Жорис-Карл Гюисманс - Геенна огненная
XVIII
На следующий день после того как Жиль де Рэ изрыгал проклятия на членов Трибунала, его снова привели в суд.
Он предстал перед судьями с низко опущенной головой, молитвенно сложив руки. Из одной крайности он, по своему обыкновению, впал в другую. За несколько часов его ярость стихла, он образумился, признал полномочия Трибунала и попросил прощения за нанесенные оскорбления.
Ему было объявлено, что об инциденте, происшедшем накануне, будет забыто ради любви к Господу, затем по просьбе маршала епископ и инквизитор повторили приговор о его отлучении от Церкви. Начиная с этого дня суд занялся также Прелати и другими сообщниками Жиля. Прокурор, опираясь на церковное постановление, согласно которому исповедь обвиняемого признается недостаточной в случае ее «сомнительности, путаности, слишком общего характера, умозрительности, несерьезности», провозгласил, что Жиль должен подвергнуться испытанию, выявляющему, насколько он был чистосердечен, то есть пыткам.
Маршал умолял епископа подождать еще один день, ссылался на свое право сначала дать показания суду, клялся, что поведает обо всем перед трибуналом и публикой.
Иоанн де Малеструа согласился на отсрочку, и епископу Сен-Бриока и Пьеру де л’Оспиталь, канцлеру Бретани, было поручено выслушать Жиля. Когда он закончил рассказ о своих злодеяниях и убийствах, они приказали привести Прелати.
Увидев Прелати, Жиль залился слезами и, когда после допроса итальянца уже собирались увести, обнял его со словами: «Прощай, Франсуа, друг мой, это наша последняя встреча в этом мире. Молю Бога, чтобы он ниспослал нам терпение и мужество. Не отчаивайтесь, надейтесь на милость Божию, она позволит нам возликовать на небесах. Молитесь за меня, а я буду молиться за вас».
Его оставили одного, чтобы он поразмыслил о злодеяниях, в которых ему предстояло на следующий день признаться перед судом.
В тот день все происходило с особой торжественностью. Зал заседаний Трибунала был набит, толпа заполонила лестницы, двор, прилегающие к зданию улочки, преградила дороги. Со всей округи пришли крестьяне, чтобы посмотреть на чудовище, одного имени которого было достаточно, чтобы задвигались тяжелые запоры, укрывая в домах трепещущих, плачущих женщин.
Трибунал собрался в полном составе. Даже те, кто обычно искал себе замену, не выдерживая долгих заседаний, были на своих местах.
Зал был просторный, мрачный, стрельчатые колонны, обновленные понизу, упирались в арки сводов, соединяясь в одной точке, образуя нечто, напоминающее митру. Через узкие ячейки сеток просачивался хмурый день. Лазурный потолок словно потемнел, и рассыпанные по нему звезды, мерцавшие с высоты, казались крохотными булавочными головками. В сумеречном свете выделялся силуэт судьи в горностаевой мантии, украшенной нашивками, похожими на большие белые игральные кости, усыпанные темными крапинками.
Внезапно раздались резкие звуки труб, зал осветился, и вошли епископы. Вспыхнуло золото митр, пламя рубинов лизало накидки. Они молча прошествовали по залу, закованные в тяжелое облачение. Широкие мантии напоминали колокола, подтаявшие спереди. Перевязь из зеленоватой ткани крепилась с посохом.
От них исходило свечение, словно от углей, на которые дуют, чахлое октябрьское солнце оживало в огненных лучах, и искры разлетались по залу, замирали над молчаливой толпой.
На фоне струящегося мерцания камней, золота и серебра одеяние других судей выглядело менее эффектно и не так бросалось в глаза. Судьи были в черном, Иоанн Блуин носил черно-белое платье. Шелковые сутаны, красные шерстяные плащи, алые капюшоны, отороченные мехом, — все казалось грубоватым и нескладным.
Епископы заняли свои места рядом с Иоанном де Малеструа и застыли. Иоанн де Малеструа восседал на высоком кресле, возвышаясь над всеми.
Ввели Жиля.
За одну ночь он постарел лет на двадцать. Он был бледен, щеки нервно подергивались, глаза сверкали из-под красных век.
Повинуясь приказу, он начал свою исповедь.
Глухим голосом, севшим от слез, он поведал о похищениях детей, о возбуждающих средствах, которые он использовал, об убийствах, насилиях. Его жертвы стояли у него перед глазами, он описывал их медленную или мгновенную агонию, их хрипы и стоны, признался в том, что погружал свои члены в теплый разверстый кишечник, вырывал сердце из раны лопнувшего, словно зрелый плод, тела.
