Фрэнсис Фицджеральд - Загадочная история Бенджамина Баттона
По дороге домой она смеялась. Теперь на лице у нее уже не было написано, что она дала втянуть себя в какую-то унизительную историю.
- Ей ни за что не удержать этого молодого человека, - сказала она. Ему нужен кто-то новый.
- Видно, ему нужна Эйли Кэлхун.
Эта мысль ее развеселила.
- Он мог бы подарить мне свой компостер вместо клубного значка. Вот смешно-то! Да если мама увидит, что кто-нибудь вроде него входит в наш дом, она просто умрет.
И надо отдать Эйли должное - прошло целых три недели, прежде чем Эрл Шон появился в ее доме, хотя он продолжал свои атаки, а на последних танцах в загородном клубе она даже сделала вид, что рассердилась.
- Он ужасный нахал, Энди, - шепнула она мне. - Но он такой искренний.
Она употребила слово "нахал" не так уверенно, как могла бы применить его к южанину. Она понимала это умом, но слух ее не улавливал различий в голосах янки. Почему-то миссис Кэлхун все же не испустила дух, когда он появился на пороге. Предрассудки родителей Эйли, якобы неискоренимые, были удобным предлогом, исчезавшим по ее же воле. Поражены были ее друзья. Эйли, всегда взиравшая на Тарлтон немного сверху вниз, Эйли, чьи кавалеры очень тщательно отбирались из "самых изысканных" офицеров лагеря, Эйли - и лейтенант Шон! Я устал уверять людей, что она просто развлекается; и впрямь, чуть ли не каждую неделю появлялся кто-то новый - то морской офицер из Пенсаколы, то старый друг из Нового Орлеана - но неизменно, в промежутках между ними - Эрл Шон.
Пришел приказ - первой группе офицеров и сержантов отправиться в порт и погрузиться на корабль, отплывавший во Францию. Мое имя стояло в списке. Неделю я провел на полигоне, а когда вернулся в лагерь, Эрл Шон немедленно приступил ко мне:
- Мы устраиваем прощальную вечеринку в офицерской столовой. Вы, я, капитан Крэкер и три девушки.
Мы с Эрлом должны были привезти девушек. Мы заехали за Салли Кэррол Хэппер и Нэнси Ламар и поехали дальше за Эйли; нас встретил дворецкий и объявил, что ее нет дома.
- Нет дома? - тупо повторил Эрл. - А где же она?
- Это она не сказала; просто сказала, что ее нет дома.
- Что за чертовщина! - воскликнул Эрл. Он шагал по знакомой темной веранде, а дворецкий ждал у двери. Потом Эрла осенило.
- Послушай, - сообщил он мне, - послушай: наверно, она обиделась.
Я ждал. Он строго сказал дворецкому:
- Передай ей - мне надо с ней поговорить.
- Как же передать, когда ее нет дома?
Эрл снова в задумчивости зашагал по веранде. Потом вдруг закивал головой и объявил:
- Она обиделась на одну вещь, когда видела меня в городе.
В нескольких словах он обрисовал мне суть дела.
- Знаешь что, подожди в машине, - сказал я. - Может, мне удастся все уладить. - И когда он неохотно направился к машине, обратился к дворецкому:
- Оливер, скажи мисс Эйли, что я хочу ее видеть.
Немного поворчав, дворецкий пошел исполнять поручение и через минуту принес ответ.
- Мисс Эйли сказала: она ни за что не хочет видеть того, другого джентльмена. Она сказала - зайдите, если вам угодно.
Она была в библиотеке. Я приготовился увидеть воплощенную холодность и оскорбленное достоинство, но лицо у нее было растерянное, взволнованное, измученное. Веки покраснели, будто он а не один час тихо и горестно проплакала.
- А, Энди, привет, - сказала она упавшим голосом. - Давно вас не видела. Он ушел?
- Послушайте, Эйли…
- "Послушайте, Эйли!" - закричала она. - "Послушайте, Эйли!" Вы поймите, он заговорил со мной. Он приподнял шляпу. Он стоял в десяти шагах от меня с этой ужасной… этой ужасной женщиной - он держал ее под руку, и он разговаривал с ней, а потом увидел меня и приподнял шляпу. Энди, я не знала, что делать. Пришлось зайти в аптеку и выпить стакан воды, и я так боялась - он войдет следом, что попросила мистера Рича выпустить меня через черный ход. Я не хочу его видеть никогда, я слышать о нем не хочу!
Я заговорил. Я сказал то, что полагается в таких случаях. Я говорил в течение получаса. Она была непреклонна. Несколько раз пробормотала что-то насчет его "неискренности", и на четвертый раз я задумался: что же она понимает под этим словом? Разумеется не постоянство; скорее всего - то, как она хотела бы, чтобы к ней относились.
Я встал, намереваясь уйти. И тут - невероятно! - на улице трижды нетерпеливо прогудел автомобиль. Это было потрясающе. Как будто сам Эрл оказался в комнате и напрямик заявил: "Ну и черт с тобой! Я не намерен торчать здесь весь вечер".
Эйли посмотрела на меня с ужасом. И вдруг по лицу ее разлилось какое-то странное выражение - оно промелькнуло и застыло слезливой улыбкой.
- Ну разве он не злодей?! - воскликнула она в беспомощном отчаянии. Разве он не чудовище?!
- Скорее, - торопливо проговорил я. - Берите накидку. Это наш последний вечер.
