказала она, — В чем дело?
— О, вы бы не могли ничего слышать: это очевидно. Ои умеет быть тихим, как тень, когда захочет. Я думаю, он мог бы вытащить у нас подушки из-под головы. Может быть, он побы вал здесь десять минут назад.
— Что вас разбудило? Какой-нибудь шум?
— Нет, я не могу этого сказать. Вообще, трудно сказать, но это малоправдоподобно. У вас, кажется, гораздо более чутки!! сон, чем у меня. Шум, достаточно громкий для того, чтобы pai будить меня, непременно разбудил бы и вас. Я старался делан, как можно меньше шума. Почему же вы встали?
— Не знаю… может быть, меня разбудил сон. Я проснулась и слезах.
— Что же вам снилось?
Опираясь одною рукою о стол, со своей круглой непокрытой головой на мускулистой шее борца, Гейст повернулся к ней Она не ответила на вопрос, словно не слыхала его.
— Что вы потеряли? — в свою очередь, спросила она, очень серьезно.
Ее черные, приглаженные назад волосы были заплетены на ночь в две косы. Гейст заметил чистую форму ее лба, благород ной вышины, матовой белизны. На секунду восхищение перс било течение его мыслей. Предстояло ли ему непрестанно — и и самые необычные минуты — делать открытия в этой женщине?
На ней был надет только бумажный ручной работы саронг — одна из немногочисленных покупок Гейста. Он приобрел его на Целебесе много лет тому назад. Он совершенно позабыл об этой покупке. После приезда молодой женщины он нашел его на дне сундука из сандалового дерева, купленного еще до знакомства с Моррисоном. Лена быстро научилась прикреплять саронг под мышками, туго закручивая его вокруг себя, как это делают, отправляясь купаться на реку, молодые малайки. Руки и плечи ее были обнажены; одна коса, упавшая на грудь, казалась очень черной на белой коже. Так как она была выше ростом, чем большинство малайских женщин, то саронг не доходил ей до щиколок. Она стояла на полдороге между столом и занавесью, и ее белые ноги светились, как выточенные из мрамора, на покрывавшей пол темной циновке. Покатость ее освещенных плеч, сильная и чистая форма ее опущенных вдоль тела рук, самая ее неподвижность имели характер скульптурности, очарование искусства, напоенного жизнью. Она не была очень высока — вначале Гейст мысленно называл ее «бедной малюткой», — но без жалкой банальности концертного платья, под простыми складками саронга, что-то в линиях и пропорциях ее тела производило впечатление репродукции с модели героических размеров. Она сделала шаг вперед.
— Что вы потеряли? — спросила она снова.
Гейст совершенно повернулся спиной к столу. Полосы пола и стен сливались на потолке в темное пятно, образовывая словно прутья клетки. На этот раз Гейст оставил вопрос без ответа.
— Вам стало страшно, когда вы проснулись? — спросил он.
Она подошла ближе. Малайский саронг создавал странный контраст с лицом и плечами белой женщины и придавал ей маскарадный, экзотический и вместе с тем знакомый вид. Но выражение лица ее было серьезно.
— Нет, — ответила она. — Это была, скорее, тоска. Понимаете ли, вас не было и я не могла уяснить себе, почему вы оставили меня. Ужасный сон… первый такой сон с тех пор, как…
— Вы, я думаю, не верите снам? — спросил Гейст.
— Я знала раньше женщину, которая им верила. По крайней мере, она за шиллинг толковала людям значение их снов.
— Вы бы пошли справиться о значении этого сна? — пошутил Гейст.
— Она жила в Кэмбердэлле; это была отвратительная старуха.
Гейст рассмеялся несколько принужденно.
— Сны пустяки, дорогая. Что хотелось бы знать — это значение некоторых вещей, происходящих в бодрствующем мире, когда ты сам спишь.
— В этом ящике было что-то, чего вы теперь не находите, — сказала она.
— В этом или в другом. Я искал повсюду и потом вернулся сюда, как это всегда бывает. Мне трудно поверить своим собственным чувствам, а между тем его нет. Скажите, Лена, вы наверное не…
— Я в этом доме не прикоснулась ни к чему, кроме того, что дали мне вы…
— Лена! — воскликнул он.
Этот протест против обвинения, которого он не высказывал, неприятно поразил его. Таких слов можно было ожидать от служанки, от подчиненной, во всяком случае, от посторонней. Он сердился на нее за то, что она так плохо истолковала его мысль, и был разочарован, видя, что она не познала инстинктом, какое место он тайно отвел ей в своем сердце.
«Все же, — подумал он, — мы очень чужды друг другу».
Потом он почувствовал к ней большое сострадание. Он заговорил спокойно:
— Я хотел сказать: вы имеете основание полагать, что китаец не входил сюда сегодня ночью?
— Вы подозреваете его? — спросила она, сдвигая брови.
— Мне больше некого подозревать. Вы можете назвать это не подозрением, а уверенностью.
— Вы не хотите мне сказать, в чем дело? — спросила она спокойным голосом человека, констатирующего факт.
Гейст ограничился улыбкой.
— О, ничего важного по ценности, — ответил он.
— Я думала, может быть, деньги.
— Деньги! — вскричал Гейст, как будто подобное предположение казалось ему нелепым.
Но, видя явное недоумение Лены, он поспешил прибавить:
— О, разумеется, в доме имеются деньги; вот в этом бюро, и левом ящике. Он не заперт на ключ. Его можно выдвинуть совершенно. Внутри есть углубление, и задняя доска поворачива ется. Это очень простой секрет для тех, кто с ними знаком. Я открыл его случайно и держу там наш запас золотых монет Клад не очень велик, дорогая, и чтобы хранить его, пещеры нг нужно.
Он замолчал, тихо засмеялся и обратил к Лене свой твердый взгляд:
— Деньги на текущие расходы, несколько долларов и гильдс ров, я всегда клал вот в этот ящик, который также не запирает ся. Я уверен, что Уанг отлично знаком с его содержимым, но он не вор и потому-то… Нет, Лена, дело не в золоте и не в драго ценностях, и это-то и удивительно, тогда как обыкновенная кража нисколько не удивила бы меня.
Она глубоко вздохнула, узнав, что речь шла не о деньгах. На лице ее было написано большое любопытство, но она воздержа лась от каких бы то ни было расспросов, ограничившись одной из своих выразительных сияющих улыбок.
— Виновата не я — значит, Уанг. Вам следовало бы заставить его вернуть то, что он взял, — посоветовала она с наивной уверенностью.
Гейст ничего не сказал, так как то, чего он не находил в ящике, — был револьвер.
Это была тяжелая штука, которую он имел уже давно, но которой никогда не пользовался. Он не вынимал ее из стола с тех пор, как получил из Лондона вещи. Для Гейста истинными опасностями были не те, которые можно отвратить пулей или шпагой. Кроме того, он не казался таким безобидным, чтобы подвергаться безрассудным нападениям.
