Юрий Рытхэу - Айвангу
– Не спится, товарищ командир? – спросил рулевой.
– Не спится, – ответил Айвангу и посмотрел на большие часы на стене капитанской рубки. По циферблату бежала большая красная секундная стрелка. Было три часа ночи.
Айвангу присел в кресло и неожиданно уснул. Проснулся он как будто от толчка. Мутный рассвет вползал через широкие иллюминаторы. Над морем висел туман. Сирена потрясла сонный воздух, и Айвангу заметил, как с воды, оставив длинный след, поднялись утки. Он обрадовался им, словно близким родственникам.
– Смотрите, утки! – закричал он.
– Верно, утки, – согласился капитан.
– Это наши, чукотские, утки.
Капитан улыбнулся одними глазами, и Айвангу вдруг покраснел: что он говорит! Ведь утки-то везде одинаковые.
Через полчаса туман расступился, открыв скалу мыса Дежнева.
– Вот селение Нуукэн! – закричал Айвангу. – А там памятник Дежневу. Видите крест? Справа маяк… Здесь мы охотились.
Он попросил у капитана бинокль и не выпускал его до тех пор, пока пароход не бросил якорь на виду у селения Тэпкэн. К ним тотчас направился вельбот, до отказа нагруженный людьми. Казалось, вот-вот он перевернется. Айвангу еще издали узнал отца, Раулену и Алешу. У него перехватило горло, и он только помахал рукой. Капитан приказал спустить парадный трап, и Айвангу шагнул на первую ступеньку. Он спускался, слегка опираясь на тросточку. Земляки молча наблюдали за ним. Когда, Айвангу занес ногу над вельботом, десятки рук потянулись к нему, приняли его и бережно опустили на сиденье.
– Етти, Айвангу! Приехал! – понеслось отовсюду.
– До свидания, Айвангу! – крикнул капитан в мегафон.
Раулена смотрела на мужа восторженными глазами. Сэйвытэгин, сидевший на корме, все отворачивался назад, как будто что-то высматривая в море.
Вельбот ткнулся носом о береговую гальку, и Айвангу впервые за много лет шагнул, как все люди, навстречу толпе.
– Айвангу! – услышал он рвущий сердце вскрик.
По косе, раскинув руки, бежала Росхинаут.
– Сынок мой! Ты стоишь на ногах! О Айвангу!
12В родном селении Айвангу все умиляло и вызывало душевное волнение. Он гладил руками закопченные деревянные стойки яранги, ходил на берег моря и подолгу смотрел на вельботы, маячившие в морской дали: с наслаждением вслушивался в привычный говор.
Однажды Раулена посмотрела на него пристальнее, чем обычно.
– Ты стал какой-то другой.
– Это потому, что я хожу прямо! – отшутился Айвангу.
– Нет. – Раулена решительно мотнула головой. – Теперь у тебя глаза другие и даже разговор иной…
Айвангу и сам чувствовал в себе какую-то перемену. Но если бы кто-нибудь спросил, в чем она заключается, он бы не объяснил.
В Тэпкэне тоже многое изменилось: приехали новые люди – директор школы – бывший офицер, новый начальник полярной станции, учителя – все больше молодые.
Председателем колхоза по-прежнему оставался Сэйвытэгин. У него появился бухгалтер – высокий красивый парень Морозов. Он потребовал себе квартиру. Сэйвытэгин с трудом договорился, чтобы требовательному бухгалтеру дали комнату в учительском доме.
Морозов организовал волейбольную команду. Молодежи понравилась эта игра, и каждый вечер на площадке возле школы происходили жаркие схватки. Айвангу смотрел на игру и думал о том, что, будь у него настоящие ноги, он тоже бы побил по мячу крепкими ладонями.
Кто-то догадался поставить возле площадки длинные деревянные скамьи, и теперь охотники ходили уже не к большим священным камням, а на спортивную площадку и там, следя за игрой, обсуждали свои дела.
Последняя новость Тэпкэна особенно горячо обсуждалась всеми: и мужчинами и женщинами, – пекарь Пашков объявил, что он намерен в ближайшем будущем жениться. Сначала решили, что он кого-то ждет с материка – так часто бывало в Тэпкэне: ходит кто-то в холостяках, и вдруг к нему приезжает жена, да еще с детьми. Но пришел пароход, и никто не приехал в каморку рядом с пекарней, а Пашков все ходил с загадочным видом и пристально посматривал на одиноких женщин, интригуя и смущая их.
Постепенно Айвангу снова втянулся в жизнь родного селения. Он охотился на вельботе и даже загарпунил моржа; ловил рыбу в Пильгыне и часто в разговорах вспоминал о городе Владивостоке, в котором растут огромные живые деревья. Слушатели поразились, узнав, что бедно одетая старуха проделала над Айвангу шаманские движения.