Этот последний вечер и сейчас еще жив в моей памяти: мерцание свечей, освещавших грубые столы лагерной столовой; обтрепанные бумажные украшения по стенам, что остались от последней ротной пирушки; и где-то рядом, на улице, печальные переборы мандолины, извлекавшей мелодию "Мой дом в Индиане" из вселенской ностальгии уходящего лета. Три девушки, затерявшиеся в этом таинственном городе мужчин, тоже ощущали что-то необычное - какое-то заколдованное непостоянство, - будто сидели они на волшебном ковре-самолете, опустившемся в этих южных краях, и каждую минуту ветер мог поднять этот ковер и унести прочь. Мы пили за нас и за Юг. Потом, оставив на столе смятые салфетки, пустые бокалы и немного прошлого, рука об руку вышли на улицу, чтобы погрузиться в лунный свет. Уже прозвучал отбой, было совсем тихо, слышалось только далекое лошадиное ржанье, да чей-то назойливый храп, очень нас насмешивший, да поскрипывание кожи - это часовой подходил и сворачивал у караулки. Крэкер в тот вечер дежурил, а мы, остальные, сели в ожидавший нас автомобиль и завезли в Тарлтон девушку Крэкера.
Потом Эйли и Эрл, Салли и я - по двое, отвернувшись друг от друга на широком заднем сиденье и забыв обо всем на свете, шептались, уносясь в широко распростертую тьму.
Мы мчались через сосновые леса, отяжелевшие от лишайника и испанского моха, по незасеянным хлопковым полям, дорогой белой, точно ободок земли. Машину поставили под изломанной тенью мельницы; журчала вода, тревожно вскрикивали птицы, и надо всем плыло сияние - оно стремилось проникнуть всюду: в заброшенные негритянские хижины, в автомобиль, в твердыню сердца. Юг пел для нас. Не знаю, помнят ли они. Я помню: в холодном свете бледные лица, дремотные влюбленные глаза и шепот:
- Тебе хорошо?
- Да, а тебе?
- Тебе правда хорошо?
- Да.
Вдруг мы поняли, что уже поздно и что больше ничего не будет. Мы повернули к дому.
На следующий день наш отряд отбыл в лагерь Милл, но во Францию я так и не попал. Месяц мы мерзли на Лонг-Айленде, со стальными касками на боку погрузились на корабль, а потом снова сошли на берег. Война уже кончилась. Я пропустил войну. Вернувшись в Тарлтон, я попытался демобилизоваться, но я был кадровым офицером, и на демобилизацию ушла большая часть зимы. А Эрл Шон демобилизовался одним из первых. Он хотел найти хорошую работу, "пока есть из чего выбирать". Эйли помалкивала, но они уговорились, что он вернется.
К январю лагеря, два года властвовавшие над городком, уже привяли. Только назойливый запах сожженного мусора напоминал о царившей там еще недавно суете. Какая-то жизнь печально теплилась лишь вокруг дивизионной штаб-квартиры, где обретались брюзгливые кадровые офицеры, тоже пропустившие войну.
И вот молодые тарлтонцы потянулись домой с разных концов света - кто в канадской форме, кто на костылях или с пустым рукавом. Возвратился батальон Национальной гвардии - он маршировал по улицам, и в шеренгах его зияли пробелы - места погибших; а потом герои навсегда спустились на землю с высот романтики, чтобы продавать товары за прилавками местных магазинов. На танцах в загородном клубе среди смокингов, бывало, лишь изредка мелькнет военная форма.
Перед самым Рождеством неожиданно явился Билл Ноулз и на следующий же день уехал: то ли он предъявил ультиматум Эйли, то ли она наконец приняла решение. Я иногда встречался с ней - если она не была занята героями из Саванны и Огасты, - но чувствовал, что окончательно вышел в тираж (впрочем, так оно и было). Она ждала Эрла Шона, но настолько сомневалась в нем, что ей не хотелось даже говорить об этом. За три дня до того, как я уволился, он приехал.
Первый раз я встретил их на Маркет-стрит, и, кажется, никогда в жизни мне не было так жаль молодую пару; впрочем, думаю, такое случалось в любом городе, где во время войны были лагеря. Во внешнем облике Эрла все, что только можно вообразить, было невпопад. Шляпа - зеленая с торчащим пером; костюм, украшенный разрезами и тесьмой, в том фантастически нелепом стиле, с которым покончили впоследствии национальная реклама и кино. Он явно побывал у своего прежнего парикмахера, потому что волосы у него были аккуратно начесаны на розовую выбритую шею. Не сказать чтобы он выглядел обносившимся или бедным, но все это ошеломляло, обдавало вас - то есть, вернее, Эйли - духом танцулек и воскресных пикников фабричного городка. Ведь прежде она никогда не смотрела Правде в глаза; а в этой одежде пропадала даже естественная грация этого великолепного тела. Он тут же похвастался своей прекрасной работой: они смогут неплохо просуществовать, пока не "подвернется какой-нибудь легкий заработок". Но, должно быть, он сразу, как только вернулся в ее мир, понял, что дело его безнадежно. Уж не знаю, что сказала Эйли и что там перевешивало - горе или изумление. Но действовала она быстро - через три дня после приезда Эрла мы с ним отбыли одним поездом на Север.
![Фрэнсис Фицджеральд - Три часа между рейсами [сборник рассказов]](/uploads/posts/books/136955/136955.jpg)
