Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
Короткий зимний день близился к концу, незаметно стало смеркаться. С тихой грустью в душе, как будто он больше никогда уже этого всего не увидит, Усимацу смотрел с моста вдаль: на западе, немного к югу, плыла груда снежных облаков, и ему казалось, что он видит холмы своей дорогой родины. Облака были тёмно-оранжевые, и только края их отливали золотистым блеском. Над ними полосами тянулась серая дымка. Да, закат! На пустынные берега надвинулись сумеречные тени. И Усимацу брёл по самому краю покачивающегося понтонного моста, думая о страшной возможности скорой смерти.
В Рэнгэдзи ударили в колокол, и этот звук навеял на Усимацу беспредельную печаль. Воды Тикумы потемнели, и плывущие по небу облака из оранжевых превратились в серо-лиловые, солнце скрылось далеко за горами. Тянувшиеся высоко в небе полосы серой дымки на мгновение озарились бледно-красным светом и сразу же исчезли из виду.
Глава XX
«Расскажу о себе, по крайней мере, учителю!» — мысленно говорил себе Усимацу; он всё ещё стоял на мосту.
— Это будет нашим последним прощанием! — воскликнул он, опять полный жалости к самому себе.
Когда с этой мыслью он пошёл обратно, в вечернем небе уже появился молодой месяц. Однако Усимацу не отправился прямо в гостиницу к Рэнтаро. Он знал, что сейчас начинается митинг. «Да, придётся ждать, пока митинг кончится», — решил он.
Харчевню неподалёку от Верхней переправы посещали, главным образом, простые люди. Но когда Усимацу проходил мимо, его привлёк аппетитный запах, который вместе с пробивавшимся из-под навеса дымом очага разливался вокруг. Он заглянул внутрь: огонь в очаге ярко горел. Усимацу невольно остановился. Он уже основательно проголодался, а возвращаться в Рэнгэдзи ему не хотелось, и он юркнул под навес. У очага сидело несколько лодочников, да ещё какой-то мужчина, по виду — возчик саней. Усимацу надо было скоротать время до окончания митинга, поэтому пришлось спросить сакэ, хотя пить ему и не хотелось. Для приличия он заказал одну бутылочку и лапши погорячей; ему тут же подали. Дрожа от возбуждения, жадно вдыхая запах лапши, Усимацу молча ел, прислушиваясь к разговорам.
Нищета, — Усимацу теперь столкнулся с ней лицом к лицу. Он чувствовал, что впервые слова и вздохи, срывающиеся с уст лодочников и возчика, находят глубокий отклик у него в душе. Ведь и сам Усимацу ничем не отличался от людей, которые жили сегодняшним днём и не знали, что с ними будет завтра. Огонь в очаге ярко пылал: люди ели, пили, смеялись. Усимацу тоже уныло смеялся вместе со всеми.
Ждать пришлось нестерпимо долго. Время тянулось медленно. Возчик саней вышел, вместо него вошёл кто-то другой. Не слушая, Усимацу невольно слышал, о чём говорили в харчевне. Вошедший рассказывал, что сторонники Такаянаги развили бешеную деятельность и что одни только соси, наверно, загребут немалую толику денег. Они сняли целую гостиницу, приспособили её под свой штаб, к их услугам повар, сакэ они пьют сколько хотят. Там постоянно околачивается народ, приходят, уходят, — сутолока необычайная.
Усимацу представил себе, какое действие окажет на горожан сегодняшний митинг. По-видимому, как раз сейчас в стенах Хофукудзи звучит мужественный голос учителя. Через некоторое время, прикинув, решил, что митинг, пожалуй, скоро кончится, Усимацу расплатился, оставив хозяйке немного чаевых.
Луна вышла из-за туч. Человеку, сидевшему до сих пор при желтоватом свете лампы и вдруг вышедшему наружу, всё вокруг казалось каким-то необыкновенным. Бледная, призрачная луна… Лунный свет заливал крыши и заснеженные улицы. От навесов протянулись чёрные тени. Вечерний туман, как дым, окутывал город, придавая ему унылый вид. Голубоватый мрак — вот как можно было назвать эту лунную ночь. Невыразимый страх сковал душу Усимацу.
Иногда за спиной у него слышались чьи-то шаги. Усимацу хотелось оглянуться, но он не решался это сделать. «Меня кто-то преследует!» — подумал Усимацу, и ему показалось, что кто-то, незаметно подкравшись сзади, готов его схватить. Только когда на углу улицы шаги вдруг затихли, Усимацу пришёл в себя и облегчённо вздохнул.
О неверный свет луны! Какие странные очертания обретают вещи в её сиянии! Как меняется их окраска! Заметив в призрачном вечернем сумраке какую-то приближающуюся к нему фигуру, Усимацу весь сжался от ожидания близкой опасности. Но неизвестный прохожий, мельком взглянув на него, прошёл мимо.
Вечерний воздух был сравнительно мягок, не то что в иные дни, когда, казалось, он звенит от стужи. Небо подёрнулось дымкой, на нём чуть-чуть белела гряда низко нависших облаков, звёзды скрылись, и только одна из них по-прежнему сияла. В домах двери уже были заперты. Кое-где из окон на улицу пробивался свет. Поминутно вздрагивая даже от привычных ночных звуков, Усимацу шёл по затихшим улицам.