Кавье тоже слушал Айвангу, загадочно усмехался и, наконец, объявил, что пора коммунистам поговорить о колхозных делах, песцовом промысле.
Собрание шло, как обычно, по порядку, поговорили обо всем, как вдруг Кавье потребовал внимания и, глянув на запертую дверь, тихо произнес:
– Обсуждается поведение Айвангу.
Все заинтересовались, насторожились и притихли.
– Вы знаете, товарищи, как советская власть помогает народам Севера, – продолжал Кавье. – Наш земляк, товарищ инвалид Айвангу, долгое время ходил на коленях. Советская власть помогла ему выпрямиться во весь рост. Целый год лечился он во Владивостоке. Вернулся и теперь утверждает, что там полно бедно одетых людей, люди прямо на улицах крестятся, значит, веруют в бога. Нас призывают к бдительности – граница рядом. Вот почему у меня есть предложение обсудить поведение товарища Айвангу.
– На каком основании он носит военную форму? – подал голос Громук.
Председательствующий, новый начальник полярной станции, попросил слова.
Он говорил о происках империалистов, о близости границы с Америкой и о том, что сказал Черчилль в Фултоне.
– Мы должны быть начеку, – закончил он свою речь. Выступление Кавье обожгло Айвангу, как кипяток, и сразу припомнилось все: и как Кавье отобрал у него Раулену, как он прятал за портрет Ленина шаманские амулеты, как вместе с другими ел ворованное американское продовольствие… Айвангу стоило больших усилий взять себя в руки.
– Я скажу, – с трудом произнес он. – Кавье немного ошибся. Я не говорил о том, что во Владивостоке много нищих. Я сказал, что меня приняли за нищего – только и всего. Также он слегка преувеличил число верующих: я видел только одну старушку… Пусть Кавье лучше скажет, какие амулеты он хранит дома за портретом Ленина…
Что тут поднялось! Кавье вскочил и начал орать на Айвангу, обвиняя его во лжи. Пусть придут и проверят – у него нет ни одной шаманской вещи! А бубен у него сохранился, потому что партия поощряет развитие национального искусства. Громук тоже бесновался: Айвангу оскорбил память вождя, изобразив его чукчей. Айвангу оклеветал Кавье, обвинив его в воровстве американских продуктов.
Среди русских коммунистов поднялся спор. Чукчи сидели молча. Только Кавье тяжело дышал и изредка повторял:
– Клевета!
– У меня есть предложение, – сказал председательствующий. – Объявить товарищу Айвангу строгий выговор за потерю партийной бдительности и оскорбление секретаря парторганизации нашего уважаемого товарища Кавье.
Все проголосовали «за». Даже Сэйвытэгин.
Сгорбленный, недоумевающий, вышел Айвангу с собрания. Он решил ехать в райком искать справедливости.
В Кытрыне стучали топоры и пахло свежим деревом. В памяти Айвангу возникла знакомая песня, которую много лет назад пел в Тэпкэне русский плотник:
Ах ты, душенька, красна девица,
Мы пойдем с тобой, разгуляемся!
Плотник тот был рыжий, большой и красивый. Волосы у него напоминали древесные стружки.
И здесь работали топорами молодые солдаты. Они возводили новое здание райисполкома, а вдали, там, где затерялись мелкие куличьи озера, тарахтели бульдозеры, сбривая ножами кочки и бугры: строился новый аэродром. В палатках жили чукчи и эскимосы, завербованные на стройку. Каждое утро их будили автомобильные гудки.
Айвангу решил пообедать в поселковой столовой. Он сел за стол, покрытый клеенкой, и поманил к себе подавальщицу, в которой узнал Гальгану.
– Ты здесь работаешь?
Гальгана молча кивнула, взяла талоны и так же молча подала еду.
– Отчего ты такая сердитая?
Вместо ответа Гальгана рукавом вытерла слезы.
– Что с тобой? – спросил Айвангу. – Кто-то обидел тебя?
– Ничего, ничего, – Гальгана проглотила слезы.
– Я приду к тебе после работы, – шепнул Айвангу. В коридоре райисполкома Айвангу встретил Пряжкина.
– Эх, Айвангу, Айвангу! – выслушав его рассказ, покачал головой Пряжкин. – Когда ты станешь взрослым человеком? И все твоя несдержанность. Смотри, сколько ты успел натворить. Из вождя чукчу сделал, – Пряжкин загнул один палец. – Черт знает, что наговорил на Громука и Кавье, будто они воры, – загнул второй палец. – А теперь еще это. – Пряжкин поцокал языком и в утешение добавил: – Пойдем в райком. Кстати, там работает твой знакомый.
В кабинете первого секретаря райкома за столом сидел Белов. Он поднял голову и несколько минут оторопело смотрел на вошедшего.
