Джон Апдайк - Иствикские вдовы
— А что, если я хочу помыться вместе со Сьюки? — сказала Джейн, хмуро глядя на нее. — Или с тобой?
— Вместе мы будем воздвигать конус могущества, этого достаточно, — заявила Александра, проверяя силу своего авторитета. — Джейн, не создавай трудностей. Ты перевозбудилась оттого, что была сегодня центром такого интенсивного внимания. Нужно торопиться. Луна на ущербе. Мы должны выложиться на сто процентов, чтобы привлечь ее силу.
— А как мы должны быть одеты потом, после душа? — спросила Сьюки. — Я не привезла ничего черного и ничего с широкими рукавами.
— Никак, — постановила Лекса. Она выпила больше кьянти, чем предполагала. — Мы будем обнажены. Как я уже сказала, мы должны выложиться на сто процентов.
— Я не могу, — вдруг объявила Джейн. Жилы у нее на шее натянулись и тревожно выпятились. — Я стала старой кошелкой. Вы, кстати, тоже, дорогие древние старушки-колдуньи. Я не буду.
— Говори за себя, Джейн, — надменно огрызнулась Сьюки. — Если тебе не нравится твое тело, делай какие-нибудь упражнения. Йога, цигун… Всего каких-нибудь двадцать минут в день творят чудеса. Все тело подтягивается.
— Важен только дух, — заверила Александра. — Для меня вы прекрасны. Я смотрю сквозь физическую оболочку.
— Тогда почему ты хочешь принимать душ вместе со Сьюки?
— Я сказала, что мы воспользуемся нашим, но это не значит, что мы будем мыться вместе. Нам нужен простор, Джейн, чтобы высвободить энергию твоих чакр. Если мы будем обнажены, это облегчит задачу. Нагота освобождает от пут внутренних запретов, свойственных западному человеку. Наши способности исцелять, как себя, так и других, нуждаются в свободе; наша сила должна быть очищена от таких нечистых мыслей, как ревность. Идем, дорогая. Возьми мою руку. Положи ее вместе со своей на живот. Чувствуешь? Я чувствую, как бьется твоя боль. Здесь. И здесь. Она рвется наружу. Выпусти ее, дорогая. Освободи свое «я». Освободииии, — повторяла Александра. — Ку-ли-иииин.
Кожа и вода, тепло и плоть, вдовы предались мытью — Джейн в синтетической шапочке для душа, в которой выглядела, если бы было кому это видеть, как викторианская горничная; Сьюки — с собранными в пучок и заколотыми шпилькой выкрашенными в кедровый цвет волосами, которые она, как могла, придерживала рукой, чтобы защитить от водяных струй; и только Александра, не опасаясь намочить голову, отдалась мощной водяной стихии; хваткими пальцами она энергично массировала мокрую кожу на голове, потом подставляла ее под секущие, молотящие, обжигающие водяные хлысты. Сьюки, еще не вытершаяся полотенцем, игриво наблюдала сквозь затянутое паром стекло душевой кабины за бурными действиями сестры по ведьмовству, потом снова вошла в кабинку и, хихикая, встала под воду; другое тело не выразило протеста, выпуклые луковичные комочки обеих приходили в соприкосновение, сталкивались, терлись друг о друга, скользкие от мыла; закрыв глаза, женщины на ощупь представляли себе кожу друг друга сияющей и гладкой. Потом Сьюки, вся розовая, от ягодиц до разгоряченного лица, уклонившись от влажных ласк подруги, выскользнула за стеклянную дверь душевой; Александра последовала за ней своим более степенным шагом. Сняв тяжелый тюрбан полотенца с выскобленной головы, она наклонилась, чтобы вытереть истонченную кожу ступней, уже наливавшихся горячей энергией, которую старым колдуньям вот-вот предстояло пустить в ход.
Разделяя общую легкомысленную веселость от собственной наготы, они смущенно расселись в большой южной комнате на только что вычищенном бургундском ковре. Волосики на их руках стояли дыбом, словно наэлектризованные; глаза беспомощно блуждали по морщинам, бородавкам и шрамам, ороговениям и старческим пигментным пятнам, дряблым мышцам и участкам гофрированной кожи, напоминающей рябь, которую пускает по гладкой поверхности воды набежавший ветерок, по варикозным венам и изуродованным подагрой суставам — по всему тому, чем время заволокло их былую красоту. С точки зрения Природы эта красота носила прикладной характер, была просто средством привлечения особи противоположного пола для осеменения. Теперь, когда задача была выполнена, они естественно, подобно женским особям других видов, превратились в отвратительные объедки, в товарок по несчастью, обманутых безумием размножения. Их глаза — цвета вороненой стали, коричневые, как черепаший панцирь, и ореховые с золотыми искрами — безостановочно-непривычно исподтишка озирали друг друга, и губы их кривились в задумчивой ироничной улыбке.