Митинг только что кончился. Ступая по снегу, участники его один за другим расходились по домам. Проходя мимо, Усимацу прислушивался к оживлённым разговорам, стараясь понять, что происходило на митинге. Все возмущались, негодовали, казалось, не было человека, который не ругал бы Такаянаги. Одни требовали гнать его вон из Ииямы; другие призывали голосовать за адвоката Итимуру! Третьи высказывали возмущение по поводу всех политических деятелей на свете.
И тут и там люди собирались кучками и продолжали начатый на митинге разговор. Усимацу услышал чьи-то слова по поводу того, что речь Рэнтаро была не так уж блестяща, но в ней была удивительно притягательная сила, и его слова доходили до сердца слушателей. Несколько сторонников Такаянаги всё время пытались ему мешать, но в конце концов и они притихли. Все понимали, что речь Рэнтаро полна глубоких мыслей и сильных чувств. Временами в ней звучала неподдельная боль. В заключение, желая наглядно показать, как недобросовестный политический деятель вводит в заблуждение общество и унижает человеческое достоинство, Рэнтаро со всей страстностью ударил по самому уязвимому месту Такаянаги. Он рассказал присутствующим о его связи с Рокудзаэмоном, о браке, заключённом с дочерью Рокудзаэмона, из низких и корыстных побуждений.
Проходя мимо другой группы, Усимацу услышал, что Рэнтаро во время выступления несколько раз заходился кашлем. Когда он сошёл с трибуны, платок у него в руке был весь красный от крови.
Как бы то ни было, по-видимому, речь Рэнтаро глубоко взволновала горожан. В сердце Усимацу, поражённого смелым и мужественным поведением учителя, почему-то закралось смутное беспокойство. Посчитав, что уже пора учителю вернуться в гостиницу, Усимацу решил идти к нему. Остановившись перед входом в гостиницу под висевшим над входом фонарём, он заглянул внутрь. Судя по царившей там суматохе, он догадался: там что-то случилось. Мужчина лет пятидесяти, вероятно, хозяин, торопливо надел сандалии и, взяв фонарь, собрался куда-то идти.
Усимацу остановил его и спросил про Рэнтаро. То, что он услышал из уст хозяина, потрясло его: только что у ворот Хофукудзи на учителя было совершено нападение. Правда ли, ложь ли… но, если допустить, что это действительно так, то, разумеется, это месть Такаянаги. Не раздумывая, весь дрожа от волнения, он поспешил вслед за хозяином гостиницы к Хофукудзи.
Однако было уже поздно. Оказывается, Рэнтаро сказал, что не будет ждать адвоката, у которого были ещё какие-то дела, и уйдёт вперёд, оделся и вышел. Его ударили по голове камнем или чем-то другим. Измождённый болезнью, вдобавок усталый, Рэнтаро не смог оказать никакого сопротивления.
До освидетельствования тело Рэнтаро оставалось лежать на снегу, прикрытое пальто. Усимацу опустился на корточки и приблизил губы к уху учителя.
— Учитель, это я, Сэгава! — произнёс он, надеясь, что будет услышан.
Тщетно.
Голубоватый свет луны пронизывал эту картину леденящей мыслью о смерти. Залитые холодным светом, поёживаясь от ночного холода, люди нетерпеливо ждали прибытия полицейского и врача. Одни сидели на корточках, Другие группами прохаживались рядом. Адвокат стоял молча, мрачно понурив голову, скрестив руки на груди.
Наконец прибыли должностные лица и пришёл врач, началось освидетельствование тела. При свете фонаря Усимацу видел отчётливо обозначившиеся скулы, заострившийся нос, плотно сжатые, совершенно белые губы. На его мужественное, величавое лицо легла тёмная тень страдания.
Добропорядочный хозяин гостиницы принял необходимые меры, освидетельствование закончилось, теперь предстояло перенести тело в гостиницу. Адвокат и Усимацу подняли тело Рэнтаро, чтобы положить на носилки; адвокат взялся за ноги, а Усимацу засунул обе руки глубоко под мышки учителю. Тело Рэнтаро уже остыло! Тяжкая боль утраты сковала сердце Усимацу. Он прикладывался щекой к бледной щеке учителя, тщетно звал: «Учитель, учитель!» Хозяин гостиницы сложил на груди свисавшие с носилок руки Рэнтаро. Когда скорбная процессия двинулась к гостинице, луна уже зашла, дорогу освещали фонарём. Усимацу шёл за носилками, думая об учителе. Он вспомнил, как они вместе ужинали в гостинице в Нэцу, с каким презрением говорил тогда Рэнтаро о Такаянаги, как возмущался: «Более унизительное отношение к «синхэйминам» и представить трудно!» Вспомнил, как по дороге на вокзал в Уэде, когда они переходили мост, Рэнтаро сказал: «Я не могу допустить, чтобы победа на выборах досталась этому типу. Я приложу все усилия, чтобы выборы прошли в пользу Итимуры-куна». Он тогда ещё сказал: «Пусть считают нас презренными, низкими существами, но ведь и нашим унижениям есть предел». И ещё: «Если бы я не слышал историю о женитьбе Такаянаги — куда ни шло, но слышать, знать и смолчать — для «синхэймина» это слишком большое малодушие!» Вспомнилось ему, как жена просила Рэнтаро вернуться вместе с ней в Токио, как тот сердился, подбадривал её и всё же отослал домой, словно насильно отрывая от себя. Он сопоставлял все известные ему детали и в конце концов пришёл к твёрдому убеждению, что учитель приехал в Иияму, приняв вполне определённое решение.
