Лев Овалов - Медная пуговица
От ворот тянулась аллея, очень широкая и очень чистая, уходившая в глубину парка. Мы медленно ее проехали. Налево показался двухэтажный дом, построенный в ультрасовременном стиле – серый куб с изобилием стекла и со стеклянными верандами наверху, выступающими, точно крылья самолета, над окнами нижнего этажа, чуть поодаль от дома виднелись два флигеля – должно быть, для прислуги или гостей, направо, за деревьями, открывался просвет, там тоже стояли какие-то постройки, а за ними раскинулся просторный луг…
Передо мной открылся самый настоящий аэродром!
Меня вдруг осенило.
– Скажите, Софья Викентъевна, – спросил я, – это и есть посадочная площадка, где приземлился наш босс?
– Вы догадливы! – отозвалась она, сопровождая свои слова обычным ироническим смешком. – Не могли же немцы принять его на одном из своих военных аэродромов!..
– Вообще странная дача, – заметил я. – Охрана, аэродром… – Я указал на дом и флигели. – А там какие-нибудь секретные лаборатории?
Янковская опять усмехнулась:
– Нет, дом действительно предназначен для Гренера, а во флигелях живут его питомцы.
И в самом деле, возле одного из флигелей я увидел детей: одни из них копались в песке, другие бегали.
Оказывается, молва не лгала: Гренер действительно устроил у себя на даче что-то вроде детского приюта. Этому чванному журавлю все же не чужды были человеческие чувства.
– Он здесь работает, – сказала Янковская, явно имея в виду нынешнего хозяина дачи. – Он большой ученый и много экспериментирует…
Она остановила машину перед домом – мы вышли, из подъезда опять показался какой-то эсэсовец, козырнул и повел машину куда-то за дом.
Гренер спешил уже навстречу Янковской:
– Мы ждали вас, дорогая…
Он поцеловал ей руку, поздоровался со мной и повел нас наверх. В очень просторной и светлой гостиной, уставленной цветами, сидели Польман и еще двое господ, которые, как выяснилось позднее, были высокопоставленными чиновниками из канцелярии гаулейтера Розенберга.
Оказалось, ждали только нас, чтобы приступить к завтраку.
Разговор за столом соответствовал обстановке. Мимоходом коснулись каких-то новых стратегических планов германского командования, с незлобивой иронией отозвались о последней речи Геббельса, а затем принялись рассуждать об абстрактной скульптуре, о превосходстве немецкой музыки над итальянской, о каких-то новых открытиях самого Гренера…
Я бы сказал, что все было очень мило, если бы от всех этих разговоров не веяло какой-то невероятной пустотой: обо всем говорилось столь бесстрастно, точно все темы были равно безразличны и неинтересны собеседникам.
Да, все было очень мило, но меня не покидало ощущение того, что всех находящихся здесь за столом людей связывала не только общность общественного положения, но и какие-то тайные узы, точно все здесь принадлежали к какому-то тайному ордену…
И у меня мелькнула мысль: не состоят ли все эти люди на службе у генерала Тейлора?..
За десертом подали шампанское, и, когда его разлили в бокалы, Гренер встал.
Он обвел взглядом своих приятелей, остановился на мне, и, когда заговорил, я понял, что именно меня собирался он поразить своим сюрпризом.
– Милые друзья! – сказал Гренер, сентиментально закатывая свои оловянные глаза. – Здесь, среди цветов, с освобожденной от всяких забот душой, я хочу обрадовать вас неожиданной вестью…
Он поднес к губам руку Янковской, и сразу все стало ясно.
– Я нашел себе подругу жизни, – сообщил он. – Госпожа Янковская оказала честь принять мое предложение, и скоро, очень скоро я смогу назвать ее своей супругой…
Старый журавль таял от блаженства. Бесспорно, Гренер не мог найти себе лучшей женщины. Янковская тоже не смогла бы устроить свою судьбу лучше, вместе с Гренером она получала положение в обществе, материальное благополучие, и, быть может, даже освобождение от своих бездушных господ.
Сама Янковская ничего не сказала, непонятно усмехнулась и позволила всем нам по очереди поцеловать свою руку.
Затем Гренер пожелал показать нам свою коллекцию кактусов.
Все вышли на громадную застекленную веранду.
Повсюду на специальных стеллажах стояли глиняные горшки со всевозможными кактусами. Здесь были растения, похожие на стоймя поставленное зеленое полено, и лежащие в горшках, точно груда серебристых колючих мячиков, и напоминающие растопыренную серую человеческую пятерню, и, наконец, столь бесформенные, что их уже ни с чем решительно нельзя было сравнить!