Он встряхивал руками, будто пытался смахнуть капли крови, его невидящий взгляд скользил по пальцам.
В зале царило гробовое молчание, только изредка его прорезали короткие резкие крики, обезумевших, потерявших от ужаса сознание женщин, их тут же подхватывали и быстро выносили под открытое небо.
Казалось, он ничего не видит и не слышит, и никакие силы не смогли бы прервать страшный перечень преступлений.
Его голос стал зловещим. Он сорвал покров с самых гнусных злодеяний и приступил к рассказу о том, как ласкал детей перед тем, как перерезать им горло в момент доверчивого поцелуя.
Он не утаил ни малейшей подробности этих жутких сцен. Это произвело настолько сильное впечатление, что увенчанные золотом епископы побелели. Священники, закаленные жаркими исповедями, судьи, которых в эту эпоху сатанизма трудно было удивить даже самыми страшными признаниями, прелаты, уставшие изумляться злодеяниям, глубинам человеческого падения, перерождению души, осеняли себя крестным знамением, а Иоанн Малеструа встал и целомудренно прикрыл распятие.
Опустив головы, стиснув зубы, присутствующие слушали маршала. По его перекошенному лицу струился пот, он вперился взглядом в распятие с топорщившимся на мученическом венце покрывалом.
Жиль замолчал. Он исповедовался стоя, словно в тумане, он вспоминал, как бы обращаясь к самому себе, весь свой путь в бездну.
Но, когда он закончил, силы покинули его. Сотрясаясь от рыданий, он рухнул на колени и возопил: «Боже, смилуйся надо мной, даруй мне прощение!» В этом свирепом своенравном бароне, первом среди равных, не осталось и тени былого высокомерия. Он повернулся к народу и с плачем обратился к людям: «Я взываю к вам, к тем, кого я лишил детей! Помогите мне! Молитесь за меня!»
И тогда незапятнанный, светлый дух средневековья осенил зал.
Иоанн де Малеструа поднялся, приблизился к обвиняемому, в отчаянии бившемуся лбом о плиты, и поднял его. Сбросив с себя облик судьи, он остался священником, готовым обнять раскаявшегося грешника.
Стон пронесся по залу, когда Иоанн де Малеструа, прижав голову Жиля к своей груди, произнес: «Молись, дабы утих справедливый гнев Всевышнего! Плачь, и да омоют твои слезы грязь и безумием твоей души!»
И в едином порыве все опустились на колени и молились за убийцу.
Когда гул голосов затих, присутствующих охватило смятение. Толпа, измученная ужасом и жалостью, пришла в движение. Молчаливые члены Трибунала спешили закончить заседание.
Властным жестом прокурор призвал всех к тишине, остановил слезы.
Он заявил, что состав преступлений ясен, выслушаны свидетельства и вина доказана. Теперь суд готов вынести приговор в тот день, который будет назначен. Трибунал постановил собраться через два дня.
В указанный час Жак де Пенткетдик, член церковного суда Нанта, зачитал два приговора. Первый был представлен епископом и инквизитором. Он начинался так:
«Во имя Спасителя нашего Христа мы, Иоанн, епископ Нанта, и брат Иоанн Блуин, бакалавр богословия, принадлежащий к ордену доминиканцев, инквизитор епархии Нанта, на заседании Трибунала, перед ликом Господа нашего…»
Затем перечислялись преступления, подлежавшие церковному суду, и в заключение было сказано:
«Мы считаем, постановляем и объявляем, что ты, Жиль де Рэ, представший перед нашим Трибуналом, постыдно виновен в ереси, отступничестве, призывании демонов, и за твои преступления ты приговариваешься к отлучению от Церкви и другим карам, предусмотренным каноном».
Второй приговор подготовил епископ без чьей-либо помощи, он касался содомии, колдовства и осквернения церкви. В нем были использованы почти идентичные формулировки, и назначалось такое же наказание.
Жиль выслушал все, низко склонив голову. По окончании чтения епископ и инквизитор обратились к нему со словами: «Теперь, когда вы питаете отвращение к вашим злодеяниям, хотели бы вы вновь быть допущены в лоно нашей матери Церкви?»
Маршал принялся горячо молить их об этом, и они отменили наказание отлучением от Церкви и разрешили ему причащаться. Этим закончился церковный суд. Обвиняемый был уличен в свершенных преступлениях, приговор объявлен, но смягчен благодаря раскаянию маршала. Теперь дело было за светским судом.
Епископ и инквизитор передали дело гражданскому суду, и тот, исходя из числа зверских убийств, приговорил Жиля к смертной казни и к конфискации всего имущества. Виселица и костер ждали также Прелати и других его сообщников.