— Итак, в зачине сказано: «Приди таким, какой ты есть», — нарушила молчание Джейн.
— Думаю, учитывая обстоятельства, мы неплохо справились с этой задачей, — отозвалась Александра.
— Ты справилась, — осуждающе сказала Джейн. — Толщина все сглаживает.
— И это задница? — задумчиво произнесла Сьюки, стараясь разглядеть себя сзади. — К счастью, — вздохнула она, — вы этого не видите. А грудь! Обвисла, проклятая. — Она обхватила свои груди ладонями и приподняла на дюйм-другой, чтобы они заняли то положение, которое занимали тридцать лет назад. Когда она отвела руки, было заметно, что соски ее затвердели. Эти ее сладкие соски.
— По мне — так вы обе выглядите потрясающе, — лояльно заверила их Александра. — Не совсем как у Боттичелли, но и не как у Грюнвальда.
— Давайте уже перейдем к делу, — сказала Сьюки, чувствовавшая себя неуютнее всех в облачении только из собственной кожи. — Лекса, напомни, что надо делать. Чего мы хотим?
— Исцеления, душенька. Исцеления всего того, что у Джейн не в порядке, и исправления всего того, что мы тут в свое время наворотили.
— Что такого мы наворотили? — сердито вскинулась Джейн. — Позволь поинтересоваться, кто ты такая, чтобы судить, что было сделано правильно, а что неправильно? Мы все не любили Фелисию, но никто из нас не велел Клайду забить ее кочергой до смерти.
— Она плевалась перьями и булавками, которые мы вложили ей в рот, — ответила Александра. — С помощью банки из-под печенья, помнишь?
— Кто это с-с-сказал? Они умерли в одну и ту же ночь, и никого рядом с ними не было.
— Полиция, — вступила Сьюки. — Полицейские нашли перья и булавки на полу рядом с телом. Они не могли объяснить, как все это туда попало, но я могла. Я присутствовала там в качестве репортера и видела: перья и булавки были еще мокрыми от слюны.
— А кто сказал, что это была ее с-с-слюна? — продолжала спорить Джейн. — Тогда еще не было анализа ДНК.
— Перо и булавка торчали у нее изо рта, — сказала Сьюки. — Мне об этом сообщил один парень из полиции. Не думаю, что вы его помните — Ронни Казмирчак, брат того парня, которого убили во Вьетнаме и в честь которого потом переименовали Лэндинг-сквер. Он недолго прослужил в полиции, сказал, что ему надоело следить, чтобы бедные не грабили богатых, именно в этом состояла его основная работа; он стал хиппи и уехал на Аляску. Потом еще некоторое время писал мне. Говорил, что не страдает от холода, просто перестал его ощущать. Он так и не вернулся.
— Ах-ах! — притворно прорыдала Джейн. — Полагаю, в этом тоже мы виноваты? Даже если Клайда раздражало, что она плевалась перьями, большинство мужчин на его месте не стали бы из-за этого проламывать жене голову.
— Его раздражало то, что она болтала без умолку, — сказала Сьюки.
— Ради всего святого, — взмолилась Александра, — давайте забудем о Клайде и Фелиции! Кого мы действительно убили, так это Дженни. У тебя на кухне, Джейн. Мы сделали восковую куклу…
— Ты сделала, — перебила Джейн.
— Я это сделала по твоему совету и с помощью предметов, которые собрала ты. А булавки в куклу втыкали мы все… и слова произносили все. Злое заклинание. Вот она и умерла к концу лета.
— Я снова заливаюсь слезами, ах-ах. Она умерла от рака яичников, давшего метастазы. Для нее это было избавлением, этот рак рос в ней уже несколько лет.
— Прошу тебя! — Александра невольно испустила вздох. Этот вздох исторгла из нее материализовавшаяся в зрительный образ мысль о родных клетках, сошедших с ума.
— Такое случается с людьми сплошь и рядом, — безжалостно продолжала Джейн. — Наше заклятие могло не иметь к этому никакого отношения. Может, это было чье-то еще заклятие. В те годы в городе скопилось много злобы.
— Много женской силы, — уточнила Сьюки, видя, что Александра онемела, погруженная в свои страхи и тревоги.
— Стойте! — вдруг закричала Джейн, словно увидев нечто в пространстве перед собой. — Все эти разговоры натолкнули меня… Меня только что осенило: тот мужчина, что поздоровался со мной на Вейн-стрит возле дома дока Пита — мы еще подумали, что он мог остановиться у Греты Нефф на Оук, в двух шагах оттуда, — это был Кристофер Гейбриел. Брат Дженни. Помните, каким он был красивым мальчиком? Даррил быстро увез его в Нью-Йорк, и там они затерялись. Это был тот…