Генерал вел нас от растения к растению, с увлечением рассказывая, чем отличается один вид от другого и каких трудов стоило каждый из них выходить и вырастить.
Он коснулся пальцем одного из кактусов, вздохнул и не без кокетства указал на вторую дверь, выходившую на веранду.
– Когда мой мозг требует там отдыха, я прихожу к этим существам…
– Там ваш кабинет? – спросил один из гостей.
– Нет, лаборатория, – объяснил Гренер. – Я не мог не откликнуться на призыв фюрера помочь рейху в освоении восточных земель, но и здесь я продолжаю служить науке.
– А чем вы сейчас заняты, профессор? – поинтересовался гость. – На что устремлено ваше внимание?
– Я работаю над животными белками, – сказал Гренер. – Исследования по консервации плазмы…
Польман указал хозяину на закрытую дверь:
– Было бы крайне любопытно увидеть алтарь, на котором вы приносите жертвы Эскулапу!
Гренер снисходительно улыбнулся.
– Вряд ли моя лаборатория представляет интерес для непосвященных, – отозвался он, распахивая, однако, перед нами дверь лаборатории.
Большая светлая комната, ослепительная белизна множество стеклянной посуды…
Поодаль, у большою стола, стояли две женщины в белых накрахмаленных халатах; при виде нас они сдвинулись, по-солдатски выпрямились и смущенно поклонились, хотя Гренер почти не обратил на них внимания.
– Мои лаборантки, – сказал он, небрежно кивнув головой в их сторону.
И вдруг я заметил, что эти женщины как будто пытаются что-то скрыть, заслоняют что-то собой…
Позади них, вплотную придвинутый к большому столу, заставленному колбами, пробирками и пузырьками, стоял небольшой белый эмалированный столик на колесах, на каких в операционных раскладывают хирургические инструменты, а в лабораториях зоологов оперируют мелких животных.
Мне стало любопытно, что может скрываться под простыней, наброшенной поверх столика
Гренер проследовал своим журавлиным шагом мимо лаборанток и взял со стола штатив с пробирками, наполненными бесцветной жидкостью.
– С помощью этой плазмы мы сохраним жизнь многих достойных людей! – воскликнул он не без пафоса. – Ведь нет ничего драгоценнее человеческой жизни!
И в этот момент простынка, задетая Гренером, соскользнула со столика, одна из женщин тотчас подхватила ее и накинула обратно, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть то, что скрывалось под простыней…
На столе лежал ребенок…
Гренер заметил мой взгляд, гримаса недовольства искривила его лицо.
– Извините… – Гренер слегка поклонился в нашу сторону. – Госпожа Даймхен! – позвал он одну из женщин. – На два слова.
Женщина постарше неуверенно приблизилась к Гренеру.
Как и всегда в минуты своего возбуждения, он зашипел и сердито что-то пробормотал, слегка повизгивая, как это делают во время сна старые псы.
Госпожа Даймхен побагровела.
Ужасная догадка промелькнула у меня!
– Простите, господин профессор, – обратился я к Гренеру. – Вы берете вашу плазму…
Гренер любезно повернулся ко мне.
– Да, мы экспериментируем с человеческой кровью, – согласился он. – Именно плазма человеческой крови дает богатейший материал для исследований…
Я не ослышался: Гренер невозмутимо и деловито признал, что этот ребенок принесен в жертву какому-то эксперименту…
Нет, мне никогда не забыть этого ребенка!
Игрушечное фарфоровое личико, правильные черты лица, черные шелковистые кудряшки, доверчиво раскинутые ручонки…
– Но позвольте… – Я не мог не возразить, пользуясь своей прерогативой свободолюбивого англичанина. – Английские врачи вряд ли одобрили бы вас! Приносить в жертву детей…
Гренер метнул еще один выразительный взгляд в сторону госпожи Даймхен.
– Вы чувствительны, как Гамлет, милейший Берзинь, – снисходительно произнес он. – Никто не собирался приносить этого ребенка в жертву, я только что сделал выговор госпоже Даймхен, это непростительная небрежность с ее стороны. Мы берем у детей немножко крови, но не собираемся их убивать. Наоборот, мы их отлично питаем, им даже выгодно находиться у меня. Эти дети принадлежат к низшей расе и все равно были бы сожжены или залиты известью. По крайней мере мы используем их гораздо целесообразнее…
